Истоки (Книга 1)
Шрифт:
Положив трубку телефона, Иванов улыбнулся с сознанием исполненного долга, подошел к врачу, постукивая каблуками.
– Итак, товарищ зубодер, займемся моими камешками. Удивительно, человек - всесильное существо, а какая только пакость не налипает к его органам. А?
Но тут затрещал телефон. Солнцев велел Иванову немедленно явиться в горком.
– Я вам обоим с Саввой вылечу зубы, - сказал он.
– Я вам покажу, как впутывать меня... На словах Волгу переплыли - на деле в луже утонули.
...Меньше всего ожидая снисхождения от Юрия, Савва решительно распахнул дверь промышленного
– Видал такого косорылого?
– Савва выпятил подбородок, уперся взглядом в горбоносое лицо племянника.
– Ты, Егор, накаркал: подковали меня ловкачи...
Если бы Юрий нашумел на него, пригрозил бы привлечением к партийной ответственности - все это Савва перенес бы легче, чем то, что услыхал он:
– Мельчаете, Савва Степанович, теряете характер, даете уговорить себя бесхребетным делягам. А свалитесь - они так закидают вас дерьмом, что и не откопаешь. Ну что ж, хорошо хоть сам рассказал все.
– Отец-то разве не жаловался тебе?
Юрий усмехнулся, потом спокойно, как всегда с веселинкой в глазах, сказал, что надо хлопотать о кредитах. Савва расправил плечи, спросил с преувеличенной готовностью понести наказание, очевидно зная, что наказание это не последует:
– А моей персоной займетесь сейчас или после конференции?
– И тут же почувствовал, что "перегнул".
– Да кто ты такой, чтобы тетешкаться все время с тобой? Откуда столь повышенное внимание к своей персоне? Слушай, дядя мой родной, постыдился бы хоть таких, как я, ведь в сыновья годимся тебе. Не наши отцы, не мои сверстники изобрели и изобретают патетические рапорты, приписки, показуху. Это наряду с тем великим, что вы сделали и делаете. А это раздвоение личности: кричат о новой морали, якобы куда более высокой, чем народная, а на практике эгоисты; крадут, стеной отгораживаются от людей. С подчиненными жестоки, грубы, перед начальством угодничают. Это было грехом во все времена, а в наше - тяжкое преступление. А ведь придет срок, и предъявится нам счет. Без скидок...
Горячий натиск, бешеный взрыв горечи, тревога племянника ошарашили, а потом тяжело озаботили Савву. Вот уж не подозревал он такой ярости в этом сдержанном парне, никогда не терявшем способности шутить. Савва с замиранием сердца ждал, что Юрий вот-вот скажет такое, о чем думается нередко ему, Савве, и что в конце концов люди скажут себе и друг другу. Но Юрий внезапно умолк, притушив блеск в глазах. "Не выдохся, а спохватился, взял себя за горло", - подумал Савва.
– Пойдем к первому секретарю.
– Юрий застегнулся на обе пуговицы, поправил галстук. Осенним холодком налились голубые глаза.
К Солнцеву зашли в то время, когда требовательно затрещал один из пяти стоявших на столе телефонов. Белая пухлая рука Тихона с привычной почтительностью и уверенностью опустилась на трубку, другой рукой замахал на Крупновых. У раскрытого на Волгу окна курил Анатолий Иванов, чуть скривив набок рот, обвевая струями дыма свои усы.
– С верхом говорит, - шепнул он Савве, - и о нашем заводе будет хлопотать.
Тихон поддакивал с минуту, вскинув брови, и мелкие морщинки веселыми волнами бежали по высокому лбу. Вдруг его плечи опустились, серый пиджак внакидку упал бы на паркет, если бы Иванов не поймал его на лету. Морщины вяло отхлынули
– Открытие конференции придется отложить. Приезжает инструктор ЦК. Солнцев пожевал губами.
– Юрий, ты долго думал над этой справкой?
– Долго, Тихон Тарасович.
– Подумай еще дольше и глубже. Тебе поверить - так горком во всем виноват. Поработай над формулировками.
Юрий не взял протянутую ему бумагу. Солнцев часто задышал. Резко сунул в стол справку, задвинул заскрипевший ящик.
XIV
"Теперь я знаю, чего хочу. И если надо бороться за счастье, я буду это делать со спокойной совестью. Добьюсь ли я своего?
– спрашивала себя Юля Солнцева и отвечала: - Да!"
Всю дорогу от каменных карьеров до отцовского дома она, как заклинание, повторяла это твердое "да".
Но как раз совесть-то и не была спокойна. После резкого расхождения с Юрием Крупновым Юля первое время торжествовала победу над ним. Приятно было, что Анатолий Иванов мягко и настойчиво, то уступая, то наступая, приручал ее к себе, сам все крепче привязываясь к ней. Мачеха находила Толю одаренным поэтом, а отец был уверен что со временем получится из Толи большой, полезный работник: "Еще годик посидит на заводе, возьму в горком. Мы, старики, должны готовить себе смену".
Зимой, в день своего рождения, Юля уступила Иванову но скрывала свои близкие отношения с ним. Знала об этих отношениях только мачеха, отец же, очевидно, догадывался и всякий раз, встречая дочь, вопросительно смотрел на нее: "Ну как? Скоро заживете нормальной семейной жизнью?" Иванов тяготился "воровской любовью", как говорил он. Упрекал Юлю в том, что между ними незримо присутствует третий, что она поминутно оглядывается на свое прошлое. Обидно и унизительно! Ведь все это бросает тень на него, на нее, на отца, наконец!
Однажды Юля заплакала, и как ни успокаивал ее Иванов, она повторяла, что несчастна и не может быть ее жизнь другой. Ошибка сделана давно, и ее не исправишь. Что-то удерживало Юлю сказать ему, что опротивел он ей всем своим существом: любезностью, заискиванием, острыми локтями, мягкими по-женски боками, глазами, мерцающими из-под крылатого чуба. И она ужасалась тому, как могло все это произойти.
И теперь чем тревожнее у нее на душе, тем спокойнее обожженное солнцем лицо; тонкие губы плотно сжаты, и лишь в синих невеселых глазах исступленный полыхал свет. "Да, я буду с ним, чем бы это ни кончилось, думала она о Юрии и тут же сказала с неистребимой привычкой иронизировать даже над собой: - Женщина в моем возрасте, с моим опытом отличается безумной отвагой и воловьим упорством!"
...Калитку открыла мачеха Леля. Только теперь Юля заметила: постарела женщина, на верхней губе погустели усики, черноту волос одолевала седина.
– Господи, что с тобой, Юля? Худущая... Что случилось?
Юля мотала головой, не понимая слов мачехи, внутри все дрожало.
– Теперь модны короткие волосы - вот я и отрезала косы.
– Да не об этом я, Юля, милая!
– Неловко прыгнула с машины... Еще месяц назад.
Отец явился к обеду, как всегда шумный. Но видела Юля, что хуже его здоровье: лицо отекло, руки опухли.