Истоки (Книга 2)
Шрифт:
Вера тронула Михаила за руку, вдохнула запах мужского пота, решила заботливо: "Надо постирать его белье".
– Я всего на сорок восемь часов...
– Михаил горячо, сбивчиво заговорил о своих настроениях, потом, чувствуя ее пугливую настороженность, примолк.
– Говорите, говорите.
– Вера признательно взглянула на Михаила.
Хозяйка квартиры, еще не старая вдова с завитыми под шленскую ярку волосами, встретила их с удивлением, очевидно, мужчины не часто гостевали здесь. Вера жила в
Накинув на плечи платок, скрестив на груди руки, она ходила по комнате, четко выстукивая каблучками по деревянному полу.
Подперев голову рукой, Михаил улыбался пухлыми губами, любовался ее ногами, стройными, упругими. Встал, мягко опустил на ее плечо руку. Вера прижалась лбом к его груди, но тут же отстранилась. Сомкнув брови, сказала с решительностью исповедующейся:
– Я должна сказать правду. Садись вон там, а я - тут.
Михаил убрал со стола водку, бросил в таз папиросу.
– Я и Александру хотела рассказать о себе, а потом передумала. Ты мне судья, и никто больше... Я любила, и, кажется, без взаимности. Он погиб. Нелегко мне все это забыть.
– Спасибо за доверие, Вера, - сказал он, заикаясь. Или небогата была внешними событиями ее жизнь, или Вера не придавала этим внешним событиям особенного значения, но только говорила она больше о том, что думала и чувствовала. И впервые Михаил начинал понимать, почему она замкнута, неподатлива на знакомства. Он робел перед открывшимся духовным миром Веры.
Михаила озадачила беззастенчивая ее искренность, за которую нужно платить такой же горячей исповедью.
"Как же я отвечу ей тем же? Да и под силу ли, мыслимо ли рассказать о себе все вот с такой детской откровенностью, как будто не знающей ни страха, ни стыда". И, оправдывая, успокаивая себя, подумал: "Да и нужно ли идти до конца, до последней точки во всем?"
Неожиданно для себя, и особенно для Веры, Михаил встал на колени, прижимая ее руку к своему лбу.
Вера толкнула его в грудь, выбежала из комнаты. Две папиросы он выкурил, а она все не возвращалась. За тонкой стеной гудел голос хозяйки, то удивленный, то насмешливый: "Валяй!" Гремел умывальник.
Вера вошла на цыпочках. Что-то бесповоротно изменилось в ее облике. Михаила сковало изумление, когда сорвала с головы косынку лимонного цвета: под нулевку окатала свою голову машинкой.
– Видал?
– спросила она, снова повязываясь косынкой. Чистотой и свежестью омытого дождем цветка светилось лицо.
– Зачем?
– Не знаю, но так надо. Новая жизнь, новые отрастут косы.
– Знаешь, так ты еще красивее.
Глаза ее были ясны, приветливы.
– Прости, что отказала тогда. Теперь я согласна, - и уверенно, будто всю жизнь каждый день проделывала это с ним, поцеловала свежими, прохладными
И, будто не сомневаясь в правильности и законной обязательности своего решения для себя и для него, не спрашивая, берет ли он ее, Вера стелила постель на двоих. Только улыбалась растерянно и доверчиво.
Михаил охотно подчинился ее обстоятельности и размеренности, лежал на кровати, закинув руки за голову, вприжмурку наблюдая за Верой. Угасали в голове спрессованные звуки войны. В длинной, ниже колен розовой рубахе с вышитыми на груди зелеными цветочками остановилась Вера у кровати. Своей девической беззащитностью и неразгаданностью томительно тревожила она его.
Боясь потерять ее, спросил удивленно и робко:
– Кто ты такая? Для меня кто?
– Я? Твоя жена.
– И пальцем нажала на черный сучок выключателя.
– А знаешь, имя Михаил не подходит к тебе. Он с мечом, а ты настоя-а-а-щий Мишук...
Она была наивна в своей покорности.
– Пусть ребенок будет, - прошептала Вера.
– Я люблю твои руки, - сказал Михаил, засыпая.
Во сне горели дизели в танке, а люки заклинило, не открывались. Вскочил на кровати.
Вера за столом писала что-то.
– Спи, я еще не погладила гимнастерку и брюки.
– Гладить не надо, они очень грязные.
– А я постирала, над плитой посушила. Теперь и у меня есть солдат, о нем надо заботиться.
Михаил встал, надел ее спортивные брюки, стал исправлять перегоревшую электроплитку. Обрадовался, увидев у жены пониже затылка коричневое родимое пятно, прежде скрытое завитками волос.
– По родинке тебе полагается быть счастливой, милка.
– Ага, так все и случилось.
Косынка резко оттеняла женски-самоуверенную разлетость черных бровей. Михаил видел, что она, в сущности, еще ребенок и в ее серьезности еще много было от игры в куклы.
Вере хотелось перековать душу сумбурного человека. И, радуясь, что так много работы, она с первого же часа семейной жизни взялась за наведение порядка.
Михаил немного оробел перед ее активностью, но подсознательно чувствовал, что благоразумнее довериться ей. По ее совету он даже за несколько часов до отъезда сел за свои записные книжки, чтобы навести порядок.
Обычно он несколько презирал людей педантичных, но сейчас за привычкой Веры к порядку во всем решительно чувствовал не мелочность, а душевную уравновешенность и стойкость. Жалко было расставаться с Верой, с ее маленькой уютной комнатой, где она ухитрилась отгородить в одном углу кухоньку с крохотным столиком, в другом - умывальник. Рабочий столик так и манил к себе потрудиться.
И радостно было Михаилу слышать плескание воды за ситцевой занавеской, увидеть в просвете прямое плечо или мелькнувшую грудь.