Истоки контркультуры

Рошак Теодор

В конце пятидесятых один английский писатель устроил несколько сессий под ЛСД, которые позже описал и опубликовал под псевдонимом Джейн Данлэп [183] . Сентиментально-приторный стиль создает впечатление, что мисс Данлэп из тех писателей, чьи творения смотрят на нас со страниц «Домашнего женского журнала», но в своих экспериментах с ЛСД мисс Данлэп, боюсь, выступает скорее заурядной наркоманкой, чем Олдосом Хаксли или Алленом Гинзбергом. Судя по всему, шансы на то, что психоделическое общество, за которое ратуют Тимоти Лири и его последователи, вызовет культурный ренессанс, очень малы.

183

Джейн Данлэп. Исследуя внутренний космос: личные опыты под ЛСД-25 (Лондон. Голланез. 1961). – Примеч. авт.

Мисс Данлэп якобы узнала об ЛСД из статьи Уоссона в журнале «Лайф»; вообще она восхищается

«его превосходными статьями» и собирает их с самого первого номера. Она немедленно пришла на психоделическую сессию в местном университете и диктовала отчеты о своих откровениях, которые выглядят, не побоюсь сказать, аутистскими коллажами из Жюля Верна, Флэша Гордона и Ника Кенни. Во время чтения описания экспериментов мисс Данлэп у читателя возникает неприятное ощущение, что она нашла то, что искала, а ее «опыт» отдает китчем. «Я видела крошечные травинки, согнувшиеся в молитве, цветы, танцующие на ветру, и деревья, простиравшие руки к Богу», и так далее, и тому подобное, а фоновая музыка при этом, разумеется, «Аве, Мария». К моменту появления Джейн Данлэп психоделики давно стали повальной модой. Визионерские прозрения, призванные поднять ординарное человечество до уровня Блейка и Вордсворта, снизились до культурного уровня гипсовых копий Давида Микеланджело на кладбище Форест-Лаун. Самым деспотичным власть предержащим нечего возразить против химического вещества, которое подводит новых «мисс Данлэп» всего мира к утешительному выводу: «тех, кто принимает Божественную тягу, преодолевающую силу тяжести, и сохраняет геологическое ощущение времени, ждет чудесное будущее».

Почему бы технократическому строю не взять в арсенал способов социального контроля такую передовую эмоциональную разрядку, как психоделики? Кайф иной раз, периодические оргии, экстаз по выходным – какую угрозу маленькие личные шалости могут представлять для установленного порядка, если они не связаны с подрывными формами диссидентства? В РАНД уже заговорили о возможности применения транквилизаторов и седативов в самой угнетающей из чудовищных ситуаций – для жизни в убежище после ядерной бомбардировки, как средство разрядить напряжение и приглушить отчаяние [184] . Чем в этом случае психоделики хуже других?

184

Герман Кан. Несколько особых предложений для ранней невоенной обороноспособности. Корпорация исследования памяти РАНД. РМ-2206-РГ. 1959. С. 48. – Примеч. авт.

Кроме того, нужно помнить, что наркотики уже применяют, хотя и с большей осмотрительностью, чем богемная молодежь, весьма уважаемые граждане. Очищенные от социального бунтарства, наркотики становятся частью жизнелюбивого общества, вроде обмена женами в пригородах или коктейльных официанток топлес. Я знаю, что среди моих знакомых постоянно растет число тех, кто позволяет себе маленькие «путешествия» – просто для прикола. Радикальная социальная или культурная позиция тут ни при чем – это же просто предохранительный клапан. Если на то пошло, так человек меньше тревожится при замалчивании самых худших проблем.

Что будет, если поборники психоделиков добьются своего, и американское общество будет ловить кайф легально? Торговлю марихуаной подберут под себя крупные сигаретные компании, отчего мы, несомненно, выиграем – не отдавать же такое дело мафии. (Не удивлюсь, если «Американский табак» начнет выпускать значки с надписью «Легализуйте анашу»: бизнес получится на миллиард.) А крупнейшие фармацевтические корпорации с готовностью кинутся к ЛСД. И что тогда? Революция свершится? Мы окажемся в обществе, переполняемом любовью, нежностью, невинностью и свободой? Если так, что сказать о целостности нашего организма? Не придется ли признать, что бихевиористы были правы с самого начала, и мы действительно клубок электрохимических цепей, а вовсе не люди, у которых все есть, чтобы достичь просветления с помощью природных способностей и непростого личностного роста?

«Лучшие вещи для лучшей жизни с помощью химии» [185] , утверждает знаменитая фраза на одном из значков хиппи. Но лозунг воспринимается без иронии. Молодые люди с такими значками имеют в виду то, что сказано. Обожающий технику американец всех смешил своей убежденностью в том, что для любой человеческой проблемы существует техническое решение. Понадобился всего-то великий психоделический крестовый поход, чтобы осознать абсурдность предположения, что личное спасение и социальную революцию можно уместить в пилюлю.

185

Слоган одной из химических компаний.

Глава VI

Исследуя утопию: визионерская социология Пола Гудмена

Человек средних лет – беллетрист и социальный критик – следит за детской игрой «вниз по реке» на оживленной городской улице. Его взгляд то и дело с обожанием останавливается на семнадцатилетнем мальчике, заводиле игры, который является его гомосексуальным партнером. Юноша исключен из колледжа, одаренный, социальный изгой – в обществе нет места для его неуемной, бестактной честности.

Но он умеет организовать игру в мяч и раствориться в спонтанном веселье маленького общества игроков. И за это качество человек особенно любит его. Игра ускоряется, подчеркивая красоту ловких молодых тел мальчиков, увлеченных игрой. Но тут появляется владелец магазина, чью стену выбрали для игры, и без всякой на то причины зовет полицейского и требует разогнать подростков. Мужчина не хочет, а юноша не может противостоять представителю власти. Дети расходятся. Мальчик напускается на мужчину за то, что тот спасовал перед копом и «предал естественное сообщество». Боясь, что мальчик дойдет до злого цинизма, мужчина умело переводит их ссору в слезы, гнев и сардонический юмор, пряча охватившие его стыд и беспомощность, которые требуют выхода. Вечером у мужчины выступление на радио – социальный комментарий для нью-йоркской радиостанции. Он выбирает тему проблемы передвижения в метро и разражается страстным призывом отлучить частные автомобили от городских дорог и вернуть улицы естественным занятиям – играм и досугу. Заодно он делает практическое предложение.

Описанная сцена взята из романа Пола Гудмена 1967 года «Довольствуясь малым». Глава из середины называется «Изгнание машин из Нью-Йорка», причем проблема трактуется серьезно. Окруженный вымышленными персонажами главный герой, социальный критик среднего возраста, фигура чисто автобиографическая, а сцена, как и книга в целом, представляет собой особую смесь реальности и вымысла, которая в маленьком пространстве единичного инцидента понемногу открывает нам Пола Гудмена. Сосредоточенный на спонтанной, радостной человеческой активности, гражданский протест вырастает из детской проблемы. Широкий социальный анализ начинается с подавления животной потребности молодых организмов в игре. Социальная филантропия берет начало в физической любви мужчины к юноше. Мужчина и мальчик во время ссоры ведут себя как гештальт-терапевт и пациент, направляя гнев и досаду в спонтанный обмен колкостями с целью вызывать слезы, а затем и смех. Политический modus operandi [186] мужчины – интеллектуальная лекция на анархистской радиостанции. Начальная цель его практического предложения – переделка конкретного города (Нью-Йорка) с целью снова превратить его в людское сообщество. За современной сценой угадывается парадигма Сократа: мудрый гражданин, гуляющий на агоре, играет в ментора для юноши, чье тело и душу он любит и в ком заключено будущее города-государства.

186

Способ действия (лат.).

Инцидент заканчивается горько-радостным кредо: «Напряжением воли и с виду без усилий (хотя однажды я упаду от усталости) я изобретал другую реальность, которая не имеет смысла и в которую я вкладывал всю душу. Вместо того чтобы смириться, я в минуты отчаянья придумывал что-нибудь другое и вел себя так, будто все действительно может произойти по более приятному сценарию.

Откуда начать анализ такой сложной личности, как Пол Гудмен? Он пишет поэзию и беллетристику, литературную и социальную критику, труды по городскому планированию, психотерапии, политической теории, образованию и экономике. Он заставляет прислушиваться к себе, намеренно дразня оппонентов, независимо от темы. Его работы отличаются задиристым обличительным красноречием, которое никогда не упускает случая пощекотать острой полемикой какой-нибудь оголенный нерв нашей традиционной мудрости. Основной тон его аргументации – насмешливое «вы с самого начала все не так поняли», сопровождаемое еще более въедливой готовностью начать наше просвещение немедленно и с нуля. Но Гудмен знает, как раздражать с пользой, – так Сократ мастерски использовал гнев, чтобы сбить с оппонента чванливую самоуверенность и отбросить его к «сократовским истинам».

Молодежь, чьим лидером Гудмен устало, но охотно согласился стать, знает его в основном по его эссе и лекциям по социальной критике, и если мы начали с Гудмена как автора романов, это потому, что сам Гудмен считает себя в первую очередь писателем (и поэтом). Его общественная мысль проистекает из его же творчества и оттуда берет свой неповторимый стиль. Если у Гудмена и есть произведение, которому гарантирована долгая жизнь, это его огромный социально-философский роман «Имперский город», который, подобно «Довольствуясь малым», повествует о несбывшихся надеждах молодежи, ищущей образования. Несколько эпизодов «Имперского города» охватывают семнадцать лет карьеры Гудмена (с 1941 по 1958 годы). Пространное изложение, в котором смешиваются роман и памфлет, монография и репортаж, представляет собой описание стремительного взлета Америки до империи, данное глазами крошечной коммуны, выживающей за счет своих сил и государственного пособия в нью-йоркском мегаполисе. Есть ли лучший способ описать и драматизировать реальные последствия нашей зарождающейся Weltpolitik [187] , чем окунуться в бедственное положение столь деликатного человеческого материала?

187

Мировая политика (нем.).