Истоки
Шрифт:
Комендант слушал несвязную, разбитую паузами речь Петраша, по-военному выпрямившись, застыв в неприятной внимательности.
— Да, — наконец сказал он, поняв, что последняя пауза Петраша означает конец его заявления, — тяжелые времена настали для нашей России. Однако я верю, что и они счастливо минуют, а вас, за ваше рыцарское участие, благодарю.
Слова коменданта были тяжелыми как свинец. Кончив говорить, он прямо и непреклонно посмотрел на депутатов и резко протянул им руку.
Петраш принял ее с колебанием и сказал:
— Мы пришли, господин полковник, еще и с просьбой дать нам возможность послать поздравительный адрес от
Густые брови полковника удивленно поднялись.
— Ну зачем же это?… Это уж вы… как-то… слишком… сочувствуете… — Теперь его брови нахмурились. — Видите ли, тут я ничем помочь не могу. К этим людям я отношения не имею. Армию представляет там господин поручик.
Поручик залился краской, когда комендант упомянул о нем, и покраснел еще больше, когда тот прямо к нему обратился:
— Вероятно, вам следует предварительно им сообщить.
Тут он вторично подал депутатам руку, добавив небрежно с бесцветно-вежливой улыбкой:
— Но они там и сами сделают свое дело.
Тогда поручик отважился вступить в разговор, почтительно понизив голос:
— Разрешите доложить… они хотят только… передать письменный адрес. Это, вероятно, возможно…
Комендант вперил в него бездумный взгляд и вздохнул.
— У вас с собой это ваше обращение?
Петраш с готовностью передал ему адрес. Пока полковник читал его, все трое смотрели на него серьезно и озабоченно. Наконец бумага в его руках дрогнула.
— Сам я ничем в этом деле помочь не могу. Господин поручик, спросите там, каково их мнение? Ну, а адрес… это что, копия?
— Да, — сказали все трое в один голос.
— Оставьте его здесь. Господин поручик сообщит вам результат.
И полковник поклонился, показывая, что утомлен, но Петраш все же осмелился задержать его и на этот раз.
— И еще… простите нашу дерзость. Мы уполномочены официально просить, чтоб нам позволили отправить поздравительную телеграмму Временному правительству России.
Лицо коменданта вытянулось от удивления, которое стало постепенно переходить в веселость.
— Что? Правительству? Вы? И как это вам, скажите на милость, пришло в голову?
Однако, заметив яркий румянец на лицах депутатов, он уже вежливо сказал:
— Видите ли, господа, согласно предписанию, пленным это не дозволяется… Не разрешается… так сказать, все-таки… вмешиваться в наши внутренние дела.
Он смотрел Петрашу прямо в глаза и улыбался; потом разрядил возникшее напряжение и решительно вздохнул:
— Ладно, покажите мне вашу телеграмму.
Он пробежал телеграмму глазами, невольная усмешка вновь промелькнула на его утомленном лице. Возвращая телеграмму, он твердо и прямо заявил:
— Этого не могу. Сие зависит исключительно от командования округа. В моей компетенции — только рапортовать о вашей устной просьбе высшему командованию. Дальше уж дело будет за ними.
Он поклонился четко и теперь уж явно непреклонно. Депутаты, по предложению Фишера и Томана, собирались еще просить полковника, чтоб им разрешили общаться с пленными чехами из солдатского лагеря, но на эту третью просьбу они уже не отважились.
Только на улице Петраш сломил молчание; плюнув, он коротко бросил, сдерживая негодование:
— Бюрократ!
Фишер, весь красный, быстро шел впереди, все время повторяя:
— Я же говорил вам, — он германофил!
В пику полковнику они потребовали, чтоб Томан с помощью Зуевского послал телеграмму из города,
— Мы еще об этом потолкуем! — грозили они, утешая друг друга.
91
— Эмиссар приехал!
Услыхав это, поручик Слезак, у которого словно морозом схватило затылок, выбежал вон. Покой, разлитый по полям, как бы отрицал беспокойство лагеря и вместе с тем пугал угрюмой загадочностью, скрывая что-то за горизонтом.
Взгляды кадетов, вспыхнув при этом известии, сталкивались на миг и тотчас разбегались.
Газеты сегодня нагромоздили уже столько новостей! Да еще лейтенант Томан принес письмо от Бауэра, в котором тот сообщал о торжественной отправке с хутора Обухове первых чешских военнопленных, которые, таким образом, выполнили свой национальный долг. А вечером местный исполнительный комитет должен был принять депутацию чешских военнопленных. Уже пришел конвойный, чтоб сопровождать депутатов, — он пришел пораньше в надежде на угощение и теперь дожидался у двери, И вот в последнюю минуту еще эта весть — эмиссар приехал!
Однако вскоре оказалось, что это эмиссар сербской армии, которого революционные события застигли в пути. Переполох же среди пленных чехов возник потому, что сербский эмиссар был родом чех [208] .
Вечер, синий от последних сугробов; деревянный тротуар гудел и поскрипывал под ногами, дома, закутавшись в сумрак, с любопытством глядели освещенными окнами на улицу.
Сердца трех депутатов, словно накрахмаленные по такому торжественному случаю, замирали. Лейтенант Фишер даже в темноте ощущал на груди красный бант, который он прикрепил по примеру Томана, в надежде способствовать успеху дела. Один лейтенант Петраш от красного банта принципиально отказался. Он и сейчас подтрунивал над Фишером, но в шутках его чувствовалась нарочитость, и они не принимались. Петраш замолк, едва завидев высокие окна городской управы.
208
Формирование добровольческих отрядов из сербов, хорватов, словенцев и других югославян, живших в России до войны, началось уже в 1915 году. По договоренности с правительством Сербии эти отряды перебрасывались по Дунаю на Сербский фронт. После вступления в войну Болгарии и оккупации Сербии войсками Центральных держав югославянские воинские формирования, в состав которых теперь широко вербовали военнопленных — бывших солдат и офицеров австро-венгерской армии, приняли участие в операциях русской армии в Добрудже. В конце 1916 — начале 1917 года был сформирован Сербский (позднее Югославянский) добровольческий корпус, насчитывавший свыше 40000 солдат и офицеров, среди которых, помимо югославян, было немало чехов, словаков и украинцев из Галиции.
Кто-то, укрытый в темноте за дверью, видимо, дожидался их: двери открылись прежде, чем они прикоснулись к ручке. За дверями оказался знакомый Томана, рабочий Шилов, который с готовностью пошел впереди, показывая дорогу. Он заметно волновался, по лестнице поднялся чуть ли не бегом, а когда все вошли за ним в побеленную комнату ожидания, со скамьями и деревянной вешалкой, попросил:
— Пожалуйста, раздевайтесь, господа. У нас так… запросто.
И улыбнулся всем добрыми глазами:
— Простите, минуточку, минуточку.