Истоки
Шрифт:
— И не трусить!
— Нет, — уже строптиво проговорил Шульц. — Меня не пишите, и точка! — Он поднялся уходить. — Каждому вольно делать, что он хочет. А я хочу вернуться домой.
— Мы тоже!
— Слыхали мы это от пана лейтенанта Томана. Наше вам!
— Скатертью дорожка!
Шульц скрылся за поленницей; теперь заколебались и многие из тех, кто уже готов был назвать свое имя. У них находились все новые и новые вопросы — в дружеском тоне, конечно, — все новые и новые сомнения… В конце концов решили подождать — пока пришлют устав
— Не сегодня же посылать, а записаться всегда успеем.
Потом они поспешили исчезнуть — поодиночке, как можно незаметнее. Гавел смачно плюнул им вслед.
Оставшиеся уселись тесным кружком. Теперь, когда их было мало, их опьянила и побратала собственная смелость. Рассказали друг другу все, все свое прошлое, Гавел хвастал победами в драках, стычках с полицией, демонстрациями. Живыми, бесхитростными словами он описывал улицы пражского предместья, немецких буршей, полицейских и жандармов, разбитые окна, кровь своих и чужих ран. Впрочем, хвастались все, кто сидел в этом кружке, однако никто не мог соперничать с Гавлом.
Беранек же только слушал, постепенно отодвигаясь от Гавла подальше, за чью-нибудь спину. Он был в смятении. «И как можно еще бахвалиться такими делами!» — думал он.
Был момент, когда Гавел уловил на себе его скользящий, недоверчивый взгляд; тогда он сдвинул набекрень фуражку и, не считаясь с тем, кто там может его услышать, воскликнул с буйным удальством:
— Так-то, пан Овца! Значит, мы теперь — организация чешских русофилов: Обухов! Бьем обухом и немцев и мадьяр. И — наших, которые труса празднуют! Потому что, если кто даже здесь боится высказать свои убеждения, — того я и чехом-то не считаю!
23
Унтер-офицер Бауэр к обеду не явился — по распоряжению прапорщика Шеметуна он ел теперь вместе с артельщиком на кухне, где варилась пища для небольшого хуторского гарнизона.
А вечером, когда Гавел подал ему со скупыми словами список желающих вступить в чешский союз, Бауэр выслушал его рассеянно и сунул бумагу в карман.
— Мне нужны люди, — устало сказал он вместо ответа.
То, что Бауэр молча спрятал список в карман и заговорил о другом, только повысило в глазах заговорщиков таинственность и важность их отважного начинания. Поэтому Гавел многозначительно ответил:
— Я и таких уже записал, пан взводный. А коли нужен самый что ни на есть надежный — то вот он я!
— Да нет, тут дело другое, — небрежно возразил Бауэр. — Речь о контакте с русскими… не о драках!
Как бы спохватившись, он живо добавил:
— И какой я теперь взводный! Здесь все мы — только то, чем были раньше, что заработали честно. Я всего лишь обыкновенный сельский учитель.
— Что ж, стало быть, — пан учитель! — торжественно воскликнул Гавел.
— Мне повар нужен.
Во всем коровнике сыскался один только повар, венгр. Бауэр брюзгливо расспросил его и, чтоб придать побольше важности делу — и себе самому, — сказал,
Зато Бауэр показал разочарованной дружине Гавла рабочую книжечку — он уже начал заводить такие на всех. На этой книжечке красовалась фамилия — Цагашек, — а под нею две рубрики: «Руб. — коп.» Показывая книжку, Бауэр промолвил:
— Это будет для вас.
— Да уж пора бы хоть из-под замка-то выпустить настоящих чехов!
— Попробуй распознай чехов под австрийским тряпьем!
В подкрепление разбуженной им надежды Бауэр с утра приказал Беранеку приготовиться к работе. Сначала Беранек испугался, но вид Бауэра внушил ему вдруг такую уверенность, что, переполнившись ею, сердце будто выскочило у него из груди, и Беранек в молчании последовал за своим сердцем.
Непринужденность, с которой Бауэр вошел в домик Шеметуна, возбудила в Беранеке робкую почтительность к своему взводному.
Шеметун и Елена Павловна еще спали. Беранек по велению Бауэра бесшумно навел порядок в неубранной кухне Елены Павловны, затем — в канцелярии. Почтительно и осторожно, как некий хрупкий предмет, обходил Беранек аккуратно прибранный стол Бауэра.
Потом Беранека отвели в офицерский домик. Один только обер-лейтенант Грдличка был уже на ногах, остальные еще валялись на койках. Помимо обычного утреннего беспорядка в комнате заметен был и беспорядок вчерашнего дня. Бауэр передал Беранека в распоряжение Грдлички, особо подчеркнув, что это лишь временный работник, пока не найдут другого.
Узнав голос Бауэра, офицеры в других комнатах повскакали с постелей, торопясь поздороваться с ним. Вид Беранека поначалу несколько разочаровал их, но все же им интересно было смотреть, как жадно он набросился на работу.
Когда они спрашивали, как его звать, Беранек всякий раз, вытянувшись, отвечал охотно и четко:
— Осмелюсь доложить, Иозеф Беранек!
То один, то другой офицер окликал его:
— Иозеф!
И Беранек сейчас же отзывался по уставу:
— Hier!
Неутомимо кидался он исполнять всякий приказ, он был как бы всюду, и всегда — с полными руками, всегда — с сердцем, полным готовности.
Доктор Мельч протер сонные глаза и рассмеялся хриплым со сна голосом.
— Да ведь это «Барашек», искупающий все грехи! — воскликнул он. — Ну-ка, солдат, покажи свое умение! Башмаки!
Приняв потом двумя белыми пальцами начищенные ботинки из усердных рук Беранека, Мельч поднял их к свету, дунул красными мясистыми губами на сверкающую кожу и произнес:
— Хорошо! Хорошо!
А Беранек, ободренный похвалой, с решительным и гордым видом опустился перед Мельчем на колени и бережно натянул на него и зашнуровал ботинки. Мельч, пока его обували, блаженно зевал, как заспавшийся ребенок. Потом он начал мыться и одеваться, и Беранек услужливо подавал ему и принимал от него все то, что было нужно при совершении туалета.