Истоки
Шрифт:
— Что же, больше никто не понимает?
— Никто, — вдруг брякнул Орбан.
Валентина Петровна посмотрела на него удивленно и с возмущением:
— Никто? А как же вы поняли вопрос? Понимает — но издевается… Кто это?
— Да он понимает и говорить может, — с готовностью пожаловался мордвин.
— Странный человек. — И Валентина Петровна отвернулась.
Помолчав, она еще раз взглянула в лицо дерзко молчавшего Орбана и произнесла:
— Горд…
Лицо это раздражало и привлекало ее.
— Вы кто?
— Студент-медик.
— Его бы следовало иначе использовать, Юлиан Антонович.
Она повернула лошадь, передала вожжи Лайошу, однако ей еще не хотелось уезжать.
— А что, у вас поют? Пленные в городе поют замечательно.
Юлиан Антонович
Пленные растерянно, удивленно переглядывались — и молчали. Впрочем, Валентина Петровна уже и забыла про них, искоса разглядывая вызывающую физиономию Орбана. Тогда ефрейтор Клаус взял инициативу в свои руки; пленные заспорили, кто шепотом, кто громко, — что бы такое спеть. Гавел, стоявший со своей дружиной несколько в стороне, предложил «Где родина моя?» [118] . Клаус немедленно выдвинул австрийский гимн. Запели гимн на разных языках — одни всерьез, другие с усмешкой.
118
чешская патриотическая песня, слова Иозефа Каэтана Тыла (1808–1856), музыка Франтишека Шкроупа (1801–1862). Впервые исполнялась в 1834 году при постановке пьесы Тыла «Фидловачка», С 1918 года вошла как одна из составных частей в государственный гимн Чехословацкой республики.
Валентина Петровна думала только об одном: почему не поет Орбан. Но она показала вовсе не на него, а на гавловцев, которые тоже молчали:
— Почему эти не поют?
— Warum singen sie nicht? [119] — строго спросил у Гавла Юлиан Антонович.
— Мы не понимаем немецки, мы чехи.
Валентина Петровна громко засмеялась.
— Тоже, оказывается, понимают по-русски, а отвечать не хотят. Ну, пусть поют, что умеют.
Гавел стоял лицом к ней, и лицо это было строго. Сзади, со всех сторон ему нашептывали самые различные предложения.
119
Почему вы не поете? (нем.)
— Слыхали? — спросил наконец и сам Юлиан Антонович. — Sie verstehen nicht deutsch? [120]
— Не понимаю.
Юлиан Антонович покраснел.
— Не понимаешь, вот как? Хорошо! И не нужно. Не обращайте на них внимания, Валентина Петровна.
По его знаку Лайош стегнул коня, Валентина Петровна, обходя взглядом дерзкого Орбана, ласково помахала пленным, как раз заканчивающим гимн.
— Вы хорошо пели.
120
Вы не понимаете по-немецки? (нем.)
— А вас, — обернулся Юлиан Антонович к Гавлу, — вас я научу понимать! Посмотрим, как-то еще запоете. Работать! — рявкнул он вдруг. — Живо!
Пленные, испуганные внезапным взрывом гнева Юлиана Антоновича, поспешно разошлись. Молчание разочарованных товарищей сомкнулось вокруг Гавла. Он мрачно сопел. Под ногами его шуршала стерня, крошились комья земли.
— Что, взяли?! — насмешливо крикнул ему вдогонку Шульц.
Гавел, готовый избить собственных друзей, расшвыривал снопы и даже повалил несколько поставленных уже крестцов.
Орбановцы, возмущенные им, сейчас же подняли крик:
— Что это за работа!
Пожаловались мордвину.
Вечером, назло Гавлу, Орбан подговорил Клауса — и тот с восторгом согласился — устроить после работы серенаду Обуховым. Они добились, чтобы домой их повели кружным путем, через Александровское. Орбан представил это мордвину, как желание и приказ генеральских дочерей. Гавел тщетно восставал против этой
121
Песня «Гей, славяне!» (слова С. Томашека) была впервые опубликована в 1838 году в Словакии. Исполнялась на мотив польской мазурки. Получила широкое распространение среди славянских народов и считалась гимном славян.
— Молчи, молчи, знаем…
Клаус и несколько немцев пробрались в сад через живую изгородь; остальные тихонько опустились в траву у дороги. Травы сильно пахли. Было совсем темно, только свет из окон барского дома, играя на листьях, пробивался через сплетение ветвей. И вот в темноте зазвучали мужские голоса, возносясь, как дым в ночном безветрии.
Пели «Stille Nacht» [122] .
Пятна света и тени в ветвях заколебались сильнее — и ночь превратилась в торжественный алтарь.
122
«Тихая ночь» (рождественская песня.) (нем.).
Когда умолкла песня, из темной глубины донеслись хлопки нескольких пар ладоней.
— Gute Nacht! [123] — басом крикнул Клаус.
Минутная тишина — потом колышущаяся темнота ответила женским сопрано:
— Noch… noch [124] …
Однако мордвин, встревоженный непонятными возгласами, погнал пленных дальше. Воодушевленные успехом, пленные хором запели походную песню «Ich hatќ einen Kameraden» [125] . В ритме их шага заходила равнодушная земля.
123
Спокойной ночи! (нем.)
124
Еще… еще… (нем.)
125
«Был у меня товарищ» (нем.).
Потом долго молчали, и только уже перед самым Обуховским хутором Клаус опять стал собирать песенников. Но тут уж Гавел, ободренный близостью лагеря, решительно воспротивился.
— Хватит! — закричал он. — Нечего тут провокациями заниматься!
Вместо песни вспыхнула дикая ссора.
26
Скучая в одиночестве все дни, когда пленных уводили на работы, унтер-офицер Бауэр тщательно составил план своей деятельности на этом чешском форпосте. Сельский учитель, он привык заполнять однообразную деревенскую жизнь просветительской работой. Начать он предполагал в воскресенье, но теперь вдруг возникло сомнение, состоится ли эта первая беседа, программу которой он уже подготовил: ожидался приезд генеральских дочерей, а прапорщик Шеметун, захватив Елену Павловну, нарочно уехал с утра в Базарное Село.
Коляска Валентины Петровны показалась на хуторской улице вскоре после полудня. Во всех окнах серо-зеленого хутора поднялся переполох. Когда сверкающий выезд остановился у канцелярии, сердце Бауэра заколотилось так же, как, бывало, при появлении школьного инспектора. Он встал напротив двери, готовый встретить гостей поклоном.
Валентина Петровна вошла одна, и Бауэру почему-то сразу бросились в глаза ее большие цыганские серьги. Зина задержалась у крыльца поиграть с собачонкой ревизора Девиленева и появилась, лишь когда сестра ее задавала Бауэру уже второй вопрос.