Истоки
Шрифт:
34
Тимофей внезапно вырвался от Беранека и, бросив гостей, без единого слова исчез на улице. Беранек, споткнувшись о порог, двинулся было за ним, но оба мужика с криками завернули его на более короткую и безопасную дорогу — через луга. Они еще разбудили Арину и велели ей провести Беранека через огород.
Прохладная ночь, опрокинувшая высокое небо над безмолвными садами и кустами, искрилась звездным дыханием счастья.
Беранек счастлив под этими звездами. Может быть, впервые в жизни он весело и с вызовом думает о своем проступке.
От Арины веет теплом
Беранек идет по неверной стежке, вспыхивающей ослепительно-белыми пятнами Арининых икр, и бездумно-счастливый смех подергивает уголки его губ.
Ему хочется петь.
Русский с нааами…— Эх!
Все смелые, озорные мысли сосредоточились в одном разудалом взмахе корявой руки.
Эх, Иозеф! Под ноги смотри!
А, деревья!.. Нарочно задевают по лицу, по глазам…
Ух! Какая черная грядка!.. Нарочно лезет под ноги…
Беранек лихо перепрыгнул через низенький забор за амбаром. Дело могло кончиться плохо, но, к счастью, забор выдержал его — только скрипнул от боли.
Держись!
Ага!
Чей-то мягкий голос остался по ту сторону забора:
— Заходите…
Беранек собрал свои мысли, рассыпавшиеся от Прыжка, словно горох по полу, снова сбил набекрень фуражку, съехавшую на лоб, и дерзко, не размышляя, проговорил:
— Ну, моло-дая пани, проводите гостя.
И тут же испугался своей необдуманной дерзости, потому что Арина в самом деле перелезла через забор и пошла впереди него куда-то в темноту. И опять белые икры ее светились перед его глазами.
Под ногами Беранека пригорок свалился под уклон к лугам, тропинка скользила вниз. Длилось это невыносимо долго. Беранек внимательнейше следил за тропинкой. И, пока это длилось, наконец-то нашел время и смелость подыскать четыре, русских слова для связного вопроса:
— Дядя… Тимофеи… иде… на войну?
— Да.
Беранек полной грудью вобрал в себя ночной воздух со звездным мерцанием. И ничего не сказал.
Но он все время думал об этом, и потому, когда уже спустились в луга, добавил:
— Молодыму барину… скажи… скажу…
Там, где луговая тропинка допетляла, наконец, до проселочной дороги и под ногами расстелилась мягкая бархатная дорожная пыль, Арина остановилась. А Беранек от этого снова осмелел.
— Ну, с богом! — сказал он. — Дядя Тимофей уйдэ… а я пшиду за него… помогать…
— Спасибо вам.
Беранек видел перед собой одну темноту. Тем смелее обратился он к темноте:
— Мы, чехи… любиме русов…
Темнота молчала. Берапек протянул к ней корявую ладонь. Тогда отозвался знакомый голос:
— Спокойной ночи…
— Так, teda… spokojenou noc! [140]
Руки
Потом Беранек зашагал один по дороге из мягкого бархата. Он был доволен собой и всем, вплоть до последнего мгновения. Он ощущал себя сгустком, ядрышком ночи. Довольным, решительным ногам его вдруг захотелось ритма.
Пре-крас-на роди-на мо-я…Он шел и пел, а из мрака выступали и подходили к дороге любопытные кусты орешника и шиповника. Вот он какой, Беранек! Фуражка набекрень! Он подставляет лицо под дождь счастливых звезд. Запрокинутая голова опьянена ритмом марша и сладостно кружится. Все звезды знакомы ему! Это старые знакомые — еще по родному краю!
140
Чешское слово spokojen'y, звучащее сходно с русским «спокойный», означает, однако, другое: «довольный», «удовлетворенный».
Беранек, купаясь в звездном просторе, дошел до радостного убеждения, что под знакомыми, родными звездами должна лежать знакомая, родная земля. Вот сейчас он опустит глаза и увидит: знакомый просторный двор, по правую руку — сад, по левую — большая, полная воздуха рига, возле которой сваливают кукурузу и сено; в эту ригу незамужние сезонные работницы ходят провести со своими милыми короткую ночь меж двух трудовых дней. Ноздри Беранека уже заполнились знакомым хлебным запахом соломы и густым липким запахом потного женского тела.
Он быстро опустил взгляд с неба на землю — и невольно остановился.
— Что это?
Из черной земли призраком выплыли перед ним бледно-розовый треугольник крыши, проснувшиеся кусты и неподвижная верхушка древней липы.
Беранек инстинктивно оглянулся. И застыл на месте.
В полях, где-то там, где начинались луга, а может быть, даже и у самого леса, нацелился острием к звездам огненный клин. Разбуженная земля выступила из-за края ночи.
Прежде чем Беранек опомнился, прежде чем он протрезвел, этот пламенный столб выбросил еще несколько языков, растаявших в озаренных клубах дыма; потом пламя побагровело и сделалось ниже. Однако рядом уже набухла новая огненная почка, она быстро распускалась, тянулась ввысь… Вот уже и там взметнулся к побледневшим звёздам новый высокий клин огня, и все предметы на земле, очнувшись от сна, как бы шагнули ближе. Беранек сломя голову бросился к огню. И пока он, задыхаясь, бежал туда — впереди еще одна искорка развилась в третий огненный столб.
Беранек бежал, напрягая все силы, словно на его глазах гибли живые существа, словно в его силах было предотвратить беду. Задыхаясь, он спотыкался в бороздах черного картофельного поля, близоруко отыскивая межи, — но огни все дальше отступали перед ним в ночь, как обманные болотные огоньки.
Вдруг он с проклятием провалился в какую-то черную яму, на камни и кусты.
Он выбрался из ямы, окончательно протрезвившись. Третий огонь уже догорал. И ночь, когда он, напрасно пробегав, возвращался к хутору, была куда чернее и безмолвнее, чем прежде.