Историческая культура императорской России. Формирование представлений о прошлом
Шрифт:
Пять десятилетий с момента вступления Александра II на престол в 1855 году и до начала революции 1905 года можно рассматривать как золотой век защиты диссертаций. Именно в этот период (особенно во второй его половине) ученые, следовавшие строжайшим мировым стандартам в своей области, обсуждали с восприимчивой и компетентной публикой вопросы, затрагиваемые в их диссертациях. Как мы видели, защиты проходили до самого конца существования империи и даже позже. Тем не менее бесспорно, что в некоторые периоды процедура защиты играла более важную роль, чем в прочие, более «нейтральные» времена. Так, публичные собрания приобрели большее значение во время реакции 1880-х годов, последовавшей за убийством Александра II [525] . Создание национального представительного органа и сферы публичной политики после 1905 года способствовало постепенному устранению наиболее явных политических аспектов из большинства диспутов. К 1906 году «многие профессора в силу своей веры в стабильность новой конституционной структуры надеялись, что университетский вопрос просто сойдет на нет. Дума придет на смену университетским аудиториям в качестве общенационального политического форума» [526] . Пичета, прокомментировавший это явление в более непосредственной форме, чем кто-либо другой, считал, что после революции 1905 года на защиты приходили лишь отдельные сторонние слушатели, оставляя это мероприятие всецело вниманию профессоров, студентов и знакомых кандидата [527] . Тем не менее, диспут сохранил свое социальное, интеллектуальное и политическое значение, необходимое для существования системы.
525
См.: Кизеветтер А.А.На рубеже двух столетий… С. 280.
526
Kassow S.D.Students, Professors and the State in Tsarist Russia. Berkeley, 1989. P. 296. Эта работа является лучшим общим исследованием того запутанного комплекса профессиональных, педагогических и политических вопросов, с которыми приходилось иметь дело профессуре в целом.
527
Пичета
То, что превратило этот пятидесятилетний период в золотой векдиспута при процедуре академической защиты, можно несколько двусмысленно назвать культурной политикой. Диспут стал ареной, на которой оппозиционные политические идеи, характерные для светского, прогрессивного, либерального Weltanschauung[мировоззрения] многих профессоров, могли обсуждаться с большей или меньшей степенью безопасности и получать общественную поддержку. «Безусловно», диспуты являлись событием «общественного характера, крайне важным в эпоху той реакции, в которую погрузилась дворянская Россия в конце XIX и начале XX века» [528] . Кроме того, и профессора, и публика использовали диспут как средство социального взаимодействия, установления контактов, поддержки; здесь они искали «живого слова, живой мысли, ибо где-нибудь в другом месте их нельзя было высказать» [529] . Отчасти это взаимодействие позволяло противостоять чувству изоляции, вины и неуверенности в себе, которые охватывали их как членов крайне ограниченной элиты, зажатой между правительством, исповедовавшим прямо противоположные взгляды, и основной массой населения, которая была индифферентной или враждебной [530] . Для образованной элиты наука была главным основанием их веры в прогресс и их самолегитимации. Наконец, в ряде случаев защита диссертаций становилась полем битвы, на котором более консервативные, шовинистически настроенные или попросту заурядные профессора давали бой всему тому, что угрожало их ортодоксальным взглядам.
528
Пичета В.И. Воспоминания о Московском университете… С. 61.
529
Там же. Я только могу сожалеть, подобно Пичете, о том, что «диспутов никто не стенографировал».
530
Можно получить представление о том, насколько узкой социальной прослойкой имперского общества являлась образованная элита, из приведенного Джеффри Бруксом мнения А.А. Каспари (одного из основателей еженедельника «Родина») о читающей публике, согласно которому «ни одна публикация не могла быть предназначена только для людей с университетским образованием, поскольку “было невозможно публиковать журнал для горстки людей” [1913 г.]» (цит. по: Brooks J.When Russia Learned to Read. Princeton, 1985. Р. 114).
Многие защиты оказывались не столько диспутами, сколько «торжеством науки». На защите докторской диссертации Павла Гавриловича Виноградова в 1887 году, например, дискуссия велась «в очень дружелюбных тонах». В частности, замечания Максима Максимовича Ковалевского были высказаны «в тоне особенной дружеской близости», и в своей дискуссии с Виноградовым он опустил несколько незначительных замечаний, сказав: «Ну об этом мы с вами будем иметь случай поговорить в наших частных беседах» [531] . На защите магистерской диссертации Александра Александровича Кизеветтера Ключевский «вел диспут таким тоном, который ясно давал понять всем присутствующим, что он признает в своем ученике собрата по науке» [532] . На магистерской защите Михаила Михайловича Богословского оппонентами были Кизеветтер и Любавский, которые вели диспут «в самом джентльменском тоне товарищей по науке» [533] . На защите докторской диссертации по философии князя Сергея Николаевича Трубецкого актовый зал «был наполнен представителями московского дворянства» и преобладающим языком был французский [534] . Еще на одной защите царила атмосфера «уюта, ласки и доброжелательства» [535] .
531
Богословский М.М. Историография, мемуаристика, эпистолярия / А.И. Клибанов (ред.). М., 1987. С. 75.
532
Кизеветтер А.А.На рубеже двух столетий. С. 278.
533
Там же. С. 280.
534
Пичета В.И. Воспоминания о Московском университете… С. 63.
535
Там же. С. 62–63.
Образцом подобного типа защиты была защита В.О. Ключевского. Ключевский к тому времени уже три года читал лекции – которые можно назвать публичными выступлениями – по русской истории в переполненных аудиториях Московского университета, еще больше времени преподавал в других московских учебных заведениях и был хорошо известен в образованных кругах города (а также за его пределами). Его «давно ожидаемый докторский диспут» [536] по диссертации «Боярская дума Древней Руси» стал «истинным “событием дня” нынешней недели» [537] , произошедшим «в необычайно торжественной и праздничной обстановке» в сентябре 1882 года. Согласно отчету, опубликованному в «Русских ведомостях», для этого события была подготовлена большая аудитория с длинными рядами стульев. Для «членов университетской корпорации и почетных посетителей» огородили балюстраду. Эта подготовка была необходимой, поскольку уже за час до защиты в аудиторию набилось столько народа, что, «как говорится, яблоку негде было упасть» [538] . «Давно уже, а может быть никогда, древние стены здешней alma mater не были свидетелями такого шумного и единодушного восторга», с которым было встречено появление в аудитории Ключевского [539] . В атмосфере «благоговейной тишины» «талантливый труженик» защищал свое «микроскопическое исследование» в речи, которая произвела огромное впечатление как «глубиной содержания, так и изяществом формы» [540] . Защита продолжалась четыре часа, и в конце публика выразила свое восхищение криками «Браво!», десятиминутной овацией и рукоплесканиями, которыми сопровождали Ключевского «до самого университетского двора» [541] . Ученый с эрудицией и репутацией Ключевского мог в буквальном смысле собрать на свою защиту «всю Москву».
536
Г.Д.Докторский диспут В.О. Ключевского // Русские ведомости. 1882. № 268. 10 октября. С. 3.
537
Отчет в: Голос. 1882. 4 октября. № 269. C. 2.
538
Г.Д.Докторский диспут В.О. Ключевского.
539
Голос. 1882. 4 октября. C. 2.
540
Там же.
541
Г.Д.Докторский диспут В.О. Ключевского.
Другие защиты оказывались привлекательными из-за атмосферы скандала, поскольку «официальные оппоненты не всегда только любезничали и говорили диспутанту разные комплименты» [542] . Благодаря предварительным публикациям и рецензиям на подобные работы, а также циркуляции слухов среди элиты о защитах подобных «спорных» диссертаций было известно заранее, и это привлекало публику. Даже оставаясь в «джентльменских» рамках, оппоненты могли оказаться весьма недоброжелательными. Ключевский устроил «порядочную головомойку» Николаю Александровичу Рожкову, «беспощадно по косточкам разобра[в] методологические несовершенства [его] работы» [543] . Историк Вячеслав Евгеньевич Якушкин был настолько потрясен жесткой критикой на своей магистерской защите, что оставил преподавательскую деятельность [544] .
542
Пичета В.И. Воспоминания о Московском университете… С. 61–62.
543
Кизеветтер А.А.На рубеже двух столетий. С. 282.
544
Готье Ю.В. Университет // Московский университет в воспоминаниях современников: сборник. М., 1989. С. 558. Его диссертация «Очерки по истории русской поземельной политики в XVIII и XIX вв.» также обсуждалась в прессе П.Н. Милюковым, В.А. Мякотиным и др. См.: там же. С. 673.
Драматическим
545
Богословский М.М. Историография, мемуаристика, эпистолярия. С. 83.
546
Маклаков В.А. Отрывки из воспоминаний // Московский университет. 1755–1930. С. 314.
547
Там же.
В этой переменчивой ситуации Гиляров нанес опережающий удар, внезапно достав из кармана письмо и громко спросив: «А кто мне писал, что это – блестящая диссертация?» [548] До того, как Грот узнал о резко негативном отзыве Виноградова, он написал кандидату обнадеживающие слова, обнародование которых произвело «эффект скандала» [549] . Сторонники Гилярова в аудитории встретили этот неожиданный ход «неистовыми» аплодисментами, и это настолько оглушило Грота, что он мог лишь слабым голосом воскликнуть: «К каким, однако, приемам вы прибегаете» [550] . Много лет спустя мемуарист В. Маклаков с негодованием подытожил, что «диспут шел не в академической серьезной обстановке, а как будто на митинге» [551] .
548
Богословский М.М. Историография, мемуаристика, эпистолярия. С. 83. Маклаков вспоминает тот же самый случай, цитируя слова Гилярова следующим образом: «А как же вы мне писали в таком-то письме, что моя диссертация блестяща?» ( Маклаков В.А. Отрывки из воспоминаний. С. 314).
549
Богословский М.М. Историография, мемуаристика, эпистолярия. С. 83.
550
Маклаков В.А. Отрывки из воспоминаний. С. 314–315.
551
Там же.
Нетрудно разглядеть политическую подоплеку многих из самых известных защит. В случае с магистерской защитой Тимофея Грановского в 1845 году политической темой стал сам Грановский, что было результатом грандиозной, почти скандальной славы его публичных лекций. Это объясняет, почему на его диспуте примерно семьсот студентов, набившихся на галерку и даже взобравшихся на учебные скамьи и столы, нарушали привычный регламент взрывами аплодисментов, неодобрительными возгласами и свистом и в конце превратили уход самого героя в торжественную процессию. Несмотря на публичные возражения одного из оппонентов Грановского («Это не театр!»), зрителям была представлена масштабная политическая мелодрама [552] .
552
Roosevelt P.Apostle of Russian Liberalism. С. 107. См. также: Афанасьев А.Н. Московский университет (1844–1848 гг.) // Московский университет в воспоминаниях современников. С. 268–271. Его диссертация называлась «Волин, Иомсбург и Винета». Рузвельт – возможно, в силу естественной симпатии биографа – очень высоко оценивает исследования Грановского. Она, в частности, утверждает, что причиной нападок на Грановского стало то, что он отдал предпочтение западной науке, а не славянским мифам, сложившимся вокруг этих поселений. Я предполагаю, что это, скорее, касается самой фигуры Грановского, а шум вокруг его диссертации был лишь предлогом. И.П. Кочергин утверждает, что Грановский был скорее «общественным деятелем, чем кабинетным ученым, и оценивать его можно только в связи с общественной жизнью» (Московский университет в воспоминаниях современников. С. 641. Примеч. 19, данное от редактора). Очень низкое мнение о Грановском как об ученом сложилось у Афанасьева, который считал его ленивым человеком, увлеченным больше игрой в карты, чем работой с картотекой, и изучавшим проблемы, «уже прекрасно разработанные иностранными учеными» ( Афанасьев А.Н. Московский университет. С. 268). Однако все соглашаются, что у Грановского в то время была невероятная популярность, и его влияние отмечают многие ученые из числа его младших современников.
Некоторые диссертации вызывали политическую озабоченность разного рода, что могло порой стоить их авторам карьеры. Николай Кареев изучал французское крестьянство последней четверти XVIII века с левых позиций [553] . Ключевский интересовался, не боится ли Кареев, что его заклеймят как социалиста; Пётр Лавров тогда убедил диссертанта смягчить позицию, убрав из названия слово «революция» [554] . На самой защите Герье был крайне раздражен, и его раздражение только усиливалось постоянными аплодисментами публики, сначала в адрес самого Кареева, затем в адрес Максима Ковалевского, который «точно в пику Герье стал неумеренно расхваливать диссертацию» [555] . Расплачиваться за это пришлось Карееву. Ему не дали постоянной должности в Московском университете. Более того, ни в одном из российских университетов он не получил должности, соответствующей его научному уровню. Вместо этого он был отправлен в своего рода интеллектуальную ссылку в Варшавский университет. Процесс утверждения его докторской степени оказался чрезвычайно затянутым, что также стало последствием того спора. В государственной системе образования было слишком рискованно плыть против течения [556] .
553
Кареев пошел против совета своего руководителя Владимира Герье, когда писал свою работу «Крестьяне и крестьянский вопрос во Франции в последней четверти XVIII в.» (М., 1879). Это была новаторская и высоко оцененная впоследствии работа; в ней утверждалось, что в годы, предшествующие 1789 году, феодальные повинности росли, и это неявно свидетельствовало о необходимости Французской революции.
554
Прочитав работу, Ключевский позднее спросил у Кареева: «А вы не боитесь, что вас обвинят в социализме?» (См.: Кареев Н.И. Прожитое и пережитое. Л., 1990. С. 140). Более подробно о диспуте см.: Докторский диспут Н.И. Кареева // Критическое обозрение. 1879. № 9. С. 17–36; № 10. С. 45–48.
555
Кареев Н.И. Прожитое и пережитое… С. 139–140. Согласно Карееву, Герье был «немилостивен». Герье прервал Ковалевского, который выступал в качестве неофициального оппонента и которому так понравилась работа, что он позднее послал копию Марксу. Это ухудшило и без того напряженные отношения между Герье и Ковалевским. См.: Ковалевский М.М. Отрывки из воспоминаний. С. 281.
556
См. ред. примеч. 20 в: Кареев Н.И. Прожитое и пережитое. С. 329. Ограничения, накладываемые на профессуру, на деле были не такими жесткими, потому что те, кто входил в конфликт с министерством народного просвещения, могли преподавать в высших учебных заведениях, подведомственных другим министерствам.
Как и в случае с Кареевым, защита магистерской диссертации Василия Ивановича Семевского в феврале 1882 года оказалась связанной и с политической скандальностью, и с публичным интересом к ее научному содержанию. Семевский столкнулся с серьезными препятствиями в Санкт-Петербургском университете, когда Константин Николаевич Бестужев-Рюмин, шокированный политическим подтекстом предмета исследования, позицией самого автора, а также его «опасными мыслями», категорически отказался принять диссертацию [557] . Будучи вынужденным перенести защиту в другой университет, Семевский получил право представить ее в Московском университете, несмотря на «прохладную» (со стороны В.О. Ключевского) и «враждебную» (со стороны Н.А. Попова) реакцию [558] . «Предшествующая судьба книги и странность представления петербургскойдиссертации в Москве», а также актуальность предмета исследования вызвали в обществе «живой интерес» [559] . По этим причинам диспут имел необычное значение и привлек массу публики, наполнившую большую актовую залу, в последнее время очень редко отводимую для диспутов. Всем хотелось ближе познакомиться с содержанием книги и проверить по собственным показаниям автора справедливость вздорных слухов, усердно пущенных в оборот [560] .
557
Эта работа («Крестьяне в царствование Императрицы Екатерины II») была опубликована в «Записках историко-филологического факультета». Только после того, как завершенная работа была представлена Бестужеву-Рюмину, тот сдался. См.: Z.Диспут г. В.И. Семевского в Москве // Вестник Европы. 1882. Май. С. 442–444; Станиславская А.М. Народническая историография 70–90-х гг. // Очерки истории исторической науки в СССР: в 5 т. Т. 2. М., 1960. С. 207–208. Непосредственно после убийства Александра II, 9 марта, Бестужев, старейший среди петербургских историков-русистов, безоговорочно отклонил диссертацию. См.: Petrovich M.B.V.I. Semevskii (1848–1916): Russian Social Historian // Essays in Russian and Soviet History in Honor of Geroid Tanquary Robinson / J.Sh. Curtiss (ed.). N. Y., 1963. P. 67.
558
Ibid. P. 68.
559
Z. Диспут г. В.И. Семевского в Москве. С. 442–443, см. также: Malloy J.A. Jr.Vasilii Ivanovich Semevskii // The Modern Encyclopedia of Russian and Soviet History / J.L. Wieczynski (ed.). Vol. 33. Gulf Breeze, 1983. P. 239–243.
560
Z. Диспут г. В.И. Семевского в Москве. С. 442–443.