Исторические хроники с Николаем Сванидзе. Книга 2. 1934-1953
Шрифт:
К концу ноября минируются и готовятся к подрыву 12 московских мостов, городские электростанции, вокзалы, здания Центрального телеграфа, ТАСС, Большой театр, Дом Союзов.
2 декабря немцы подтягивают орудия для обстрела города в район Крюково. Это всего в 11 километрах от нынешней кольцевой дороги.
Писатель Аркадий Первенцев в это время пишет: "Настало время, когда единственным спасителем мог бы явиться Бог, но мы атеисты. Вся надежда на Сталина". Аркадий Первенцев ошибался.
5 декабря 1941 года от последнего рубежа перед Москвой начинается контрнаступление наших войск. Единственный стратегический
Из письма немецкого солдата к родным: "Русские при наступлении используют огромное количество живой силы, которую командование упрямо вводит в бой и этим добивается успеха. Русские всегда славились своим презрением к смерти. Коммунистический режим еще более развил это качество. Дважды предпринятая атака будет повторена в третий и четвертый раз, невзирая на потери. Причем третья и четвертая будут проведены с прежним упрямством и хладнокровием. Пехота идет в атаку в сомкнутом строю. Она появляется словно из-под земли и идет как лавина. Огромные бреши от нашего огня немедленно заполняются. Волны пехоты катятся одна за другой по ковру трупов. Отражение такой атаки зависит не столько от наличия техники, сколько от того, выдержат ли нервы".
Битва под Москвой — наша первая победа. В сводках впервые появляются имена генералов, командующих победоносными армиями под Москвой. Вместо слов "войска командира Р." теперь произносится "войска под командованием Рокоссовского". Повсеместно звучат имена Конева, Говорова, Кузнецова, Лелюшенко. Громче всех звучит — Жуков. Победа будет стоить нам 926 244 человека безвозвратных потерь. Почти миллион. Сухой термин "безвозвратные потери" означает убитые и пропавшие без вести. Соотношение наших и немецких потерь — три к одному. Раненые в этой грандиозной битве идут отдельной строкой. Их 879 679 человек.
"В нас есть суровая свобода,/ На слезы обрекая мать,/ Бессмертье своего народа/ Своею смертью покупать" (Константин Симонов). Победа под Москвой — это первый шаг народа к бессмертию, к победе в страшнейшей войне. Победа под Москвой — это срыв блицкрига, крах идеи молниеносного разгрома России. Германия вынуждена перейти к затяжной войне. Но это означает, что война только начинается.
Симонов возвращается в Москву с Северного фронта в день начала контрнаступления, 5 декабря. Он пишет: "Пробыв в Москве всего час, я уже почувствовал, что ее действительно никогда не отдадут". 9 декабря Симонов должен был прочитать по радио несколько военных стихотворений. В их числе еще не напечатанное "Жди меня". Он безбожно опаздывал на радио.
К. Симонов. Зима 1941/42 года
Когда прибежал, диктор читал уже третье из четырех отобранных для передачи стихотворений. Оставалось только "Жди меня". Симонов пишет: "Я показал диктору жестами, что буду читать сам, потянул у него из рук лист со стихотворением, и ему осталось только объявить, что "Жди меня" будет читать автор. Сам не помню, как я тогда прочел его".
Зимой 1941-го он хотел, чтобы Валентина Серова слышала, что он жив.
Симонов — Серовой: "Я здесь с тоской делиться не хочу/ Свое ты редко здесь услышишь имя,/ Но если я молчу — я о тебе молчу/ И воздух населен весь лицами твоими".
Симонов — Серовой: "Кем стала ты? Моей или чужой?/ Отсюда сердцем мне не дотянуться/ Прости, что я зову тебя женой/ По праву тех, кто может не вернуться".
За годы войны Симонов был в командировках и на Северном фронте, и на Южном. Он был в Сталинграде. Он видел встречу с союзниками на Эльбе. И штурм Берлина. Он присутствовал в Карлсхорсте при подписании капитуляции.
У него не было поводов испытывать стыд за себя на войне. Война была коротким временем совпадения его личной веры с общей верой и с государственной идеологией. После войны было 34 года совсем другой жизни. В день своего 50-летия Симонов скажет: "Не все в моей жизни я делал хорошо. Я это понимаю. Не всегда был на высоте, на высоте гражданственности, на высоте человеческой. Бывали в жизни вещи, о которых я вспоминаю с неудовольствием, когда я не проявлял ни достаточной воли, ни достаточного мужества. И я это помню".
В своей последней работе, которая написана за полгода до смерти и которая называется "Глазами человека моего поколения", Симонов скажет о времени довоенных и послевоенных репрессий: "Это время, которое, если быть честным, нельзя простить не только Сталину, но и никому, в том числе и самому себе".
Сын Константина Симонова, Алексей Симонов, в предисловии к последней работе отца напишет о послевоенном сталинском времени и об отце в этом времени: "Ему грозило полное смещение внутренних нравственных ориентиров, которые отличают талант от посредственности".
К. М. Симонов. Начало 70-х годов
После войны в стране, победившей фашизм, Сталин седлает абсолютно фашистскую тему — антисемитизм. В СССР это называется борьбой с космополитизмом. Симонов, выходец из старой русской дворянской семьи, никогда антисемитом не был. И в своих товарищах Симонов ценил неприятие антисемитизма. Отмечал это отдельно. Симонов пишет: "Сурков органически презирал и ненавидел антисемитизм как явление и антисемитов как его персональных носителей, не скрывал этого и был последовательнее и смелее меня и Фадеева". В 1949 году Симонов делает доклад о писателях-космополитах. То есть доклад против писателей-евреев по национальности.
Алексей Симонов пишет:
"Доклад должен был делать секретарь Союза писателей Фадеев, который ушел от ответственности привычным способом: он впал в запой. У Фадеева в Союзе писателей было два зама — Симонов и Софронов. Софронов готов был сделать этот доклад. Но было известно, что Софронов к спущенному сверху списку космополитов с удовольствием добавит еще десяток-другой фамилий им самим ненавидимых литераторов. И доклад взялся делать Симонов. И сделал. А потом тайком подкармливал некоторых фигурантов своего доклада. Так как к литературной работе их после этого доклада уже не подпускали".