Исторические хроники с Николаем Сванидзе. Книга 2. 1934-1953
Шрифт:
Из воспоминаний ополченца Александра Леляичева: "Раненых взять нельзя, мертвых захоронить тоже. Отходим. В последний момент два майора поссорились. Спор был: кто должен командовать полком. Один другого застрелил, и оставшийся майор принял командование по выходу из окружения". Те, кто выйдет из окружения, окажутся в фильтрационном пункте Западного фронта на Стромынке, в здании общежития университета. Счастливцы попадут снова на фронт, остальные — в лагеря.
Из воспоминаний окруженца: "Когда я очнулся после бомбежки, вокруг было безлюдно. Только убитые. Я пошел по лесной дороге, меня нагнал военный грузовик. Мне помогли залезть. Проехали одну деревню. На улице ни души. Проехали еще две деревни — всюду тихо. И это стало успокаивать. И вот на полном ходу мы въезжаем в следующую деревню
Колонна пленных под Вязьмой
Из воспоминаний бывшего пленного: "В больших селах колонна ненадолго останавливалась. Деревенские старики сумрачно глядели на нас. И я не видел сочувствия в их глазах. Крестьянка держит в руках полбуханки хлеба и предлагает обменять ее на пару белья, которое пленный должен снять с себя". Из воспоминаний другого бывшего пленного: " Женщины бросали в наши ряды хлеб, картошку. Немцы не знали, что делать с таким количеством пленных". Был тогда такой номер. Женщины, рискуя быть расстрелянными, кидались с плачем к конвоирам и кричали, что среди пленных их мужья. Никакие это были не мужья, но они кричали: "Ваня, Петя, милый, наконец мы встретились". Женщины выручали пленных как могли. Немцы смеялись и отпускали кого-то из пленных. Потом колонна шла дальше. Отстающих расстреливали.
Вязьма в двухстах километрах от Москвы, — это адский котел, в котором перемешалось все: окружение, плен и невероятной ожесточенности, поистине героические бои окруженцев, на две недели сковавшие немецкое продвижение на Москву.
Вспоминает военврач Иван Акопов: "Погиб весь орудийный расчет действующей пушки. Вокруг орудия в разных позах лежало несколько трупов. Один возле самого колеса пушки с раскинутыми руками и широко открытыми глазами, как будто смотрел в небо. Взгляд последнего живого артиллериста был полон ненависти и, я бы сказал, азарта. Он не чувствовал, что все его лицо забрызгано кровью его погибших товарищей и ничего не ощущал вокруг, кроме врага".
Еще в первый день войны премьер-министр Великобритании Черчилль в своем радиообращении сказал: "За последние 25 лет никто не был более последовательным противником коммунизма, чем я. Я не возьму обратно ни одного слова, которое я сказал о коммунизме, но все это меркнет перед развертывающимся сейчас зрелищем. Я вижу русских солдат, защищающих свои дома, где их матери и жены молятся — да, ибо бывают времена, когда молятся все, — о возвращении своего кормильца, своего защитника и опоры".
Военврач Акопов вспоминает: "Я заметил еще одного раненого, который лежал на спине и что-то громко говорил. Я подбежал к нему и ужаснулся: он был ранен в живот, вышел значительный отрезок кишечной петли, он вряд ли мог остаться в живых, я перевязывал его, а он смотрел на летящие над нами самолеты и с ненавистью твердил: "Стреляй, строчи, фашистская сволочь! Мы еще повоюем с тобой"".
Сталин, не давший своевременный приказ об отступлении, 8 октября шлет паническую радиограмму в штаб окруженной 19-й армии: "Из-за неприхода окруженных войск к Москве Москву защищать некем и нечем. Повторяю: некем и нечем". В кольце окружения под Вязьмой 37 дивизий Западного и Резервного фронтов, 9 танковых бригад, почти вся артиллерия.
11 октября предпринимается попытка прорыва.
К этому дню ценой огромной крови пробит и с трудом удерживается ополченцами двухкилометровый коридор в кольце немецкого окружения. Руководит прорывом командующий 19-й армией генерал-лейтенант Лукин. Лукин просит об авиационной поддержке в полосе главного удара. Этой поддержки не будет.
По Богородицкому полю 11 октября 1941 года по осенней грязи идут конные обозы и бесконечные пехотные колонны. Никто не разговаривает,
Генерал-лейтенант М. Ф. Лукин
Впереди слышна артиллерийская канонада и эхом звучит многоголосое "а-а-а". Это отзвук от отчаянного "Ура!" отчаянно идущей на прорыв пехоты. 11 октября прорыв захлебывается, кольцо окружения вновь смыкается. Вторая попытка прорыва — 13-го. Она также безуспешна.
Генерал Лукин трижды ранен и попадает в плен.
Окружение под Вязьмой — это до 600 тысяч пленных и около 400 тысяч убитых.
После войны Богородицкое поле пахать было нельзя. Человеческие кости лежали на глубине штыковой лопаты.
В 60-е годы Симонов предложит собрать и опубликовать воспоминания москвичей, которые были свидетелями событий в Москве и вокруг Москвы жесточайшей осенью 1941 года. На самом высоком уровне Симонову это делать запретят.
16 октября 1941 года по радио в утренней сводке Совинформбюро сообщается: "За истекшие сутки положение на Западном фронте ухудшилось". После этого радио замолкает. Из воспоминаний историка Георгия Мирского: "Только выйдя на улицу Горького, я стал догадываться, что же на самом деле произошло на фронте. По улице мчались одна за другой черные "эмки". В них сидели офицеры со своими семьями. На крышах машин были привязаны чемоданы, узлы и какие-то коробки. Это ехали офицеры штаба Московского военного округа. Рано утром штаб округа получил секретную военную сводку, из которой следовало, что немцы прорвали фронт и уже достигли Можайска в 100 километрах от столицы. В штабе, видимо, решили, что немцев можно ожидать в Москве с часу на час. И штабисты драпанули".
Под Можайском действительно идут ожесточеннейшие бои. Они идут и прямо на Бородинском поле. Эти бои на неделю сдерживают немецкое наступление. А счет в это время идет на дни. Рукопашная схватка в расположении командного пункта 5-й армии, в которой ранен командарм генерал Лелюшенко. Лелюшенко вспоминает: "Это происходило на том самом месте, где в 1812 году стояла батарея Раевского". Это было как раз 16 октября.
Из воспоминаний Георгия Мирского:
"16 октября наибольшее впечатление производили мусорные ящики в московских дворах. Они были доверху набиты книгами в красном переплете. Это были сочинения Ленина. Они не помещались в контейнерах, их сваливали прямо на улицах и жгли. Весь центр Москвы был в этом дыму. На Кузнецком мосту, на Лубянке, на Мясницкой шел черный снег — пепел сожженных документов. По улицам летали бумаги с грифом "Секретно"".
В городе не ходят трамваи, не работает метро, закрыты булочные.
Даниил Гранин пишет о том, что рассказывал ему о 16 октября Алексей Косыгин, в то время зампред Совнаркома:
"Правительство эвакуировалось в Куйбышев. Совнаркомовские кабинеты опустели. Двери открыты настежь. Повсюду звонили телефоны. Косыгин переходил из кабинета в кабинет, брал трубку, отвечал, чтобы показать, что власть работает".
Вспоминает врач "скорой помощи" Дрейзер: "По Садовой угоняют куда-то несметное количество свиней и коров. Темные личности тянут в подворотни свиней чуть ли не на глазах у пастухов".
На предприятиях идут массовые увольнения. 16 октября срочно раздают зарплату, но не всем и не везде. Люди, ожидающие денег, видят, как бежит начальство.
Замдиректора завода "Точизмеритель" имени Молотова Рыгин, нагрузив машину большим количеством продуктов питания, пытался уехать с заводской территории. Был задержан и избит рабочим.
Из воспоминаний писателя Аркадия Первенцева: "16 октября брошенный город грабился. Я видел, как грабили фабрику "Большевик" и дорога была усеяна печеньем. Грабили мясокомбинат имени Микояна. Сотни тысяч распущенных рабочих, сотни тысяч жен рабочих и их детей, оборванных и нищих, были брошены на произвол судьбы. Они вдруг поняли, что никому не нужны. Стихийное негодование нарастало с каждым часом. Москва находилась на пути восстания".