Исторические портреты
Шрифт:
7 октября. «У нас приготовляются к штурму, снаряжают лестницы, верёвки, факелы; не знаю, к чему это: должно быть, хотят лезть на стены, так как разбить их мы не можем. Пехота с отчаяния ждёт скорее штурма; говорят, что лучше погибнуть от руки врага, чем от холода да голода…»
8 октября. «Русские, как всегда, вышли из города под защитой крепостного огня, постояли немного, погарцевали и воротились в город…»
11 октября. «Русские в громадном числе, около 3000 пехоты и 500 конных, сделали вылазку…»
12 октября. «Сегодня русские под Изборском побили 30 отборных хлопов, гайдуков
13 октября. «Сегодня же около вечера русские сделали вылазку у реки Псковы, где была расположена рота пана Крайчего. Наши, которые находились вблизи, бросились на русских, но те, по обычаю, отступили под прикрытие орудий».
14 октября. «Русские с той стороны города напали на стражу Белявского. Каждый день они делают вылазки, употребляя при этом разные хитрости. В городе беспрерывно строятся и укрепляются…»
Воевода Иван Шуйский превосходно использовал передышку: возвели дополнительные укрепления, постоянными вылазками истощили королевское войско, страдавшее от холода и голода. Разыскивая продовольствие, литовцы несли тяжёлые потери. «Много гибнет наших фуражиров, так что в течение одной недели в разных местах погибло их несколько сотен», – жалуется Пиотровский.
Тогда Стефан Баторий решился на новый штурм. На этот раз батареи были поставлены на левом берегу реки Великой, где деревянная стена казалась менее прочной. Зима подгоняла. «О боже, вот страшный холод! Какой-то жестокий мороз с ветром, мне в Польше никогда не случалось переносить такого!» – ужасается польский летописец.
Тяжёлые орудия, стрелявшие с другого берега Великой, разрушили часть стены, но успеха не добились. «За этою стеною находится другая, деревянная, толщиною в сажень, и набитая землёю: русские хорошо укрепляются!»
28 октября начался новый приступ. Венгерская пехота по льду перешла реку, подступила к стене. «Венгры кирками, лопатами и чем попало разбивают фундамент стены и уже так вкопались в стену, что их не видно; русские не могут отогнать этих молодцов ни стрельбою, ни кипятком, который льют сверху». Это был, пожалуй, один из самых опасных дней осады. Но воевода Иван Шуйский и в этом случае нашёл выход.
Передаём слово русскому автору «Повести о прихождении Стефана Батория на град Псков»: «Октября в 28 день прискочили литовские гайдуки и градоемцы и каменосечцы под городскую стену и, щитами закрывшись, начали стену подсекать кирками, чтобы стена на Великую реку повалилась. Государевы же бояре и воеводы повелели против них частые окна провертеть сквозь стену, и из тех окон из ручниц стрелять и копьями колоть. Литовские же гайдуки из-под стены бежали». На тех «литовских градоемцев», которые глубоко закопались в стену, воеводы «повелели великие кнуты на шесты навязать, по концам привязывать железные крюки, и теми острыми крюками из-под стены выдёргивали, стрельцы же из ручниц телеса их клевали». Почти все «приступавшие» были перебиты.
Но Стефан Баторий снова и снова посылал своё воинство на приступ. «Из наряда по граду пять дней били, и во все те пять дней крепкими приступами к городу приступали». Особенно сильный приступ был 2 ноября, когда осадные орудия «стену от Великой реки сбили». Но и этот
Король Стефан Баторий перешёл к «тихому облежанию» Пскова, надеясь сломить горожан блокадой и голодом. Но это было явно безнадёжным делом: осаждающие больше терпели лишений от морозов и недостатка продовольствия, чем осаждённые.
Ноябрьские и декабрьские страницы «Дневника» ксёндза Пиотровского заполнены жалобами на бедственное положение королевского войска. «Боже, как жаль тех трудов и денег, которые мы потратили под Псковом!» - восклицает ксендз.
«Войско дошло до положительной нищеты и никогда столько не переносило, как теперь. Продовольствия нет почти никакого, да неоткуда и привезти; сено едва получаем за 20 миль от лагеря. А сколько тут неприятностей и трудностей с перевозкой! Одежды и денег положительно неоткуда взять…»
«За тридцать миль вокруг Пскова нельзя достать провианту. А как настанут Никольские морозы, да навалятся громады снегу, узнает, небойсь, наш жолнер русскую-то войну!…»
«Здесь нам нечего есть; провиант достаём за 30 миль; лошади падают, люди тоже умирают в большом количестве, больных же очень много. Вообще мы не знаем, что будет…»
«Боже, какие наступили страшные морозы! Хаты наши трещат от них; несколько пахотков, свалившихся от холода с лошадей, совсем замёрзли. Один бог знает, что будет дальше; отовсюду на нас беды; голод, болезни, падеж лошадей…»
«Мы заживо погребаем себя в этом лагере, положение наше весьма бедственное; поистине мы достойны рая. Морозы ужасные, неслыханные, голод, недостаток в деньгах, лошади падают, прислуга болеет и умирает; на 100 лошадей в роте 60 больных; но этого разглашать не следует. Венгерцы массами перебегают в город…»
Наёмная армия Стефана Батория, прочувствовав, наконец, что означает «русская война», начала разлагаться. Страницы «Дневника» заполнены записями о раздорах в королевском лагере.
«Между жолнерами сильное волнение; между ротмистрами несогласие: одни хотят ожидать денег и потом двинуться, другие и слова не дают сказать…»
«Немцы не хотят ожидать более и просят уплаты и увольнения…»
«Спорят с жолнерами; им дают письменное королевское обязательство относительно уплаты денег. Жолнеры требуют другого обязательства, говоря, что первое не довольно верно…»
В армии началось массовое дезертирство. В начале декабря большой конный отряд немцев, не получив жалованья, покинул лагерь короля и ушёл домой. «Лучше бы заключить мир», – пишет Пиотровский, и это было желание всего королевского войска, отчаявшегося взять Псков. «Совет за советом, кого бы выбрать в послы для переговоров с русскими. Но советы собираются втихомолку. Все усилия употребляем, кажется, чтобы заключить мир да Домой отправиться…»