Исторические повести

Борнхёэ Эдуард

Агнес вдруг упала перед ним на колени, протянула сжатые руки к этому жестокому человеку, и с ее уст полилась пламенная мольба, исходившая из глубины взволнованного сердца.

Скажите мне правду, Иво Шенкенберг! Зачем вы терзаете меня? Какое зло я вам причинила? Скажите мне, где Гавриил, и я вечно буду вас благодарить и благословлять. Вы видите, как трепещет моя душа, в каком я отчаянии. Неужели сердце у вас каменное и муки другого человека вас совсем не трогают? Почему вы боитесь сказать правду? Пусть эта правда будет самой страшной, как и подсказывает мне мое сердце — чем могу я, слабая девушка, вам повредить? Говорите, и я скрою все, как священную тайну, в глубине своей

души. Я прошу, я заклинаю вас памятью вашей матери, скажите мне, что вы сделали с Гавриилом?

Гавриил умер, — глухо ответил Иво.

Агнес встала. Она была бледна как смерть, но спо-койна.

Вы его убийца, — произнесла она твердо.

Он пал от моей руки в честном поединке.

Почему вы это сделали?

Потому что я люблю вас.

Агнес отпрянула от него, как от дикого зверя.

— Будь проклят, презренный убийца! — воскликнула она, простирая руку. Иво зарычал, как раненый хищник, и шагнул вперед, но Агнес уже не было в шатре.

Когда она приехала домой, ее на лестнице ждали Мённикхузен и Рисбитер.

— Где ты была так долго? — воскликнул Мённикхузен. — Мы уже беспокоились о тебе!

Агнес соскочила с седла, не дожидаясь помощи Рисбитера, передала лошадь слуге, подошла к отцу и холодно сказала:

Теперь делайте со мной что хотите.

Что это значит?

Это значит, что я больше не буду противиться и свадьба может состояться.

Этого я давно ждал, — улыбнулся Мённикхузен; юнкер Ханс, между тем, схватил руки невесты и по крыл их поцелуями, а затем стал целовать и ее бледные губы. В своем упоении он не замечал, что Агнесс в его объятиях оставалась холодной и равнодушной, как статуя.

Наверное, прогулка верхом была очень веселой, что твое жестокое сердце так внезапно смягчилось, — пошутил Мённикхузен.

Да, это была очень веселая прогулка, — сказала Агнес со странной улыбкой.

Если она принесла такие хорошие последствия, я не стану тебя бранить, как сперва намеревался. Это с твоей стороны было неосторожно — выехать из города поздно вечером почти одной, в то время как повсюду рыщут грубые, разнузданные люди Иво Шенкенберга. Надеюсь, ты не столкнулась с ними?

Нет, — равнодушно произнесла Агнес.

Если бы ты взяла с собой меня, — сказал Рисбитер, — ты могла бы не бояться никаких столкновений.

Да, Агнес, — мягко сказал Мённикхузен, — я от души радуюсь тому, что ты теперь переходишь под защиту более молодого и сильного человека. Я не думаю, чтобы он тебя любил больше, чем я; но он, вероятно, сумеет лучше защитить тебя от какого бы то ни было насилия и от твоего собственного легкомыслия, чем это удалось мне.

Старый рыцарь, растроганный, обнял дочь и поцеловал ее чистый лоб. Видя в этом хороший пример для себя, юнкер Ханс собрался было во второй раз пойти на штурм сладостных уст невесты, но та, заметив его намерение, выскользнула из рук отца и поспешила подняться по лестнице.

Следующий день был занят приготовлениями к свадьбе. Она должна быть отпразднована по старинным обычаям и со всем великолепием старых времен — таково было непоколебимое решение Мённик-хузена. Гостей здесь, в городе, было гораздо больше, чем в Куйметса, так как Таллин кишел помещиками. Большой дом Гильдии едва мог вместить всех приглашенных. Рыцари, их жены, дочери и даже лошади блистали роскошным убранством, хотя наряды и драгоценности были большей частью взяты напрокат у презренных бюргеров. Сознание своей бедности никому не мешало веселиться; знаменитое ливонское легкомыслие в последний раз расцвело здесь пышным цветом. Вино и пиво отгоняли все заботы, мужчины бахвалились друг перед другом и распевали песни, женщины

бойко судачили и раскидывали свои сети, словно в самые мирные времена. Из всех присутствовавших только один человек не принимал участия в общем веселье, и это был… сама невеста. Агнес оставалась молчалива и безучастна, лицо ее поражало мертвенной, почти прозрачной бледностью, черты его словно окаменели, а на неподвижных губах застыла улыбка, какую можно иногда видеть на лице покойника. Шутки гостей, не всегда деликатные, не вызывали краски на ее щеках, ни разу не заставили ее улыбнуться. Слышала ли она эти шутки? Слышала или видела ли она вообще что-нибудь? Едва ли, так как она не проронила почти ни слова, ее тусклый, ничего не выражающий взгляд был все время устремлен куда-то в беспредельную даль. Она исполняла все, что ей приказывал отец и опытные в таких церемониях женщины, она позволяла наряжать себя, терпеливо стояла с тяжелым венцом на голове, в то время как кавалькады гостей в честь ее торжественно дефилировали мимо дверей дома Гильдии.

— Красивая невеста, но холодна как лед, — говорили горожане, толпившиеся на улице. — Слава богу, в наших девушках больше свежести и жизни, чем в этой дочери многовекового рыцарского рода!

Наступило воскресенье. После богослужения пышное свадебное шествие двинулось к церкви на Тоомпеа. Впереди молодой пары шли музыканты и люди, несшие свечи. Двери старинной рыцарской церкви были украшены знаменами и венками, точно для приема княжеской четы. В церкви жениха и невесту встретили игрой на органе и пением. Пастор произнес длинную

проповедь; он с воодушевлением говорил о соединении двух знатных родов — во славу божью и на пользу родине. Затем молодая пара в сопровождении шаферов и подружек подошла к алтарю — Рисбитер горделиво, гулким шагом, Агнес — будто в полусне, с опущенными глазами. Как хвастливый победный клич прозвучало на всю церковь сказанное Рисбитером «да». Пастор обратился к Агнес:

— И тебя, невеста, спрашиваю я, согласна ли ты в сердце своем взять в супруги жениха своего Ханса фон Рисбитера, и соединиться с ним на всю жизнь, и делить с ним все, что господь ниспошлет тебе, — счастье и горе, радость и печаль, богатство и бедность, и не разлучаться с ним, пока сам бог не разлучит вас смертью. Если такова твоя воля и решение, то скажи ясно, во всеуслышание: да!

Агнес ответила не сразу. В первый раз за все время венчания она подняла глаза, в первый раз из ее измученной груди вырвался болезненный, дрожащий вздох. Она чувствовала себя покинутой богом и людьми, одинокой в чуждом ей мире. Как бы ища поддержки, она взглянула мимо пастора на толпу людей, стоявших по обе стороны алтаря. Вдруг ее взгляд задержался на одной точке, сперва застыл, как бы от испуга, потом засиял неописуемой радостью. Там стоял Гавриил, возвышаясь над другими на целую голову; щеки у него ввалились, темные глаза глубоко запали, лицо было бледно как у мертвеца, черты искажены горьким чувством. Это был уже не прежний гордый, своенравный и жизнерадостный Гавриил, а, видимо, жестоко преследуемый судьбой человек, измученный болезнью и душевными муками, но это был несомненно он, он был жив!

— Нет, и тысячу раз нет! — громким криком вырвалось из уст Агнес. Мертвенная бледность покрыла ее лицо, она пошатнулась и упала: она лишилась чувств. В церкви, набитой до отказа, поднялся шум и говор. Случалось нередко, что невесту перед алтарем приходилось упрашивать и уговаривать, прежде чем она произносила заветное «да»; но такого громкого и решительного отказа никто еще не слыхал. Это что-нибудь да значило, здесь явно крылась какая-то тайна. О, об этом можно будет немало посудачить!

<