Исторические рассказы и анекдоты из жизни Русских Государей и замечательных людей XVIII–XIX столетий
Шрифт:
В другой раз случилось также нечто подобное. У бедного же помещика графский поверенный оттягал последнее его достояние, причем описал его графу как человека весьма безпокойного и просил сделать ему такой прием, от которого он не устоял бы на ногах.
— Что стоит отнятая у тебя деревня? — спросил Разумовский помещика, когда тот явился к нему с жалобой и в слезах.
— Семь тысяч рублей, — отвечал помещик.
— Сейчас велю, — продолжал граф, — выдать тебе пятнадцать тысяч рублей.
Пораженный помещик
— Посмотри, — сказал Разумовский своему поверенному. — я сделал тебе угодное. — Он не устоял на ногах. (1)
Объезжая свои владения. Разумовский приметил бедную хату, стоявшую среди полей, и велел перенести ее на другое место.
— Это невозможно, — отвечал ему управляющий, — хата принадлежит казаку.
— Так купи ее!
— Казак слишком дорожится, — продолжал управляющий. — он требует за нее три тысячи рублей.
— Ты не умеешь торговаться, — сказал граф, — пришли его ко мне.
Казака привели к Разумовскому. Последний стал доказывать ему, что он слишком дорого запрашивает за свою хату, при которой находится только десять десятин земли. Казак утверждал, что у него было больше десятин, но что графские хлопцы отрезали их у него. Наконец, после продолжительного торга, казак согласился сбавить пятьсот рублей. Граф отворил письменный стол, вынул из него пять тысяч рублей и, отдавая их казаку, сказал:
— Смотри, чтоб через три дня хаты твоей уже не было на моей земле.
Казак стал представлять невозможность так скоро приискать себе другое место жительства.
— Это мое дело, — отвечал Разумовский и, обратясь к управляющему, прибавил: — Отведи ему в конце моих имений двойное количество купленной у него земли и построй на мой же кошт хату. (1)
Получив гетманское достоинство, Разумовский посетил Киев.
Префект Киевской духовной академии, иеромонах Михаил Казачинский, желая польстить графу, поднес ему в великолепном золоченом переплете сочиненную им фантастическую генеалогию, в которой род Разумовских выводил от знаменитой и древней польской фамилии Рожинских.
— Что это такое? — спросил Кирилл Григорьевич.
— Родословная вашего сиятельства, — отвечал Казачинский, низко кланяясь.
— Моя родословная? — с изумлением произнес Разумовский, развертывая книгу. — Но каким образом она сделалась такой толстой?
— Род вашего сиятельства происходит от знаменитых князей Рожинских.
— Ба! Ба! Почтенный отец, что за сказки вы мне тут рассказываете, — с улыбкой сказал граф. — моя родословная совсем не так длинна. Мой отец, храбрый и честный человек, был простой казак, моя мать — дочь крестьянина, также честного и хорошего человека, а я, по милости и щедротам Ее Императорского Величества, моей Государыни и благодетельницы, граф и гетман Малой России, в ранге генерал-фельдмаршала. Вот вся моя родословная. Она коротка, но я не желаю другой, потому что люблю правду больше всего. Затем, почтенный отец, прощайте.
С этими словами Разумовский
В богатом кабинете Разумовского, в резном изящном шкафе из розового дерева, свято хранились пастушеская свирель и простонародный кобеняк, который он носил в юности. Когда дети его, забывшись, высказывали аристократические претензии или чересчур гордо обращались с низшими, Разумовский в присутствии их приказывал камердинеру отворить шкаф, говоря:
— Подай-ка сюда мужицкое платье, которое было на мне в тот день, когда меня повезли с хутора в Петербург, я хочу вспомнить то время, когда пас волов и кричал: цоп, цоп! (1)
Однажды к князю В. М. Долгорукову-Крымскому, в бытность его главнокомандующим в Москве (1780–1782), явилась мещанка и, упав на колени, со слезами умоляла его возвратить ей дорогие вещи, присвоенные немцем, у которого она занимала деньги.
— Встань, — сказал князь, — и говори толком, без визгу: заплатила ему долг или нет?
— Только, батюшка, тремя днями опоздала, а он, окаянный, от денег отказывается и вещей не отдает.
— Опоздала! Так ты и виновата сама, а жалуешься! Но точно ли вещи у него?
— Точно, батюшка. Иначе бы я не безпокоила тебя. Он еще не сбыл их с рук, просит более, чего они стоят.
— Хорошо. Попытка не шутка, спрос не беда. Попов! Пошли-ка за немцем и вели моим именем попросить сейчас же приехать ко мне.
Когда немец явился, князь встретил его словами:
— Здравствуй, Адам Адамыч (об имени он узнал предварительно от мещанки), я очень рад, что имею случай познакомиться с тобой.
— И я очень рад, — отвечал немец с низкими поклонами.
— Адам Адамыч! Ты знаешь эту мещанку?
— Как не знать, ваше сиятельство! Она брала и задержала мои деньги. Я последние ей отдал, нажитые великим трудом, и к тем еще занял у одного человека, весьма аккуратного, честного, который живет одними процентами.
— Честный человек, каким ты описываешь себя, Адам Адамыч, не может знаться с бездельниками. Докажи мне свою честность, удружи, прошу тебя: она отдает тебе долг, отдай ей вещи.
— С великою радостью исполнил бы я желание вашего сиятельства, но я вещи продал в городе неизвестному человеку, их нет у меня.
— Слышь ты, какая беда, — возразил князь.
— Не верьте, батюшка, — вмешалась мещанка, — он лжет, хочет разорить меня, несчастную! Вещи у него спрятаны дома.
— Так прошу тебя, Адам Адамыч, — продолжал князь, — присесть к столу моему.
— Помилуйте, ваше сиятельство. — отвечал немец с поклонами, — много чести! Не извольте безпокоиться. Я могу стоять в присутствии вашей великой особы.
— Полно, Адам Адамыч, болтать вздор, — сказал князь, улыбаясь, — ты у меня не гость. Я с тобой разделаюсь по своему. Садись. Бери перо и пиши к своей жене, по-русски, чтоб я мог прочесть: «Пришли мне с подателем вещи мещанки N.N., у нас хранящиеся».