Исторические судьбы крымских татар.

Возгрин Валерий Евгеньевич

Но, может быть, причина в самой мусульманской вере? Ведь в Коране буквально рассыпаны призывы к уважению христиан ("обладателей Писания"), если это истинно верующие [59] . "Гяуры" — это те, кто не верит в единого Бога, но отнюдь не праведники, пусть даже христианские [60] . И здесь мы не встретим бранных слов ("поганые"), которыми церковь щедро наделяла всех, даже самых благочестивых и даже святых мусульман [61] .

59

"Не одинаковы они — среди обладателей Писания есть община стойкая: они читают знамения Бога в часы ночи, совершая поклонение. Они веруют в Бога и последний день, приказывают

одобряемое и удерживают от неодобряемого. Они спешат друг перед другом в совершении благого; они — праведники" (Коран, 3, 109-110).[429]

60

В Крыму слова "гяур", "поп", "жид" были татарами вообще презираемы; за их употребление виновного отводили к кадию, который определял наказание в пользу оскорбленного христианина или еврея (Маркевич А., 1910, 530).

61

Тюркофобия в России получила полное свое развитие в XIX в., ею были в большей или меньшей мере заражены почти все социальные слои. Показательно, что даже сочувствующие мусульманам, обличающие угнетение восточных народов Россией авторы искренне, хотя и наивно полагали, что все беды этих народов — от их религии: "... главное несчастье крымского населения состояло в том, что преобладающая масса его издревле приняла ислам и мало-помалу крепко привязалась к нему" (Б-н И., 1856, 37). Не столь наивен Н.Я. Данилевский, человек весьма образованный, считавший, что мусульманство вообще не имеет права на существование. Причина тому простая: оно "явилось шесть веков спустя после того, как абсолютная и вселенская религиозная истина была уже открыта". "Какой же смысл могло иметь еще это учение после христианства?" — задает вопрос автор (1871, 333), уже знающий на него ответ. Сравним несравнимое — этого блестящего эрудита и идеолога своей эпохи, известного писателя и малообразованного, "темного" Хаджи-Девлета, человека средневековья; конечно же хан во многом уступит петербургскому публицисту, кроме одного — терпимости — качества, с которым мы и в XX в. связываем более всего надежд на будущее.

Противостояние двух вер в проблеме сосуществования усугублялось и тем, что встречающиеся в Евангелии бесспорно гуманные призывы часто не доходили до слуха христиан Востока и Запада, вообще в массе своей редко предпочитающих слово Писания зову жизни суетной. Это признавали с горечью многие богословы, а крупнейший авторитет конца XIX в. в этой области В.С. Соловьев, между прочим решительно выступавший за веротерпимость и свободу совести, подчеркивал, что "мусульмане имеют перед нами то преимущество, что вся их жизнь согласуется с их верой, что они живут по закону своей религии... жизнь их не лжива; ибо закон ее один и согласен сам с собою, у них нет другого правила в жизни, кроме того, которое дается их религией. Тогда как мы, признавая по вере закон христианский, устраиваем свою действительную жизнь совсем по другому закону, унаследованному нами от времен дохристианских" (т. IV, 47). Засим возможно вполне естественное предположение: не в этом ли различном усвоении уроков языческого зверства коренится и различный подход к веротерпимости и христиан и мусульман?

Сомнений здесь немало. И основное из них то, что в иных, мусульманских же странах ненависть к инакомыслящим была вполне христианского накала. Таким образом, у нас остается единственный ответ на[138] этот вопрос, он — в природе крымского этногенеза. Только здесь, в краю, где поколение за поколением, еще с домусульманских времен, воспитывалось в духе мирного сосуществования, где "язычество", его рудименты не оказали ожесточающего влияния ни на мусульман, ни на христиан, где испокон веку свобода совести гармонично дополнялась демократией, стал возможным этот удивительный, возможно уникальный, феномен крымской веротерпимости.

Зарождение крымскотатарской культуры. Важнейшее в истории крымской культуры значение имела кардинальная перемена во внешнеполитическом положении Крыма, происшедшая в первой трети XIV в. Литовские князья, заняв причерноморские степи от Буга до Дона, вытеснили оттуда ордынцев. Тем самым было ослаблено унизительное и обременительное для крымчан культурное и экономическое давление на них кыпчаков.

Второй удар по отношениям зависимости Крыма от Золотой Орды был связан с событиями конца XIV в. в Средней Азии — образовавшаяся там держава Тимура разгромила Астрахань и Сарай, что привело, в частности, к переносу магистральных путей всей восточной сухопутной торговли. Отныне Крым на долгие годы экономически отрывается от Средней Азии, а политически — от Орды, причем окончательно.

Отныне быт и культура в целом крымского народа

могли развиваться свободно. Начинается широкое оседание вчерашних кочевников, развитие земледелия, разложение племенного строя. Порвав с утратившими актуальность, но насильственно навязываемыми ордынским чиновничеством кочевыми традициями, народ стал развивать собственную, отличную и от золотоордынской, и от христианской культуру. Внешне она более всего походила вначале на ближневосточную, отличаясь, впрочем, от нее большими разнообразием, синкретичностью и содержательностью (Лашков Ф.Ф., 1881, 29).

Заслуга в этом обогащении сложившихся было культурных традиций принадлежала отнюдь не генуэзцам или венецианцам, как иногда полагают (Хартахай Ф., 1866, 199), а скорее духовному потенциалу молодой нации, складывавшейся в чрезвычайно пестрой и переменчивой социально-экономи[139]ческой и политической ситуации. Вчерашние степняки, отвергшие и культ, и кочевые обычаи, и связанные с ними культурные традиции предков, жадно впитывали доступное им достояние народов и племен, с которыми они вступили в контакт в Крыму.

Мы не можем, да и вряд ли когда-нибудь сможем сказать, в каком количественном соотношении находились пришельцы к местному населению. Науке известно лишь, что полуостров к моменту прихода ордынцев был плотно заселен и аборигены при этом почти не пострадали — вооруженное сопротивление, да и то едва ли не символическое, оказали лишь генуэзцы. Впрочем, для культурного обмена количественное соотношение носителей двух культур далеко не всегда является решающим фактором; часто гораздо более важен их уровень. Можно спросить о том, чья культура была более "продвинутой" — аборигенов или пришельцев (абсолютное большинство ученых склоняются к первому утверждению), но совершенно бесспорен тот факт, что культура местных жителей была лучше приспособлена к экологической обстановке Крыма, и уже поэтому ее победа в процессе аккультурации была гарантирована.

Поэтому уже к концу XIII в. культурная ассимиляция ордынцев местным населением становится заметной, причем, чем ближе к горам, тем сильнее. Степняки пытаются сеять ячмень, площади посевов растут; впервые бывшие кочевники, ранее снимавшиеся с места при оскудении "угодий", начинают ценить землю.

Более того, у этих вечных странников начинает развиваться чувство привязанности к "малой родине", появляется вкус к плодам многолетнего хозяйственного ее улучшения. Это был колоссальный переворот в сознании массы, несравнимый даже со сменой религии, а когда он завершился, освоение технологических и иных методов ведения традиционного крымского хозяйства пошло вполне успешно — впервые взяв в руки кельму и топор, степняки, не имевшие или давно забывшие собственные строительные традиции, стали копировать местные архитектурные приемы — скифо-таврские и византийские, широко распространив, в частности, последние с ограниченной территории греческих колоний по всему Крыму, в том числе и Степному.[140]

Итак, переходу к оседлому животноводчески-земледельческому хозяйству было три причины: недостаточность размеров крымских степей для кочевого скотоводства; естественный прирост населения, делавший необходимым интенсивный путь развития экономики; наконец, упомянутое уже соприкосновение с многочисленными идеально приспособившимися к крымским условиям носителями древних земледельчески-садоводческих традиций.

В связи с вышесказанным мы можем сделать важнейший в культурологическом анализе истории Крыма вывод: культура татар с момента ее зарождения на полуострове носила открытый характер. Этот вывод, как мы увидим, сохраняет свою справедливость на протяжении всех эпох крымскотатарской истории, приобретая, таким образом, основополагающее значение для складывания и развития этой культуры из глубины веков до самого последнего времени.[141]

IV. КРЫМСКОЕ ХАНСТВО ДООСМАНСКОГО ПЕРИОДА

ПЕРВЫЕ ДЕСЯТИЛЕТИЯ

Отношения новопоселенцев с генуэзцами. В XIV в. крымские ордынцы были еще настолько немногочисленны, что в 1365 г. генуэзцам удалось отбить у них Солдайю, которую они тут же превратили в военно-стратегический и экономический форпост Кафы. Итальянцы овладели и 40 км береговой полосы с 18 селениями (Бертъе-Делагард А.Л., 1920, 22 — 23). Затем, использовав ослабление Орды в результате битвы на Куликовом поле, генуэзцы заключили с ней договор 1381 г., по которому расширили сферу своей власти на территорию всей Приморской Готии, т. е. от Солдайи до Чембало. Договор этот лишь подтвердил права генуэзцев на весь Южный и Восточный берег Крыма, так как Боспором (Керчью) они владели и до его заключения, а старый греческий рыбацкий поселок в бухте Символов принадлежал им еще до 1345 г. Но после договора в Чембало начинается строительство цитадели, завершенное в 1433 г.