Истории господина Майонезова

Литвинова Людмила Владимировна

– Это гостиная из моего детства! – заявила с чувством Варвара Никифоровна, - Только слева у нас стоял рояль! Не удивлюсь, если за трельяжем окажется колода карт!

Рокки проворно вскочила и пошарила за зеркалом, на пол посыпались новенькие игральные карты.

– Да – да, - отозвался радостно профессор, - и у нас слева стоял матушкин рояль, а в углу, вместо зеркала, большой фикус в кадке! И наши резались по вечерам в преферанс за вот таким же столом!

– Такая же гостиная была и в доме моего детства! – сказала с улыбкой

Маша, - только на левой стене была дверь в спальню.

Войшило взял подсвечник и направился с ним к лежанке, чтобы разглядеть картину над ней.

– Силы небесные! – воскликнул он в глубоком изумлении, - Такая же картина висела и в нашей гостиной! «Московский дворик» Поленова! А над роялем висел «Иван царевич» Васнецова!

Профессор невольно обернулся к стене напротив, но там, между окон красовалась вышитая бисером борзая.

– И в доме моего детства была такая же картина Поленова, я любила «жить» в белом домике в угловой спальне, - сказала Маша, - не всем известно, что в этом же, 1878 году, Поленов написал тот же самый дом, но с другого ракурса, из сада, и назвал полотно «Бабушкин сад».

– А дом, в котором мы находимся, действительно принадлежит Коровину? – спросил профессор, хитро прищурившись.

– Да, Вениамину Артемьичу Коровину, - сказала с почтением Маша, - его прабабушка была знатной боярыней и имела выезд в Москве, пышнее царского. А он здесь имеет несколько домов, в том числе и этот, деревянный, построенный после пожара 1812 года для не богатой дворянской семьи. Внизу – комнаты для прислуги, наверху – родительская спальня, гостиная, она же – столовая, спаленки для детей, няни и гувернантки, одним словом, типичный дом старого Замоскворечья.

– И Коровин богат действительно, или только в анекдотах? – поинтересовался Войшило и добавил, - Я всегда считал его вымышленным персонажем, как барона Мюнхгаузена!

– Господин Коровин имеет много фабрик и в Орехово – Зуеве, и в Богородске, выписывает оборудование для них из Манчестера, рабочих не обижает, строит для них общежития в русском стиле, много денег тратит на развитие русской культуры, - охотно рассказывала Маша, наливая гостям чай из кипящего самовара. Пыш слушал, словно что-то не понимая.

– Посмотрите, какая красота за окнами! – воскликнул он, - И сколько проносится троек за садом, несмотря на поздний час!

– Действительно, зрелище располагает к творчеству, может посочиняем? – предложил Рыжик, - Например, короткий рассказец, я начинаю: «Астронавт Котс подкрутил седые усы, устало расстегнул костюм, защищающий от радиации, и сказал в чёрный иллюминатор, за которым расстилался пейзаж, не привычный для глаза землянина: «Опять есть галатуса!»

Все заулыбались, желающих продолжить не нашлось.

– Тогда – в «звучные словечки»! – не унимался Кот, - Начинай, Кро!

– «Взвилина», - отозвался тот.

– Что-то, не припомню такого слова, - заявил Рыжик.

_ Тогда –

«вихор», - сказал без энтузиазма Кро.

– «Раджа», - вяло присоединилась Ро.

– «Амстердам», - ещё более вяло сказал Фигурка, добавив, - города – можно, об этом все знают, товарищи.

– «Марципан», - предложил своё любимое «звучное словечко» профессор.

– «Нашатырь», - сказала засыпающая Мушка.

На этом игра и остановилась.

– Снег пошёл, господа! Да какими хлопьями! – воскликнула Варвара Никифоровна, - Я вернулась в моё детство! Меня снова любят и за всё прощают!

– Давайте сочиним песню «Рождественский снегопад», - предложила Маша, - первые четыре строки за господином Пышем, последние три – за господином профессором, и все мы – по строчке!

Пыш встрепенулся и медленно, проговаривая каждый звук, задавая живой ритм для песни, начал:

«На старенькой чернильнице откину колпачок,

На пере от свечки вспыхнет огонёк,

Посмотрю на ёлку да на белый сад,

Опишу рождественский снегопад.»

А следом за ним, один за другим, заговорили остальные по кругу:

«Тройки бубенцами за окном звенят,

Лёгкие снежинки меж ветвей блестят,

Ветви, словно сахар, небо, как смола,

А за снежным садом – храмов купола!

И в морозном небе нежный перезвон:

Дили – дили – дили, дили – дили – дон!

Сто церквей играют, вся Москва звенит,

И над каждой крышей дым столбом стоит!

И над нашим садом дым летит, как тень;»

Профессор, глядя напряжённо в одну точку, закончил песню:

«Словно между яблонь, мечется олень,

Или это ангел украшает сад,

Иль окно завесил нам синий снегопад!»

Паралличини пообещал подумать над музыкой и для этой песни.

– Пойдёмте, послушаем, как вся Москва поёт! – воскликнула Маша и, не одеваясь, выбежала на крыльцо. Остальные – следом за ней.

– На том берегу начали звонить в Зачатьевском монастыре, всё Остожье, Зубово и Чертолье звонит! – сказала радостно Маша, - А вот и наши откликаются: Воскресенская в Монетчиках поёт мелодично, а Троицкая в Вишняках – гулко, басисто, там колокол, аж, 153 пуда! А Спасопреображенская – дробно, часто, мелко!

– О, я знаю эту голосистую церковь! – воскликнула Варвара Никифоровна, кутаясь зябко в кружевную шаль, - Там, недалеко вкусная «Фабрика шоколада, карамели и конфет»!

– А вот, слышите, как ладно звонят в Никитской в Старых Толмачах, а ей отвечает раскатисто Иверская! И в нашей Никольской, за сараем начали звонить, её столько раз перестраивали: то трапезную, то колокольню! Вся Москва поёт! – восторженно говорила Маша.