Истории господина Майонезова

Литвинова Людмила Владимировна

– Жалко, у нас нет старых денег, - сказала Варвара Никифоровна, отрясая снег с мужниной дохи, - можно было бы угостить и этих детей, и детей Аннушки, и привезти гостинцев уткам и Подснежнику с Медуницей!

– А мы сейчас заработаем, - тут же отозвался Войшило, - сейчас споём нашу «Рождественскую песню»!

Он распахнул рысью шубу, чтобы выпустить лишний жар, снял соболью шапку, приготовив её для денег.

Варвара Никифоровна плавно взмахнула ручкой, и вся компания слаженно, с глубоким чувством, запела. И с Якиманки, и с моста начал собираться народ. Одни говорили:

«Бары колядуют, да как положить пирог в таку шапку!» Другие судачили: «Нет, это актёры на гулянку собирают!» В шапку профессора посыпались со звоном монеты. Вдруг, мужики вокруг обнажили головы, рядом с Варварой Никифоровной с резким визгом полозьев по снегу остановил свой бег высокий, богато отделанный возок с дверками. Из него рука в дорогой перчатке положила в соболью шапку крупную ассигнацию. И возок умчался в светящуюся от солнца дымную даль. Мужички присвистнули, а один гаркнул: «Великий князь!»

– Этих денег нам хватит на всё! – воскликнула возбуждённо Варвара Никифоровна, - Айда через мост на Чертольский рынок, он хоть лесной, да вокруг, чем только не торгуют!

Чертолье гудело, как улей, повсюду сани и телеги с товаром. Не доходя до торговых рядов стоял рябой раешник со старым райком и показывал передвижные картинки, сыпля хрипло прибаутками, задрав вверх крупный красный нос. Вокруг райка смеялась вразнобой детвора с воздушными шариками.

– Если не будем, как они, так и не пустют нас в Царствие Небесное, правда, барин?! – закричал рябой профессору.

– Правда, правда, братец! – отвечал довольный Войшило, но его уже тянули к торговым рядам за рукав рысьей шубы!

За полчаса были куплены два мешка балалаек, матрёшек, гуделок, трещёток, платков, бус, сахарных петушков на палочках и тульских пряников, а также: кимрских баранок, несколько картин с охотниками и старинное ружьё с кремневым замком для профессора, бархатные подушки с попугаями, вышитые бисером и пузатый самовар с расписным подносом для Моти.

– А ведь нам ничего нельзя взять отсюда! – вдруг вспомнила Ро, широко распахнув глаза.

Все застыли с приятными улыбками.

– Эй, братец, по чём у тебя пирожки с котятами?! – крикнул, как ни в чём ни бывало, профессор мальчику, на шее которого висел лоток с выпечкой.

– С груздями, барин, и с лучком! Да не берут в нонешный день, разговелись, так с сёмгой им подавай! А у меня дома батя больной, да мал мала меньше! – плакался маленький продавец с красными руками.

Профессор отдал ему часть оставшихся денег и, к неописуемой радости юнца, кое – что из подарков. По дороге угостили конопатую девчонку и её подружек. Принесли мешок с подарками и для Василия, Аннушки и их «соколиков». Остатки, «сладки», отдали Маше.

Красавица Аннушка, в новом платке на плечах, в новых бусах, пригласила «отобедать» к столу, загадочно улыбаясь.

– О, и стерлядочка, и балычок, - воскликнула Варвара Никифоровна, - заливное из сома! Ай да Анна, ай да молодчина!

– Не житьё, а разлюли – малина, разъедимся, и в лифт не поместимся! – воскликнул возбуждённо Войшило, отрезая себе большой кусок кровяной колбасы с чесноком, жирком и гречкой.

Все,

радуясь обилию ароматных вкусных блюд, взялись за ножи и вилки.

– Маша, мы перманентно ищем формулу счастья, - сказал, прожевав, профессор, - она, вообще, существует?

– Конечно, - с уверенностью сказала Маша, - у всех она одинаковая, только разные коэффициенты! Мы состоим из «чувственно – эмоционального», «умственно – рационального», «душевно – творческого» и «духовного». Моя формула счастья, к примеру, такая: 10% чувств+30% ума+50% душевно – творческого+ 10% духовного.

– Ну и в чём тут счастье? – пытался понять, наморщив лоб, Войшило.

– Именно, в пропорции, она и даёт необходимое равновесие и покой, - сказала Маша.

– И охота вам, друзья, сидеть в жаркой, душной комнате, рассуждая о «неуловимом Голландце»! – воскликнула, загоревшись идеей, Варвара Никифоровна, - Машенька, в юные годы я ходила с подругами на Савёловские катки, там, когда-то, была дворянская усадьба на взгорье, с красивыми, видимо, французскими кружевами на окнах, а пониже – два пруда, соединённых небольшой протокой, через неё был построен деревянный мосток, на нём, обычно, играл духовой оркестр! Как же мы кружились самозабвенно, смешные сумасбродки!

– Они и сейчас есть, эти катки, и с духовой музыкой, только в усадьбе теперь больница Общества поощрения трудолюбия с простыми белыми занавесками в окнах, а на прудах все желающие катаются, берут у больничного сторожа коньки напрокат, можно, даже, двуполозные – для начинающих!

– Маша, а кем Вы мечтали быть в детстве? – неожиданно спросил профессор, выпучив над съехавшими очками мутные глаза, - Наверное, учительницей?

– Нет, полководцем Суворовым, - с улыбкой ответила она.

– У Вас для этого есть всё, кроме регалий и командного голоса, но у нас есть своя «иерихонская труба»! – сказала со смехом прелестная Варвара Никифоровна и добавила уже мужу, - Командуйте сбор, друг мой, и поход на Савёловские катки!

Какой же выдался денёк! Все деревья, мосты и здания стояли в серебре. Даже большая бутафорная поросячья голова, красовавшаяся над входом в мясную лавку, блестела, покрытая серебряными чешуйками инея, между ушами и на рыле у неё белел снег!

На набережной профессор спросил Марию: «Красное кирпичное здание с узкими окнами, над которыми висит бахромой иней, вероятно, пекарня?»

– Это бани купцов Третьяковых, коллекционеров русской и иностранной живописи, и весь квартал принадлежит им, - отвечала она.

– А крупными белыми буквами вывеска: «Товарищество Московской Голутвинской мануфактуры», что правее, «Бакалеи», это здание, возможно, принадлежит Коровину? – не унимался профессор.

– Это – мануфактура Рябушинских, тоже старообрядцев, - ответила Маша.

– Ага! – воскликнул Войшило, - Значит, Коровины – старообрядцы! А я – то недоумевал, откуда в доме столько старых икон! А Елисеев здесь апельсинами не торгует? По копейке за апельсинчик?! Ха - ха!

Незаметно с разговорами дошли до Остоженки, и Паралличини чутким ухом уловил звуки «Голубого Дуная».