Истории, рассказанные шепотом. Из коллекции Альфреда Хичкока
Шрифт:
— Ваши подсчеты свидетельствуют о том, что не хватает более чем сорока тысяч долларов?
— Точнее, сорока тысяч двухсот одиннадцати долларов, — сказал Танни, словно читая уже составленное заключение.
Танни был невысоким, худощавым человеком; его холодные глаза поблескивали за очками без оправы. Трудно было представить его себе иначе, нежели в очках без оправы.
В комнате повисло молчание. Затем Прескотт заговорил снова, тщательно взвешивая слова, точно хотел добиться полной ясности по каждому пункту, прежде чем переходить к следующему:
— Ваша проверка также показывает, что эти
— Совершенно верно.
— Здесь нет никаких сомнений?
— Никаких.
— По-моему, при аудиторской проверке бывает довольно трудно установить личность мошенника. Ваших доказательств достаточно для обвинения в суде?
— Безусловно. — Танни встал со своего места у стола Прескотта и подошел к длинному столу для заседаний, заваленному бухгалтерскими книгами, счетами и другими документами. — Эти цифры с абсолютной достоверностью показывают, что в недостаче повинен Дорп. С этим согласится любой профессиональный ревизор.
— Я не хочу выдвигать обвинение, не имея полной уверенности.
— Повторяю, в этом не может быть никаких сомнений.
Прескотт испустил тяжелый вздох, подошел к двери в кабинет и чуть приоткрыл ее, чтобы собеседники могли взглянуть на приемную банка. Дорп сидел в своей кабинке за одним из окошек, беседуя с клиенткой и вежливо улыбаясь. Он был высокий и стройный, с темными, слегка вьющимися волосами.
— Красавец, — заметил Прескотт.
— Да. Женщинам такие нравятся.
Прескотт и Танни обменялись взглядами.
— Даже слишком нравятся, — сказал Прескотт.
Оба замолчали, раздумывая о чем-то своем. Спустя некоторое время Танни спросил:
— Как ваша дочь?
— Что? А, спасибо, более или менее.
— Она так и не узнала, что вам все известно?
— Нет, и никогда не узнает, если это будет от меня зависеть. Меня называют жестким, Танни, но по отношению к дочери я всегда был мягок. Я не способен причинить ей боль и заставлю любого, кто это сделает, пожалеть, что он родился на свет.
— Не сомневаюсь, — произнес Танни. — Кстати, как вы вообще об этом узнали?
— Она рассказала подружке. А та решила, что меня следует поставить в известность.
— Вы не из тех, кто выдает свои чувства, но я понимаю, что вам пришлось пережить. Я знаю, вы боготворите своего ребенка.
— Не поймите меня превратно, — свирепо сказал Прескотт. — Когда придет время и появится нужный человек, я не буду становиться ей поперек дороги. Я не одобряю ревности иных отцов к возлюбленным их дочерей и не жду, что она навечно останется в девушках. Но ей едва исполнилось шестнадцать, и она еще не готова к жизненным передрягам. А этот негодяй подло соблазнил ее.
— Вы думаете, она это понимает?
— Мне кажется, она начинает это чувствовать. Она выглядит виноватой, униженной. Ей больно. Думаю, она чувствует, что ее использовали и бросили. Вы знаете, как романтичны девушки в этом возрасте. Каково же ей было, когда ее прекрасный принц оказался всего-навсего похотливым козлом, который после нескольких встреч с нею отправился на поиски других самок!
Танни сочувственно кивнул.
— Ничего, она оправится. Время все лечит.
— В ее годы это может оставить незаживающую душевную рану. — Прескотт раскурил
— По-моему, ничего. Она сейчас у матери.
— Ну да, конечно.
— Пока мне как-то не хочется видеть ее дома.
— Да-да.
— Нам обоим нужно время, чтобы слегка остыть, понимаете.
— И каковы ваши намерения?
— Полагаю, я приму ее обратно. Пожалуй, я смогу простить ее, с учетом того, что она раскаивается.
— Вы ей верите?
— Да. Она умоляет меня дать ей еще один шанс. Клянется, что это было временное помешательство: мол, этот подлец так ловко охмурил ее, что она и не заметила, как сдалась. Она ведь гораздо моложе меня, горячая кровь. Но она утверждает, что любит меня, никогда раньше не изменяла мне и не будет впредь, если на этот раз я ее прощу.
— Понятно. А как вы узнали?
— Да просто застал их вдвоем.
— Наверное, испытали настоящее потрясение?
— Что и говорить. Я неожиданно рано закончил одну проверку за городом и решил не ночевать там лишний раз. Ехать обратно было далеко, и я добрался домой только за полночь. Не хотел будить Энн, так что вошел тихо. Уже собрался переступить порог спальни и вдруг сообразил, что за звуки оттуда доносятся. Я не мог поверить своим ушам. Я подождал, прислушиваясь к этим неумолимым звукам и к тихим стонам Энн, которые сам слышу теперь так редко. Мои глаза привыкли к темноте, к тому же в окошко светила луна. Я увидел силуэт обнаженной Энн, увидел, как блестят ее глаза и зубы. А над нею было гибкое тело этого животного — признаюсь, в тот миг я позавидовал его молодости и силе. Но потом меня охватила ярость. Я не знал, что делать, и не придумал ничего лучше, чем незаметно уйти. Я хорошо запомнил лицо этого парня в лунном свете и решил, что приму меры позже. Разумеется, на следующий день я выгнал Энн из дому.
— И он до сих пор ни о чем не подозревает?
— Нет.
Последовала долгая пауза. Наконец Танни нарушил тишину:
— Что вы собираетесь делать со своей плеткой?
— С девятихвосткой? Оставлю ее у себя в качестве сувенира.
Танни состроил гримасу:
— Жуткая вещь. Такой запросто можно убить человека.
Прескотт позволил себе скептически улыбнуться:
— Да, можно. Кстати, а как ваш пистолет?
— Я от него избавился. Теперь он мне уже не понадобится — не больше, чем вам плетка.
— Я считаю, — медленно сказал Прескотт, — нам чрезвычайно повезло, что мы разоткровенничались за выпивкой. Если бы мы не выяснили, насколько сходны наши ситуации, один из нас уже попал бы в беду.
— Да, и выпутаться было бы нелегко. Я лично совсем не хочу, чтобы меня судили за убийство.
— Такой способ гораздо лучше.
— Гораздо. Думаете, он что-нибудь подозревает?
— Ни в коем случае.
— Да, смазливый малый, — сказал Танни, — настоящий дамский любимчик.
— Ладно, давайте вернемся к нашим делам. — Прескотт вынул из кармана ключ и отпер нижний ящик стола. Он достал оттуда две пачки банкнот и пару блестящих пятидесятицентовиков. — Здесь вся сумма. По двадцать тысяч сто пять долларов каждому бумажными деньгами, и последний доллар тоже пополам.