Истории, связанные одной жизнью
Шрифт:
В 1996 во время моего пребывания в Нью-Йорке моя племянница, Марина, пригласила к себе одного гастролировавшего по всему миру врача-рижанина. Когда мы сказали этому врачу, что в Риге не так давно жил наш ближайший родственник по фамилии Ицкович, его реакция была неожиданной. Он нам заявил, что, конечно, знал Соломона Григорьевича, но ничего хорошего он о нем сказать не может: Ицкович был очень плохим человеком, карьеристом и даже антисемитом, все окружающие его не любили и боялись. Мы были поражены. Хотя... Хотя вспомнились некоторые факты поведения Соли, которые ничем другим, как странностями его характера, объяснению не подавались. Например, за многие десятилетия он, многократно бывая в Москве, ни разу не только не зашел, но даже не позвонил своей когда-то любимой тетке Сусанне и брату Володе. Он не приехал на похороны отца, последние годы не ладил со своей сестрой Фаней. В 1978 он с опозданием, но все же приехал на похороны матери, целые сутки пробыл в Ростове, но даже на минутку не зашел посмотреть на престарелых Марка и Лизу, с которыми он не виделся лет тридцать и с которыми он уже никогда больше не встретится. И тем не менее Соля при всех его странностях
С Фаней, если бы она была мальчиком, мы были бы, наверно, самыми близкими друзьями — разница в возрасте была всего два года. Она всегда была очень родственная, очень заводная и очень темпераментная. Не зря еще в детстве Соля называл ее “берберийским львом”. Хорошего образования Фане получить не удалось — она окончила строительный техникум, но всегда была в центре любой компании, и особенно она любила принимать гостей у себя дома. Толя Дохман, ее муж, в 1945, после фронта, где он был очень серьезно ранен, поступил в Ленинградскую Военно-медицинскую академию. Но испытывать всякого рода неудобства в сумрачном Питере ему и Фане не захотелось, и они благополучно перебрались в Ростов — в уютное гнездо на Канкрынской улице и в не менее уютный Ростовский мединститут. По окончании института Толя с семьей уезжает в шахтерский городок Гуково, где становится высококлассным хирургом-универсалом, в том числе хирургом-онкологом. В 1946 году у них рождается дочь Юля, а в 1957 — сын Саша. Саша проучился на географическом факультете Ростовского университета только один семестр и был призван в армию, вернее, во флот — на атомную подводную лодку акустиком. Мне он потом рассказывал о “прелестях” службы на судне с ядерным реактором. Вся команда и он, в том числе, регулярно оказывались в госпиталях, были и трагические случаи. Саша окончил службу благополучно, но учиться больше не захотел Он стал очень сильным парнем, владеющим приемами восточных единоборств. Сила из него так и перла и, к сожалению, выход для нее нашелся. На него на темной улице напали двое грабителей, он с ними легко справился, да так, что один уже не поднялся. До суда, а может быть, даже до следствия — я забыл, дело не дошло, но... Я хорошо помню, как об этом случае нам рассказывала Фаня, и мне показалось, что гордости за своего сына было больше, чем сожаления о случившемся.
Сейчас из всей нашей когда-то многочисленной семьи остались в Ростове только Юля с отцом и дочерью Машей. Саша с женой-педагогом и дочерью уже лет десять как живет в Израиле, в каком-то кибуце. Причем его жена, русская, там преподает иврит, а он вроде работает лесником в местном заповеднике.
Юля пошла по стопам своего отца — стала врачом. В отличие от всех Ицковичей, она училась охотно и успешно, и стала анестезиологом, а потом рентгенологом (или наоборот). Личная жизнь у нее сложилась не самым лучшим образом: муж, будучи еще достаточно молодым человеком, скоропостижно скончался от сердечного приступа. Дочь Маша — названа в честь прабабушки Марии — удивительно красивая и способная девочка. Года три назад она вышла замуж, и у нее растет сыночек Леня.
Александр, 1896 года рождения, один из самых любимых братьев и самый удачливый. В молодости он был сильным, спортивного склада человеком. Он мне рассказывал, что с легкостью крутил “солнце” на перекладине. Рано полысел, но его лысая, большая голова была если не прекрасна, то, во всяком случае, очень выразительна. Из всех родственников он больше всех был похож на Сару. Многие, в том числе Раиса Федоровна, говорили и о моем сходстве с ним. Поступить в институт ему сразу не удалось: в течение двух лет он сдавал вступительные экзамены, и каждый раз ему по какому-то предмету ставили 5 с минусом. И этого было достаточно, чтобы отказать в приеме еврею. Но в третий раз его все-таки приняли. А это был всего-навсего Новочеркасский политехнический институт. Сразу по окончании НПИ возглавил контору, которая занималась электрификацией предприятий области. Работа его была успешной, и в середине 30-х его переводят в Ленинград, где он становится главным инженером треста по электрификации промышленных предприятий всего Северо-запада СССР. Он стал также председателем Всесоюзного общества электротехников (ВНИТОЭ). Ему предоставили квартиру в доме на углу Невского и улицы Гоголя. Тогда было принято присваивать сугубо штатским людям, занимавшим высокие посты на производстве, воинские звания, в каком-то смысле адекватные их гражданским должностям. Так вот, однажды его вызывают не то в военкомат, не то в партийные органы, и предлагают начать оформление документов на присвоение какого-то адмиральского звания. Чиновник был страшно удивлен, услышав категорический отказ. Жена Саши потом вспоминала, что в конце тридцатых годов они каждый вечер ждали “гостей” — такова была судьба практически всех ведущих, да и не только ведущих, специалистов страны. Но Саше повезло — его не тронули. Примерно в 1926 он женится на Раисе Федоровне, урожденной Шевцовой, которая была моложе его на 9 или 10 лет.
Семья Шевцовых была не совсем обычной. Они были русскими, но иудейского вероисповедания — они были герами. Отмечали все еврейские праздники, мальчикам делали обрезание, регулярно ходили в синагогу. Все дочери, а их, кажется, было пятеро, кроме одной, вышли замуж за евреев. Надо отметить, что все девочки были красивы той аристократической (откуда бы ей взяться?) русской красотой, чего, вообще говоря, нельзя было сказать о мальчиках. Раиса и по стати, и лицом в то время очень походила на Любовь Орлову. Первоначально бабушка, Юлия Ефимовна, была категорически против этого брака, но когда Саша рассказал об особенностях этой семьи и сказал, что венчание произойдет в синагоге — вопрос был решен. Детей у Саши не было: Раиса сделала аборт первенца и лишила себя
В 1951 он заболевает — тяжелейший инсульт. Материальное положение семьи резко ухудшилось. Его продержали, сколько положено по закону, на больничном листе, два или три месяца, после чего ему была назначена пенсия по инвалидности. Я точно не помню размер этой пенсии, что-то в районе 100 рублей. И все. Подумаешь, главный инженер крупнейшего союзного треста, идеолог принципов развития электроснабжения промышленных предприятий мирового уровня, председатель научно-технического общества СССР, кавалер ордена Трудового Красного Знамени, награжденный за обеспечение эвакуированной за Урал в годы войны промышленности электроснабжением и т. д. Никто не виноват в том, что он допустил непоправимую ошибку — родился евреем и заболел в период подготовки сталинского варианта решения еврейского вопроса. Единственным из всех моих родственников, который, кроме меня, интересовался историей своей семьи, был дядя Саша. Во всяком случае, Раиса Федоровна мне говорила, что он хранил документы своих родителей и, скорее всего, не только их, и она неоднократно обещала мне их передать. Но перед отъездом из Ленинграда в 1989 она мне заявила, что никаких документов у нее нет, и никогда не было. Вероятно, забыла.
Третьим человеком в семье Саши была Варвара Ильинична Царан, румынка, формально — домработница, а фактически — полноправный член семьи. Судьба Вари определилась одной единственной ошибкой, допущенной ею же во время гражданской войны. Она перепутала поезд, поехала в обратном направлении, оказалась после ночи пути на территории красных и почему-то обратной дороги не нашла. Несколько лет она бедствовала и скиталась по России, пока в Ростове не попала в дом Шевцовых, а затем Раисы Федоровны и не осталась в их доме навсегда. На улице Правды у нее была маленькая кухня без окна, где она и работала, и спала. Очень много читала, в том числе почти постоянно — библию.
Сусанна, самая молодая из семьи Либерманов. Я ее помню совсем молодой, во всяком случае, еще до тридцати. Она, надо сказать, во все времена, в любом возрасте всегда выглядела моложе своих лет, с прекрасным цветом лица и удивительной непосредственностью. Не знаю, в каком году она вышла замуж за Моисея Леонтьевича Фрейзона, но Вовочка родился в 1930. Хорошо помню, как я сижу на подоконнике в комнате, выходящей на Казанский переулок, и слышу, как взрослые говорят, что сейчас должна проехать из роддома наша Сусанна с новорожденным. И я вижу быстро спускающуюся по улице пролетку, и в ней сидит женщина с каким-то узлом. Как и большинство детей, мы, старшие, я и Инна, обожали младшего. И это было настоящее горе, когда — Вове еще не было четырех, — их семья поднялась и уехала в Москву: Моисей оказался видным специалистом в области теплоизоляционных материалов, а индустрия страны только-только становилась на ноги. В 1938 Сусанна с Вовой приехали в Ростов, а потом мы, мама и я, вместе с ними поехали отдыхать в село Графское, между Воронежем и Москвой, расположенное в сосновом лесу в окружении озер. Вова в том году должен был пойти в первый класс.
Запомнилась мне еще одна наша встреча с Вовой в Ростове в 1946. В первое послевоенное лето настроение у всех было приподнятое, всем хотелось повидаться с близкими, порадоваться мирной жизнью. Но. Я приехал на каникулы и сразу же влюбился в одну красивую девушку, звали ее Нелей, студентку мединститута. Она мне вроде отвечала взаимностью. Соломон после неудачной женитьбы решил притеплиться у своих родителей и тоже оказался в Ростове. Вову, как уже взрослого, ведь ему было уже около шестнадцати, отпустили к ростовским родственникам одного. Дядя Гриша купил Вове несколько голубей, которые на второй или третий день все улетели. Неля, которая, видимо, имела на меня серьезные виды, поняв, что я для этих “видов” еще не созрел, неожиданно и скоропалительно выходит замуж. Тетя Маня высказала своему сыну предположение, что, возможно, причиной его неудачной женитьбы является его мужская несостоятельность. Правда, Соломон в ответ предложил своей маме, чтобы она обязательно подглядывала в замочную скважину, когда он приведет очередную девушку. Короче говоря, настроение у нас, троих братьев, испортилось и... Я пошел с двумя трехлитровыми банками на работу к дяде Грише, и он мне их заполнил так называемым “витамином”: подслащенной спиртовой настойкой шиповника, выпускаемым их заводом для аптек. Очень вкусная вещь, если выпить пятьдесят, сто грамм. Короче говоря, мы все так навитаминизировались, что на все предложения слезть с верхушки дерева, росшего во дворе у Ицковичей, хором отвечали нецензурным матом.
Несколько слов о Моисее, которого в семье все звали Мося. Большие очки, крупное красивое лицо, на первый взгляд строгий взгляд, но только на первый. Я даже сейчас помню его голос, чуть-чуть скрипучий. Помню его приезд в Ростов через год или два после отъезда в Москву — сколько было радости. Я даже помню марку, которую он мне подарил, венгерскую, с изображением путника, идущего по заснеженному полю. Должен сказать, что в нашей семье, далеко не аристократической, взаимоотношения детей со взрослыми, тем не менее, были строго регламентированы. Уж насколько мы были близки с тетей Маней, но обращались только на “вы”. А вот с Сусанной и Мосей так не получилось. Сколько я себя помню, я к ним всегда обращался только по имени без добавки тетя-дядя и на “ты”. И они это воспринимали нормально, как само по себе разумеющееся. И эта, как бы формальная, близость еще более укрепляла духовную, человеческую. Ко всеобщему удивлению, такую “вольность” в обращении с Сусанной (Моси к тому времени уже не было) допускали не только Вова и его жена Элла, но и их дочь Леночка. Более того, “Сусанной” называли Сусанну приятели Вовы и даже Лены. Вот так.