История ангелов

Рослый широкоплечий санитар внес миску с обедом и ломтем хлеба, посмотрел внимательно на мужчину с взъерошенными волосами, забившегося в угол кровати, поставил все на стол и повернулся, чтобы выйти. Улучив момент, сидящий на кровати пнул санитара в зад, тот в ответ устало вздохнул, снова повернулся и нанес два удара своими огромными кулаками сначала в живот и, когда больной согнулся с всхлипом, затем в левый бок. Того со второго удара шлепнуло об стену. Санитар снова вздохнул, вышел и закрыл дверь на ключ.

Побитый отдышался быстро, чего нельзя было ожидать от такого тощего человека, начал протирать бок, затем улыбнулся и, как ни в чем не было, принялся за еду. Закончив, он

достал из-под матраса тетрадь и записал:” Эксперимент завершился полным провалом из-за слабой памяти. Я забыл подумать о чем-либо, когда этот стал бить. Осталось не выясненным насколько человек способен думать, когда ему больно”.

Закончив записывать, он спрятал тетрадь с ручкой под матрас, подошел к раскрытому окну, взялся за прутья, попытался всунуть между ними голову и кончиком носа поймать теплый солнечный свет.

Ему можно было дать лет пятьдесят, в больнице же он находился почти два года. Сначала его держали вместе со всеми, но уже полгода как перевели в одиночную палату, когда он попытался поджечь больницу. За эти полгода его ни разу не пустили даже в больничный сад.

Противостояние больного с санитаром, его он мысленно называл” Будкой”, началось с того дня, когда тот привел его в эту палату, хотя прекрасно понимал, что тот выполняет лишь указания главврача. Ему не нравились в нем его пустые ничего не выражающие глаза. На лице его была отштампована тупость и безразличие, и весь его вид постоянно вызывал в нем раздражение.

“Будка” любил “работать” в основном локтями. Он наносил удары резко и короткими движениями и бил всегда по ребрам. Сперва больному подумалось, что тот тем самим считает их количество, но через некоторое время понял, что тому так просто удобней. Если его не провоцировать, можно жить спокойно. Как бы ни было, его три раза в день кормят, у него много свободного времени, можно думать сколько и о чем хочется. По утрам и вечерам ему делались инъекции. Что ему вкалывали и для чего, он не имел ни малейшего понятия, но всегда с удовольствием их принимал, так как прививки делала медсестра в самом расцвете сил. У нее была высокая и роскошная грудь и он не уставал любоваться ею. Она это поняла с первого же дня, всегда улыбалась и не пыталась их спрятать. Часы инъекций он называл временем удовольствий: взглядом скользил по ее пышному бюсту, принюхивался к нему и мысленно ласкал его. В эти минуты “Будка”, всегда ее сопровождавший, ухмылялся не прячась.

Больной в гражданской жизни преподавал марксистскую философию и атеизм. Раньше у него были и дом, и дача, и машина. Он принимал активное участие в купле-продаже студенческих мест в институте. Его считали эксцентричным человеком и даже побаивались. Все шло хорошо и сытно до тех пор, пока не появились голоса. Они постепенно становились все более отчетливыми и беспокойными. Сначала он пытался прогнать их, не прислушиваться, но потом подумалось, что они предназначены только ему одному. Они нашептывали ему неординарные мысли и еще более неординарные поступки. Все закончилось тем, что в один прекрасный день, вернее ночь, он захотел сжечь их и поджег квартиру, а заодно со своей и соседскую. Сосед вызвал пожарных и милицию и тем самим раскрыл свою истинную сущность. Когда его тащили из квартиры, он сопротивлялся, грозился вернуться и отомстить соседу, так как из-за него голоса сумели улизнуть из разбитого окна. Впрочем, хотя им и удалось спастись, они были основательно напуганы и стали менее навязчивыми. Они теперь не шептали мерзости и различные пакости, уверяли, что они его друзья и желают ему только добра. Чтобы их зафиксировать и чтобы у него были доказательства их существования, он выпросил у главврача ручку и толстую тетрадь. Главврач сам принес их с условием, чтобы он время от времени разрешал ему прочитать его записи. Больному терять было нечего и он не противился, когда брали его дневник,

так как его всегда возвращали.

Записи, действительно, очень помогли ему. Он вскоре понял, что когда письменно излагает переживания, появляющиеся мысли, голоса несколько заглушаются. Тогда он решил вести дневник и вскоре те стали постепенно отступать и тревожить его все реже и реже. Но они не исчезли. Больной прекрасно понимал, что те лишь притаились и чего-то выжидают.

Иногда, хотя и редко, к нему заходил главврач, и они разговаривали на различные темы. Сначала они носили характер вопросов-ответов, но с течением времени стали более содержательными и задушевными для обоих.

Какую цель преследовал главврач, его не интересовало, тот интересовал его как собеседник и он не таился от него. Он полностью раскрывал ему свои мысли, пытался самостоятельно дать оценку своим поступкам. Они никогда не спорили, беседы их носили ровный и уравновешенный характер, он не отрицал, что ему необходима психиатрическая помощь и вскоре инъекции, к его большому сожалению, были заменены таблетками.

Теперь больной меньше находился в забытье. Сложившиеся отношения существенно сказались и на еде. Она стала более качественной и вкусной. В знак признательности, он подробно описывал свои переживания, ощущения, так как быстро понял, что главврача интересуют прежде всего именно они. Он честно обещал ему, что не станет прятать и видения, если те появятся. Честно и подробно записал ощущения от полнолуния, так как они были особенные. Он чувствовал его приближение заранее, становился беспокойным, но с его наступлением успокаивался. Чувствовал странный приток сил, он как бы привораживал его, и он часами неотрывно вглядывался в этот светлый диск, а вскоре пришел к убеждению, что этот цикл повторяется хотя и четко в определенный промежуток времени, но он каждый раз по-особому новый. Видимых изменений с луной не происходило, но было что-то неуловимо новое в ее оттенках, сиянии, в ее то сливающихся, то отдаляющихся пятнах, которые также меняли свои очертания.

Во время очередного полнолуния он сорвался. Пятна на луне слились друг с другом тонкими линиями похожими на трещины, она стала матово-серой в обрамлении красновато-грязного цвета, и он, не выдержав напряжения, вдруг громко и протяжно завыл, как волк, чем переполошил всю больницу.

Успокоился только тогда, когда ему ввели какой-то препарат. Он задохнулся в бесчувствии и долго потом не приходил в себя.

В дневнике он потом записал:” Придет что-то новое, неожиданное, тяжелое в своей трагичности, нечто неожиданное и непонятное, чему я обречен стать свидетелем”.

***

Старик оставлял впечатление белоснежности. У него была длинная, но ухоженная белая борода и такие же волосы. Одеваться он предпочитал в белый балахон. Его продолговатое лицо и большие серые глаза смотрели открыто, большой сократовский лоб свидетельствовал об уме.

О его учености ходили легенды, он пользовался непререкаемым авторитетом и люди ходили к нему за советом, чтобы рассудить спор или получить врачебную помощь. Старик внимательно выслушивал всех, пытался вникнуть в самую сущность их проблем, старался до конца разобраться в мелочах, так как прекрасно сознавал, что главное и мелочи зависят только от субъективного подхода.

К нему ходили буквально все – важные сановники и рабы, судьи и преступники. Старик с полной серьезностью выслушивал даже детей, но самое примечательное в нем было то, что любой, кто приходил к нему, полностью раскрывал свое сердце и душу.

Люди уважительно называли его Горным Старцем, потому что он жил на горе. Когда он во время ветра спускался с него, его широкий балахон развевался и, казалось, что он не идет, а парит над землей. Это было неправдоподобно красиво и внушало благоговейный трепет.