История Англии для юных
Шрифт:
Но с тех пор судьбы графа Эссекса и королевы, казалось, переплелись. Ирландцы не переставая грызлись между собой и воевали, и Эссекс поехал в Ирландию генерал-губернатором, к большому удовольствию своих недругов (в числе которых был и сэр Уолтер Рейли), радовавшихся тому, что опасный противник уберется подальше. Осознавая бесплодность своих усилий и опасаясь, что враги воспользуются его неудачей и вобьют между ним и королевой еще один клин, Эссекс самовольно возвратился домой. Королева, увидев графа, от неожиданности протянула ему свою руку поцелуя, и он был счастлив, хотя рука эта уже утратила свою прелесть. Но день еще не кончился, когда Эссексу было приказано не покидать своей комнаты, а еще через день-другой он был заперт в темницу. Повинуясь тому же капризу — а капризней Елизаветы не было на свете не только старух с короной на голове, а и просто с головой, — она послала Эссексу бульону со своего стола, так как граф от волнения расхворался, и прослезилась из-за него.
Королева
Эссекс был из тех людей, что способны найти утешение в книгах, и некоторое время — думаю, не самое несчастливое в его жизни, он посвятил чтению. Но, к несчастью графа, он владел монополией на торговлю сладкими винами: это означало, что никто не мог продавать их, не купив сперва у него разрешения. Когда же срок действия этого права приблизился к концу, он обратился к королеве с просьбой о его продлении. Королева отказала Эссексу, сопроводив свой поступок весьма ядовитым замечанием — а она умела делать ядовитые замечания — насчет того, что строптивое животное следует морить голодом. Узнав об этом, рассерженный граф, и без того лишенный многих привилегий и опасавшийся разорения, в долгу не остался, сказав, что мозг королевы высох, равно как и фигура. Это далеко не лестное мнение придворные дамы поспешили передать Елизавете, и вы уж мне поверьте, она не развеселилась. Эти ее придворные дамы напяливали рыжие парики поверх собственных чудесных темньк волос, чтобы быть похожими на королеву. Так что, положение они занимали высокое, а поступки совершали низкие.
А уж план захватить Елизавету и силой вынудить ее поменять министров и фаворитов, который созрел в головах графа Эссекса и кое-кого из его друзей, собиравшихся в доме лорда Саутгемптона, был чистейшей воды безумием. Однако в субботу, седьмого февраля 1601 года, совет, прослышав об этом, приказал графу явиться. Эссекс прикинулся больным и не пошел, а друзья убедили его, что завтра, в воскресенье, — день, когда многие горожане собираются возле креста у собора Святого Павла, он должен решиться на отчаянный шаг и повести их за собой к дворцу.
Итак, в воскресенье Эссекс с кучкой соратников вышел из своего дома — Эссекс-Хауса на Стрэнде, спускавшегося ступенями к реке, — оставив там под замком заложников нескольких членов совета, пришедших осведомиться о нем, и поспешил в Сити, выкрикивая на ходу: «За королевой! За королевой! Мне угрожают заговорщики!». Но никто из прохожих не захотел к ним присоединиться, а у собора Святого Павла совсем не оказалось горожан. Тем временем один из друзей графа выпустил пленников из Эссекс-Хауса, самого Эссекса объявили изменником, улиц перегородили телегами и расставили около них стражу. Граф по воде еле добрался до окруженного пушками дома и, выдержав короткую осаду, сдался в ту же ночь. Девятнадцатого февраля его судили и признали виновным, а двадцать пятого казнили на Тауэр-Хилле. Умер Эссекс тридцати четырех лет, достойно и в раскаянии. Отчим его также пострадал. Враг графа Эссекса, сэр Уолтер Рейли, стоял во время казни неподалеку от эшафота, и о том, как он подходил к нему все ближе и ближе, вы узнаете, дочитав до конца его историю.
Королева приказала казнить графа Эссекса, потом передумала и приказала опять, как в свое время было с герцогом Норфолком и Марией Шотландской. Возможно, мысли о смерти молодого блестящего фаворита в самом расцвете сил навсегда лишили Елизавету покоя, но еще год она продержал ась и была все такой же честолюбивой, властной и капризной. Она даже танцевала в свои семьдесят лет на придворном балу по случаю государственного праздника и, подозреваю, выглядела отменным страшилищем в необъятном плоеном воротнике, треугольном корсаже и парике. И еще один год она продержалась, правда, уже не танцевала, а превратилась в поникшее, печальное и усталое существо. И наконец десятого марта 1603 года, будучи очень сильно простужена, королева узнала о смерти графини Ноттингемской, своей сердечной подруги, отчего ее состояние ухудшилось, она впала в забытье и, казалось, вот-вот скончается. Но сознание ее просветлело, и после этого никакая сила не могла заставить ее улечься в постель: королева говорила, что если ляжет, то больше уже никогда не поднимется. Десять дней провела она на полу, уложенном подушками, отказываясь от пищи, пока лорд Адмиралтейства уговорами и даже отчасти силой не заставил ее перебраться на кровать. Когда у Елизаветы спросили, кому быть ее преемником, она ответила, что трон, который она занимает, — королевский трон, и достаться он должен «не сыну какого-нибудь мошенника, а сыну короля». Присутствовавшие при этом лорды сперва с недоумением переглянулись, а затем взяли на себя смелость поинтересоваться, о ком она говорит, на что королева ответила: «То есть как, о ком, разумеется, о нашем племяннике из Шотландии!». Это было двадцать третьего марта. В тот же самый день у нее спросили, не переменила ли она своего решения, но королева уже не могла говорить. С усилием приподнявшись на постели, Елизавета, сомкнув руки над головой, изобразила корону, — ответить иначе она не смогла. В три часа пополуночи королева тихо отошла в мир иной, процарствовав сорок пять лет.
То было славное царствование, и память о нем сохранится навеки благодаря выдающимся людям, чей талант расцвел в ту пору. Кроме рожденных тогда великих путешественников, государственных деятелей и ученых, весь цивилизованный мир с гордостью и благоговением будет вспоминать Бэкона, Спенсера и Шекспира, приписывая часть их славы самой Елизавете. Это было великое время открытий, торговли, расцвета английской
Вообще в жизни за эти сорок пять лет появилось немало новшеств и удобств, но петушиные бои, травля быков и медведей по-прежнему оставались любимейшей забавой народа, а кареты, безобразные и малопригодные, были большой редкостью, так что сама королева во многих торжественных случаях выезжала верхом, сидя в дамском седле позади лорда-канцлера.
Глава XХХII. Англия при Якове Первом (1603 г. — 1625 г.)
Часть первая
«Наш племянник из Шотландии» был уродлив, нескладен и дурковат, словом, не пригож и не умен. Язык у него плохо умещался во рту, слабые ноги с трудом удерживали туловище, а глаза навыкате вращались в орбитах, будто у идиота. был он коварный, завистливый, расточительный, ленивый, пьющий, сластолюбивый, нечистоплотный, трусливый, бранчливый и самый чванливый человек на свете.
Будучи от рождения, что называется, рахитичного сложения, Яков всегда выглядел донельзя странно: опасаясь ножевого ранения (а такой страх преследовал его всю жизнь) он носил толстую, простеганную одежду, ядовито-зеленую от пяток до макушки, на боку у него вместо шпаги болтался охотничий рожок, а шляпа с пером прикрывала один глаз, нахлобученная набекрень, или сползала с затылка. Король обожал обниматься и лизаться со своими фаворитами, чмокать их и трепать по щекам. Самый преданный из них называл себя в письмах к своему высочайшему покровителю — «пес и раб», а его — «Ваше Мудрейшество». Наездника хуже его величества еще не рождалось на свет, хотя сам он думал иначе. Говорил он невнятно (с отчетливым шотландским акцентом) и всегда хвастал, что никому не удалось его переспорить. Перу его — а король не сомневался, что необычайно одарен как писатель — принадлежат скучнейшие трактаты и среди них — книга о ведовстве, в которое он искренне верил. Яков думал, писал и говорил, что король имеет право издавать и отменять законы по своему разумению и не обязан держать отчет перед кем бы то ни было. Вот истинное лицо человека, которого самые выдающиеся люди при дворе превозносили до небес, низкопоклонничая с постыдным для человеческой природы усердием.
Яков уселся на английский трон без хлопот. Споры о престолонаследии длились так долго и принесли столько бед, что его провозгласили королем через несколько часов после кончины Елизаветы, и народ был согласен и даже не подумал взять с него слово править разумно и решать самые насущные вопросы. Из Эдинбурга в Лондон король добирался месяц, а по пути пробы сил повесил без суда карманного воришку и произвел в рыцари всех, кто подвернулся ему под руку. Двести новых рыцарей появилось, пока он доехал до лондонского дворца, и еще семьсот за три последующих месяца, что он там провел. В палате лордов по его милости заседали шестьдесят два новых пэра, и уж можете мне поверить, львиную долю из них составляли шотландцы.
Премьер-министр Его Мудрейшества Сесил (позволю себе называть его величество так же, как фаворит) был врагом сэра Уолтера Рейли и его политического единомышленника лорда Кобема. Так вот, первой неприятностью для короля стал организованный двумя этими людьми и еще несколькими их соратниками заговор с известной целью захватить его и не выпускать, пока он не сменит всех министров. В заговоре участвовали католические священники и знатные пуритане, YI хотя католики и пуритане сильно между собой не ладили, на этот раз они объединились в борьбе против Его Мудрейшества, так как знали, что у него имеются кое-какие планы в отношении тех и других, хотя он и притворяется, что любит всех. А планы эти заключались в том, чтобы насильно навязать всем единую протестантскую веру в самой доступной ее форме. К первому заговору добавился еще один, то ли имевший, то ли не имевший целью усадить в какой-то момент на трон леди Арабеллу Стюарт, — бедняжка, к своему несчастью, была дочерью младшего брата отца Его Мудрейшества, но не имела ни малейшего отношения ко всем этим интригам. Лорд Кобем — ничтожество и предатель — выдал сэра Уолтера Рейли, и против того было выдвинуто обвинение. Суд над сэром Уолтером Рейли длился с восьми утра почти что до самой полуночи, и он так красноречиво, мудро и стойко отмел все обвинения и ответил на оскорбления, которыми, по обычаю того времени осыпал его генеральный прокурор Кок, что даже противники к концу зауважали его и сказали, что впервые услышали такую восхитительную и захватывающую речь. Тем не менее сэра Уолтера Рейли признали виновным и приговорили к смерти. Казнь отсрочили, и его отправили в Тауэр. Двум католическим священникам повезло меньше, и их казнили с обычной жестокостью, а лорда Кобема и еще двоих заговорщиков помиловали прямо на эшафоте. Его Мудрейшество решил отличиться и удивить народ, помиловав эту троицу прямо у плахи, но, как всегда, не рассчитал и чуть не опростоволосился. Всадник, доставивший приказ о помиловании, так запоздал, что не смог продраться сквозь толпу и орал, надрывая живот, чего приехал. Жалкий Кобем, хоть и спасся в тот день, выиграл не много. Тринадцать лет прожил он как пленник и как нищий, всеми отвергнутый и жалкий, и умер в старом флигеле у своего бывшего слуги.