История Билли Морган

Денби Джулз

И заснуть. Это было хуже всего. Я старалась бодрствовать как можно дольше, потому что сны… Я просыпалась с криком, задыхаясь от соплей и слез, сердце колотилось от страха, простыни были мокрыми от пота. Иногда охватывал страх: казалось, я умираю, действительно умираю, совершенно одна – в ледяной, как холодильник, квартире. Я не могу описать ужас этих снов; иногда я слышу, как люди рассуждают о том или ином фильме ужасов, и думаю про себя: вам бы увидеть мои сны, вы бы тогда заткнулись и не рассказывали, какие страсти видели на ДВД, который взяли напрокат вчера вечером.

И некому было меня утешить, ничей успокаивающий голос не помогал мне бороться со страхами. Микки ушел.

По крайней мере, пока он оставался в квартире, я знала, что рядом есть еще кто-то, и я не одна, даже если он старался приходить как можно позже. Когда он ушел, мне показалось, что меня

похоронили заживо. Вокруг были люди, но между мной и ими выросла неодолимая преграда. В конце концов, я была убийцей, а они – нормальными людьми. Я знала то, чего им никогда не узнать, я сделала то, чего они никогда не сделают, я была – другой. Действительно другой, не просто неприспособленной маленькой девочкой, которая не может вписаться в окружающий мир, но взрослой женщиной, которая шагнула за жуткие врата в какой-то кипящий кровавый ад.

Я отрезала волосы. Как монахини бреют голову, уходя в монастырь, так я изменила свою жизнь, и теперь все это дерьмо вроде волос, макияжа или диет больше не имели никакого значения. Я переехала из нашей квартиры в дешевые трущобы в Западном Боулинге. Я ничего не взяла с собой, только самое необходимое. Я хотела избавиться от всего лишнего, у меня и без того было достаточно груза.

Как бы то ни было, я подстриглась «ежиком», очень коротко. Впервые в жизни у меня были короткие волосы. Естественно, все решили, это из-за того, что мой брак «распался». Эта фраза – точно старый автомобиль или что-то в этом роде. Мама увидела меня, когда я из чувства долга зашла к ней в воскресенье, и пришла в ярость, в то время как Лиз скребла шею, как старая индюшка, уставившись в свою чашку с чаем. Затем мама сказала, что больше я ее уже ничем не удивлю, но почему, ах, почему, я должна была уничтожить единственное сокровище, которое мне от нее досталось. Не следует распускаться из-за того, что я не смогла удержать мужа, они с Лиз убедили себя, что он сбежал с другой женщиной, ведь Все Мужчины Одинаковы; погляди на себя, где твоя гордость? Лиз втягивала щеки и смотрела в потолок. Я знала, что, когда я уйду, они с мамой весь день будут перемывать мне кости. Напряжение в голове нарастало. Джен попыталась защитить меня, как всегда, сказав, что короткая стрижка в моде в этом сезоне, все звезды подстриглись и в журнале «Вог»… Но мама сказала, что я буду выглядеть пугалом в платье подружки невесты с этой кошмарной головой, почему я никогда не думаю ни о ком, кроме себя?

Вот почему я не была подружкой невесты на свадьбе моей сестры. На самом деле, я вообще не была на свадьбе сестры. Я послала мать подальше. Именно так. Отъебись, мама, отъебись и оставь меня в покое, я больше не могу это выносить, да, и ты, Лиз, да-да, ты, злоебучая старая ведьма. Я тебе не нужна, мама? Я – твой позор? Что ж, пошла ты на хуй, ты мне тоже не нужна.

А затем я нанесла последний удар. Неудивительно, что папочка съебался, совершенно неудивительно, – ты кого хочешь достанешь. Его все это достало и меня, блядь, тоже. Прости, Джен, прости, но я не могу, не могу, не могу…

Мама не разговаривала со мной пять лет. Лиз, кажется, тоже. Если мы встречались, она смотрела мимо, страдальчески кривясь. В итоге трещину между мной и мамой залатала Джен, она не выносила ссор. Но свадьбу я пропустила. К счастью, мое платье подошло Адель, сослуживице Джен, так что, когда моя сестрица вплыла в придел Святого Стефана, ее шлейф несли: лишенная подбородка и груди, безобразная сестра Эрика, Ирен, и Адель, которая, накрашенная и причесанная, куда больше походила на сестру Джен, чем я. Одинаковые глазированные блондинки. Куда уместнее, куда эстетичнее. Но я правда жалела, что не видела Джен во всей красе; разумеется, я видела фотографии, белый с золотом бархатистый альбом с металлической пластинкой на обложке, с гравировкой «Заветные воспоминания»; альбом был перевязан лентой с кисточками.

Но когда я в тот вечер покинула мамин дом, спотыкаясь, ослепшая от гнева и боли, я почувствовала себя лисицей, которая отгрызает себе ногу, чтобы убежать из капкана, я перерезала последнюю нить, соединявшую меня с семьей, с моим невинным прошлым. Теперь была лишь жизнь, начавшаяся со смерти Терри, и будущее казалось невыносимым. Плывя по течению, в полном одиночестве, я начала погружаться в беспросветную депрессию. В этом была какая-то извращенная логика; в конце концов, я не заслуживала счастья после того, что сделала, так ведь? Я предвидела годы безнадежного отчаяния, протянувшиеся передо мной хмурой,

безрадостной дорогой; они станут искуплением не только за убийство, но и за то, что я сделала с Микки и моей семьей. С разбитым сердцем, нищая, без профессии, без близких друзей, теперь я уже не была частью «Свиты Дьявола», я не видела ничего, кроме своей ужасной вины и отвращения к себе. Я воображала, как умираю во сне; кому я нужна? Никому. Кто будет меня оплакивать? Может быть, мама и Джен – недолго, но больше никто, да к тому же их двое, они вместе. Я была крохотной капелькой в безбрежном океане бормочущего человечества… Какая разница, буду я жить или умру?

Дни перетекали один в другой, в календаре выделялись лишь кошмарные одинокие выходные. Когда складывалось, я оставалась работать сверхурочно, как автомат, чтобы избежать субботы и воскресенья, цепенея от тупой монотонной работы и бесконечной повторяющейся «легкой музыки» из динамиков. До сих пор, когда слышу «Остановись во имя любви», [49] на меня накатывает тоска, словно призрачная волна уносит меня в прошлое.

В итоге именно Джас вернула меня в мир живых. Джас, которую я с холодной дрожью выбросила из головы. После того судьбоносного дня, когда мать Терри объявила его пропавшим без вести, Джас все названивала и названивала мне, умоляя повидаться и поговорить. Я продолжала от нее отделываться. При мысли о том, что я увижу ее и Натти, у меня сжимался желудок. Но я недооценивала ее иррациональную привязанность ко мне – она была убеждена, что я помогу ей все уладить, потому что я «ужасно умная», и слепо обожала того, кому однажды отдала свое сердце.

49

«Остановись во имя любви» («Stop in the Name of Love», 1965) – хит британской группы «Сьюпримз» («Supr^emes»), по статистике – песня, чаще всего звучащая в супермаркетах.

В конце концов она заявилась в «Моррисонс» с Натти, привязанным к шаткой складной коляске со скрипучими колесами, и ходила за мной по пятам по отделу замороженных продуктов, точно утенок из мультфильма. Куда бы я ни пошла – скрип-скрип-скрип – Джас, Натти и эта дерьмовая коляска позади меня. Целую неделю она приходила каждый день. Я пряталась на складе, но она терпеливо поджидала возле вращающихся пластиковых дверей; я смотрела на ее расплывчатую фигурку сквозь поцарапанные матовые створки. Я получила выговор от управляющего за «разговоры с друзьями в рабочее время». Как я могла ему объяснить, что Джас мне не друг: она подружка человека, которого я убила, и я не хочу ее видеть, но она считает, что я мисс Эйнштейн и могу объяснить ей, как устроен мир? Это было безнадежно. Я сдалась, и мы пошли выпить чаю в кафе в мой перерыв. Я не могла смотреть ей в лицо. Она думала, что я стыжусь, потому что меня бросили, что я больше не принцесса, что я обезумела от стремительного падения с пьедестала.

Она посадила Натти ко мне на колени, это был блестящий ход, – как могла я устоять перед ним? Пока я держала его на руках, позволив ему схватить мой палец, Джас долго и сбивчиво говорила, словно ручеек, журчащий среди скал, поросших вереском, коричневых от торфа и мертвых деревьев, как на старых жанровых викторианских картинах в Картрайт-холле. Неумолимый в своей мягкой текучести.

– Мы теперь в одной лодке, милая, верно? Брошенные. Наши парни оба свалили. То есть смешного тут ничё нет. Я за тебя переживала. Надеюсь ты не против, если я скажу, что беспокоилась за тебя. Тебя давно никто не видел. Волос у тебя теперь нету, ну, с тех пор, ну, ты понимаешь. Как Микки ушел. Я тут Карла видела в пабе на той неделе, он про тебя спрашивал, да, а я и не знаю, что сказать. Я ж ничё не знаю. Напугал он меня до смерти; так глянул на меня, что я чуть не померла. Билли, милая, не злись на меня, но ты неважно выглядишь, правда…

И так далее и так далее. Ее огромные зеленые глаза озабоченно блестели, тонкая атласная бронзовая кожа на круглом лбу наморщилась, нежные губы дрожали. Воплощение Брэдфордской мадонны, нежная, сострадательная, предлагающая утешение проклятым в пластиковом аду кафе.

Когда она упомянула Карла, у меня остро заболело под ложечкой при мысли о том, что я потеряла, затем свинцовый груз вины вернулся на место. Если я чувствую себя дерьмово, значит, я этого заслуживаю. Я закрыла глаза, но Джас не унималась. Она наклонилась и оправила курточку Натти; от этого он заизвивался. Я испугалась, что уроню его, и словно очнулась. Она продолжала говорить: