История частной жизни. Том 3: От Ренессанса до эпохи Просвещения
Шрифт:
За исключением индивидуального использования требника — практики, остававшейся достаточно редкой за пределами крупных городских приходов или открытых для мирян часовен религиозных общин, — все попытки побудить верующих напрямую участвовать в литургических молитвах, произносимыми священником у алтаря, потерпели неудачу. Наиболее трезвомыслящие (в особенности сельские) кюре могли лишь согласиться с мнением приора–кюре Руасси–ан–Франс, высказанным в 1687 году: «Нет нужды, чтобы каждый человек, присутствующий на богослужении, понимал все говорящееся слово в слово. Благоговения, с которым собравшиеся вместе приемлют дух милосердия и накладываемые Церковью обеты и обязанности, вполне достаточно, чтобы приобщить их к плодам Господней милости».
Такое положение вещей в целом сохраняется и в следующем веке. Долгое время кюре главным образом заботятся о том, чтобы их прихожане обязательно присутствовали на воскресной мессе. Так, в приходах страсбургской епархии перед началом мессы по домам ходил церковный сторож, чтобы убедиться, что в каждом оставалось не более одного человека (что считалось
Хотя присутствие на воскресной вечерне не было обязательным, в XVIII веке большая часть прихожан, по–видимому, под давлением духовенства все же посещали ее. Но тут в еще большей мере, чем в случае утренней литургии, надо говорить о пассивном участии: особо набожные произносили несколько молитв, меж тем как клир на хорах исполнял латинские псалмы. Приходская месса и, в дополнение к ней, вечерня отправлялись не только по воскресеньям (то есть пятьдесят два раза в год), но и по так называемым «обязательным» праздникам. Число последних варьировалось от епархии к епархии и в период между 1650 и 1780 годами неоднократно сокращалось, в основном стараниями епископов, обеспокоенных судьбой низкооплачиваемых поденных работников (для которых праздник означал отсутствие работы и, соответственно, заработка), и, в еще большей степени, «профанацией» таких дней, которые, вместо того чтобы быть посвященными отдыху и молитвам, отдавались удовольствиям и развлечениям. Если в 1650-е годы обязательных праздничных дней было от сорока до шестидесяти (в зависимости от епархии), то накануне Революции — около тридцати, то есть в общей сложности чуть более восьмидесяти выходных (праздничных и воскресных) дней в году.
Личная исповедь и регулярное причастие
Еще одна важнейшая обязанность католика — исповедь и причастие, которые должны совершаться не менее раза в год, в пасхальный период. В начале XVII столетия в некоторых местах еще сохраняется практика общей исповеди и суммарного отпущения грехов, которая в XV и XVI веках была распространена во многих епархиях Северной Франции (насколько можно судить, она не встречалась в ареале языков ок, где служба шла по римскому чину). Общая исповедь совершалась в конце Великого поста и была включена в пасхальный обрядовый цикл. В зависимости от епархии она происходила в страстной четверг или — чаще — в пасхальное воскресенье. Церемония начиналась после дароприношения; священник говорил: «Все повторяйте вслед за мной», после чего вслух и на национальном языке произносилась первая часть покаянной молитвы «Confiteor». Далее шло подробное признание в грехах, списки которых варьировались от епархии к епархии и, без сомнения, уточнялись каждым кюре в зависимости от его знания своих прихожан и преобладающих среди них пороков. Потом произносилась вторая часть молитвы: покаяние в совершенном, твердое обещание более не повторять проступков, просьба о заступничестве и об отпущении грехов. Наконец, священник, используя разные формулы, суммарно отпускал грехи. После этого прощенные могли приобщиться к «святой трапезе»: общая исповедь была тесно связана с пасхальным причастием.
Однако у этой коллективной практики имелись свои пределы. Она была вполне достаточной для избавления от незначительных или позабытых прегрешений, но не имела сакрального характера, поскольку таинство покаяния предполагало личное признание. Смыть смертный грех может только словесная исповедь перед священником, произносимое им отпущение («Ego te absolvo») и назначенное им индивидуальное покаяние. Об этом отчетливо свидетельствует епархиальная инструкция XV века: «Никто не должен считать и полагать, что отпущен ему будет смертный грех, о котором он помнит, если он втайне не исповедуется и не покается». Несмотря на это часто повторяемое предо стережение, некоторая двусмысленность продолжает существовать, вплоть до исчезновения практики общей исповеди в начале XVII века. Ее отмиранию способствовали разные факторы: неудобные вопросы со стороны протестантов, распространение римской литургии, вытеснявшей обычаи северных регионов Франции, наконец, развитие и триумф самоанализа и духовного наставничества.
Все катехизисы XVII века подчеркивают, что исследование собственной совести, то есть «старательный розыск совершенных прегрешений», является главным и необходимым залогом истинного приобщения к «таинству покаяния» «Ажанский катехизис» (1677) настаивает на том, что это глубоко личная процедура, погружение в свой внутренний мир.
Вопрос: Что следует делать, чтобы по–настоящему исследовать свою совесть?
Ответ: Первое,
И далее:
Вопрос: Сколько стараний надо прилагать к этому розыску?
Ответ: Столько же, сколько прилагаешь к делам первостепенной важности, ибо наше спасение — первейшее из наших дел.
Для небольшого числа людей набожных эта практика постоянного самоанализа и исповедования грехов связывается с духовным наставничеством или «исцелением души». Уже в начале столетия часть верующих (чаще, женщины) берут за правило не только часто исповедоваться — раз в месяц, или даже раз в неделю, — но и находить себе духовника, который помогает им отдавать отчет в собственном продвижении к совершенствованию и в неизбежных неудачах на этом пути. Духовники дают советы, предостерегают, поощряют; по большей части они принадлежат к разным монашеским орденам — иезуитскому, ораторианскому, доминиканскому, и прочим. В «Непринужденных беседах между кающимся и его духовным отцом» (1627) иезуит Антуан де Балингам восхваляет этих «духовных лиц, весьма популярных своим священным служением по выслушиванию исповедей и получивших широкую известность благодаря своему великому умению утишать смятение и мучение совести». Значительная роль черного духовенства в данном случае объясняется несколькими причинами. Хотя исповедоваться на Пасху безусловно (за исключением уважительных случаев) было необходимо у кюре своего прихода, все прочее время можно было исповедоваться перед любым духовным лицом по собственному выбору, при условии наличия у него разрешения местного епископа. Кроме того, члены монашеских орденов располагали свободным временем, которого не было у приходских священников. Конечно, некоторую роль тут играла мода, поддерживавшая репутацию отдельных орденов (например, иезуитов) и обеспечивавшая успех тем или иным отцам–исповедникам, особенно среди притворных благочестивцев, которых обличал Лабрюйер в издании «Характеров» 1694 года: «пропускать мимо ушей Священное писание, но смиренно слушать своего духовного наставника; полагать, что от его репутации зависит и собственная святость, и спасение души; презирать всех, чей наставник не столь моден в свете, и едва с ними здороваться; внимать слову Божьему всегда в одном и том же храме или если его проповедует этот прославленный духовный наставник; посещать лишь те обедни, которые служит он, и причащаться лишь у него» [30] . Но, если оставить в стороне неизбежные злоупотребления, прежде всего лаксизм и показную набожность, развитие и практика в XVII столетии духовного наставничества представляли важный этап в формировании личного, внутреннего благочестия, которое теперь становится достоянием не только тех, кто посвящает себя Богу, но и некоторого количества мирян, взыскующих духовного совершенствования.
30
Пер. Ю. Корнеева и Э. Линецкой.
Однако среди основной массы верующих, особенно в сельских приходах, необходимость по меньшей мере раз в год совершать личную исповедь приживается хуже других обязательных практик. Многие не хотят признаваться священнику в своих проступках, причем у некоторых это объясняется не только стыдом, но и страхом, что тот может не соблюсти тайну исповеди. Разочарование, с которым Кристоф Соважон, приор–кюре Сеннели, одного из приходов в Ла Солонь, приблизительно в 1700 году описывает исповедальные практики, безусловно, имеет отнюдь не локальный характер:
В этом приходе укоренился прискорбный обычай являться на исповедь без всякой подготовки. Никто заранее не исследует свою совесть: в исповедальню они кидаются со всех ног, в спешке, почти дерутся друг с другом, чтобы пробиться первыми. Встав на колени перед священником, не крестятся, если им не сказать, не могут припомнить, когда исповедовались в последний раз, и, как правило, назначенное прежде покаяние остается не исполненным. У них нет проступков, они ни в чем себя не винят, смеются, жалуются на беды и бедность, находят себе извинения, отстаивают свою правоту, когда священник попрекает их за прегрешение, которому был свидетелем, винят своего ближнего, оправдывают себя, все переваливая на других, — одним словом, делают что угодно, только не то, что надо делать в исповедальне, а именно с болью и со всей откровенностью признаваться в своих грехах. Вместо этого они выдают дурное за хорошее, преуменьшают свои проступки, сквозь зубы шепчут о серьезных грехах из страха, чтобы священник их не услышал, то есть пытаются обмануть самих себя, намеренно его обманывая. Очень мало настоящих исповедей, особенно со стороны тех, кто живет отнюдь не по–христиански и не исправно.
Это нежелание исповедоваться, безусловно, подкрепляется образом действий значительной части исповедников. Дело в том, что во Франции широкое распространение получили «Наставления исповедникам» Карла Борромео, практически ставшие «официальным пособием французского клира». Под влиянием этой книги исповедь превращается в один из главных способов привития религиозной культуры. В тайне исповедальни (соответствующее сооружение появляется в церквях в XVI веке) священник, наедине с кающимся, заставляет его, задавая конкретные вопросы, исследовать свою совесть (если это не было сделано заранее), напоминает ему о том, сколь велики его проступки и какие за них следуют наказания, и, перед тем как произнести формулу отпущения грехов, назначает пропорциональное покаяние. В такой ситуации ежегодная исповедь чаще всего воспринимается как тягостная обязанность, с которой стараются разделаться с минимальным уроном.