История частной жизни. Том 3: От Ренессанса до эпохи Просвещения

Арьес Филипп

СЕМЬИ. ЧАСТНАЯ ЖИЗНЬ ПРОТИВ КУТЮМОВ

Даниель Фарб

В деревнях, как и в городах, все, что относится к супружеству, в течение долгого времени тщательно отслеживалось и регламентировалось. Воспроизводство семьи было делом не только ближайших родственников, но и соседей, в особенности сверстников. Этот контроль будет сопровождать супругов всю их жизнь, им будут указывать, «чего нельзя делать». Конечно, привычным делом были скрытые или явные протесты и отказы подчиняться, но вплоть до последних десятилетий Старого порядка в самых разных слоях общества предание гласности нарушения правил и следующее за ним наказание составляли суть самого кутюма и на протяжении всей жизни человека сопровождали его переход из одного социального статуса в другой. В эти моменты жизни самоощущение человека полностью зависело от коллективного мнения. Ритуал требовал исполнения определенной роли и одновременно задавал параметры соответствия; это была оборотная сторона его связующей функции. Таким образом, те, кто вступал в брак, испытывали обычное волнение неофита, усугубляемое тревожным ожиданием общественного одобрения, потому что разного рода слухи неизбежно сопровождали любой брак…

В период XIV–XVIII веков эти действия подчинялись двойной цензуре — со стороны религиозных и светских властей, которые после 1650 года ссылаются на «приличия» и запрещают «оскорбительную шумиху», которая нередко вызывает ссоры между супругами; более того, во Франции после 1740 года растет количество жалоб и судебных дел,

объекты насмешек восстают. Модель общественного контроля постепенно отрицается, но не вызывает ли этот процесс сопротивления? Карательная роль ритуалов становится предметом споров, которые не стихают до сих пор. Для начала обозначим, о чем именно идет речь.

Ритуалы обличения

Празднование мая

Достигнув половой зрелости, девушка подвергалась испытанию, которое проводили ежегодно в рамках некоторых сезонных праздников. Во–первых, ночью 30 апреля к порогу дома «девушки на выданье» деревенские парни приносили различные «майские подарки». С одной стороны, это были как бы знаки уважения, с другой — эти подарки говорили о том, что люди думают о поведении девушки. «Язык цветов» был всем известен: растения с шипами намекали на чрезмерную гордыню девушки; бузина, обладающая не приятным запахом и легко лопающаяся в руках, сообщала всем о развращенности. Достаточно было самой малости, чтобы в ход шли все позорящие атрибуты: дурно пахнущее можжевеловое масло, помои, навоз… И даже хуже: в мае 1717 года один торговец скобяным товаром из Каркассона обнаружил на пороге своей лавки «кости и скелеты лотадей и других животных», а к вывеске были прибиты «бы чьи рога». Утром соседи увидели все эти отвратительные останки. Катен, дочь торговца, сочла это местью пятерых или шестерых соседских парней, тоже детей ремесленников Каждый вечер, собрав отходы на живодерне, находящейся за городской стеной, они приносили свои «трофеи» под окна девушки — «делали ей ramade», что на окситанском языке означало «майский подарок», — и пели песни «оскорбительного содержания», провоцируя скандал, о котором нам больше ничего не известно [435] .

435

A.C. Carcassonne, FF1.

Запах цветов, разбросанных у домов девушек в эти майские дни, говорит о качествах девушек. Во время карнавала, в особенности в средиземноморских странах, традиция еще более жестока: например, в том же Каркассоне распевали песню о «неразумной деве» — героине праздника, и разгуливали с ее чучелом; в песне откровенно рассказывалось о похождениях девицы. Мужское население, включая детей, разучивает песню в хижине на отшибе, где мужчины собираются зимой, и распевает ее на церковной паперти после окончания торжественной мессы в последнее воскресенье перед Великим постом.

В это время единственное, что подвергается пристальному вниманию, — девичья честь. Речь идет не столько о сохранении девственности, сколько о том, как девушка держится, как говорит и в особенности о ее способности сопротивляться ухаживаниям, быть осторожной, оказывая кому–то знаки внимания, и постоянной в своем выборе. В момент свадьбы акцент смещается: на передний план выступает целый комплекс требований.

Шаривари

Самое главное — чтобы вступающие в повторный брак были свободны. Это обстоятельство всегда отслеживалось Церковью, поэтому в дело вступали колокольчики, рожки, Фрикционные барабаны, щипковые инструменты, кастрюли и улюлюканье — поднимался невероятный шум. Кажется правдоподобной версия, что этот ритуальный шум как бы отделял живого супруга от покойного [436] ; таким образом, молодоженам приходится платить за свое счастье, терпя всю ту какофонию, которую соседская молодежь устраивала во время свадебной церемонии. Тем не менее обычай «шаривари» достаточно живуч. В самом деле, союз вдовца и одинокой женщины нарушает правило, суть которого излагает капитан от инфантерии Дервиль, говоря о ритуалах Бигорра [437] : «Этот обычай мог появиться в связи с тем, что во времена, когда женщин было гораздо меньше, чем сейчас, мужчины, подогреваемые желанием обладать женщиной, должны были с горечью констатировать, что те, кто уже однажды был женат, лишают других возможности жениться. Не имея возможности изменить ситуацию без нарушения закона, молодые неженатые парни выставляли на посмешище желающих вступить в повторный брак, надеясь хотя бы таким образом предотвратить это событие» [438] . В каждом поколении существует определенное количество «партнеров», которые могут вступить в брак друг с другом, и любой повторный брак — посягательство на возможность создать семью представителями молодого поколения [439] . Могут быть и другие причины для шаривари: например, слишком большая разница в возрасте, слишком заметное социальное неравенство вступающих в брак или принадлежность жениха к категории «чужаков» — как мы понимаем, «чужак» может жить всего лишь в соседней деревне, с которой жители деревни, где живет невеста, поддерживают тесные связи. Шаривари во время свадьбы — это позорное клеймо на вновь сложившемся союзе, которое может посеять раздор между молодыми и их семьями.

436

Kamoouh C. Le charivari et l’hypotltese de la monogamie // Le Charivari / publ. sous la dir. de J. Le Goff et J.–Cl. Schmitt. Paris; La Haye; N. Y.: Mouton/EHESS, 1981. P. 33–44.

437

Бигорр — местность на границе Франции и Испании.

438

Annales de la Bigorre. Tarbes, 1818.

439

О важности этой «брачной экономики» говорит анализ обычая шаривари, сделанный Клодом Леви–Строссом в работе «Сырое и приготовленное» (Levi–Strauss С. Le Cru et le Cuit. Paris: Plon, 1964. P. 343–344. — Прим. автора; рус. пер. см.: Леви–Стросс К. Мифологики: Сырое и приготовленное. М.: FreeFly, 2006

Обращая внимание соседей на несоответствие супругов друг другу, обычай неявным образом гармонизирует союз мужчины и женщины и дает им возможность проявить добрую волю и откупиться от соседей. Сумма иногда устанавливалась обычаем, но в основном в XVIII веке каждый раз договаривались частным образом. Размах мероприятия, длительность и задиристость участников зависели от этой сделки. Если же молодые отказывались платить, обманывали или жадничали, дело принимало более серьезный оборот. Агрессивность молодых людей нарастала. В начале февраля 1787 года компания молодых гончаров из провансальского города Ваража преследовала ткача Жана Эйсотье, своего сверстника, и его нареченную Виктуар Ру, шестидесятилетнюю вдову. В день оглашения предстоящего бракосочетания они захватили вдову и с шумом возили ее по улицам на тачке. Спустя неделю они подкараулили пару у дверей нотариуса, где жених и невеста подписывали брачный контракт, и облили их водой и грязью. Наконец, в день венчания они пели оскорбительные песни перед церковью [440] . Иногда в травлю включалась вся деревня, в качестве зрителей или участников, и дело принимало неслыханный размах. Посмотрим, что некто Прион, секретарь суда в Обэ, в лангедокском городке Вонаж, пишет в своей

«Хронике» по поводу одного памятного шаривари: «Четверг, 4 февраля 1745 года. Господин Бодран, кожевник из города Сомьер, 64 лет от роду, брал в жены девицу Терезу Батифор, 44 лет; вместе их возраст составлял 109 лет. Девица говорит, что У нее двадцать два коренных зуба; у жениха же их только четырнадцать. Написали им какой–то более или менее подходящий возраст. Молодежь Обэ устроила им самый невероятный „кошачий концерт”. Жених не проявил должной Щедрости. Обидевшись на его жадность, молодые люди в количестве ста семнадцати человек собрались и перекрыли все выезды из деревни и сняли колеса со свадебной коляски. Господин судья при помощи пастухов самолично возводил барьеры, преграждавшие путь свадебному кортежу. Старейшие жители Обэ говорили, что никогда в этих местах никого так не оскорбляли, как этих пожилых молодоженов. Все жители Обэ вышли из своих домов, чтобы насладиться этим унизительным зрелищем. Когда все участники свадебного кортежа сели на лошадей, их предупредили, что все дороги забаррикадированы. Жених с невестой и их гости поехали окружной дорогой; а молодежь и дети двинулись следом. Шум напугал лошадей, всадники вытирали грязь, которую в них кидали; невеста с какой–то девицей или женщиной си дели в плохонькой повозке, десять или двенадцать рассерженных молодых людей взобрались туда, под их тяжестью оглобля поднялась вверх вместе с коренной лошадью. <…> Между Сомьером и Обэ есть два замка, Гаверн и Грестен, дороги к ним тоже были перекрыты. Пастухи присоединились к происходящему, звеня в колокольчики, шум был такой сильный, что слышно было в Обэ. Со всех сторон доносилось улюлюканье. То же самое ждало молодых и на улицах Сомьера; на пути их встречали импровизированные могилы с горящими свечами. В этом городе никогда не было ничего подобного; солдаты местного гарнизона стали стрелять по участникам шаривари. Их тут же схватили и заставили отвечать за преступление. <…> Господину Бодрану связали руки, посадили во главе кавалькады и в таком виде ввезли в город на посмешище жителям» [441] .

440

A.D. Var, Justice seigneriale de Varages. Mai 1788.

441

Частные архивы; отрывки «Хроники» были опубликованы в кн.: Leonard E.G. Mon village sous Louis XV. Paris: PUF, 1940.

Катание на осле

Достигнув такого размаха, шаривари перестает быть чем–то тайным, скрытым, ночным. Бесчинствующие молодчики захватывают одного из молодых супругов и делают из него героя нового действа. Приемы заимствуются и а другого символического наказания, обычно применяемою к парам, в жизни которых царит раздор. Один из супругов, забитый и подавляемый, как правило, муж, гораздо реже жена, подвергается самому обидному наказанию — катанию на осле (asouade), причем наказуемый сидит спиной вперед. Для этого мероприятия достаточно, чтобы ссора вышла за пределы дома — тогда она становится достоянием общественности. Самый показательный случай имел место в Беарне; посмотрим, что там произошло. 19 апреля 1762 года некто Раймон Блази, маркировщик тканей, которые производятся в этом текстильном краю, зашел в кабак в городе Коарраз, чтобы промочить горло, и сел играть в карты; одним из картежников был хозяин заведения. Через некоторое время появилась Менина, его жена, и, сказав, что мужа якобы кто–то спрашивает, попыталась вытащить его из игры, но безуспешно. Тогда она накинулась на игроков, разорвала карты и потащила мужа домой. Все собравшиеся, недовольные пассивностью Раймона Блази, пригрозили ему, что «прокатят на осле», и действительно, решение было моментально принято. Два дня спустя местный глашатай объявил во всеуслышание, что «24 апреля, в воскресенье, состоится прогулка на осле из Лабади в Могувер и что приглашаются все желающие посмотреть на это». Назавтра объявление повторили, и вечером в воскресенье шествие началось. Впереди шли барабанщики, следом ехала двухколесная повозка, с которой местные весельчаки произносили рифмованные комментарии происходящего; далее появлялись участники мелодрамы, «наряженные в плащи и шапки, один из них верхом на осле, другой на лошади». Действо, которое продолжалось до глубокой ночи, разворачивалось в строго определенном порядке: жена — роль которой, безусловно, исполнял парень — хватала своего партнера за волосы и стаскивала с осла, затем осыпала градом ударов веретеном, которое всем демонстрировала. Следующий эпизод: игра в карты на спине осла; появившаяся супруга размахивает веретеном, хватает карты и рвет их [442] . Помимо фарса, разыгрываемого актерами, еще одна деталь вводит этот ритуал в церемониальный контекст. Если аббатства Могувера в то время и в той местности в реальности не существовало, о нем стоило бы упомянуть как о веселом братстве, которое организовывало карнавал. Такие братства существовали во многих городах — в Дижоне, Маконе, Лионе, Руане, в особенности их было много в XVI веке. Тем не менее после 1750 года в регионе Тулузы и на севере Каталонии «рогатые суды», «ослиные общества» и «плотоядные трибуналы» являются важнейшей частью ритуала, высмеивающего мужа–подкаблучника, и происходят в Пепельную среду [443] , кульминационный момент карнавала.

442

Daugi C. Une azoade к Coarraze en 1762 // Bulleten de la soctete de Borda. T. XLV. Dax, 1921. P. 107–115.

443

Пепельная среда у католиков — первый день Великого поста, соответствует православному чистому понедельнику.

Ритуалы, связанные со смертью

Мы постепенно подходим к рассмотрению заключительного ритуала, без сомнения, самому особенному. Этот ритуал приводит умершего в мир иной. На протяжении всего Средневековья Церковь стремилась регламентировать бдения у постели покойного, процесс оплакивания и поминальную трапезу. Эти три момента были предметом особого спора. В то же время есть некоторые признаки того, что в ходе этих ритуалов выражалось общественное мнение. Похоронные плачи на юге Европы (aurost в Беарне, vocero на Корсике) были целым посмертным спектаклем, который устраивали женщины — большие мастерицы таких декламаций [444] . К тому же мы встречаем повсюду, особенно на западе Франции, устные свидетельства настоящих бесчинств во время бдений и по ходу похоронного кортежа; эти эксцессы говорят о коллективном желании отторгнуть покойного.

444

Благодаря Марии Бланк, беарнской плакальщице конца XVIII века, мы располагаем большим количеством «надгробных речей» (Salles М.–С. La Poesie populaire en vallee d’Aspe. Orthez: Per Noste, `1980. P. 96–106); о надгробных речах см. также: Martino Е. de. Morte е Pianto rituale. Torino: Boringhiere, 1975.

Когда в 1640 году запретили не только свадебные «шаривари», но и все «ночные сборища», «неприличные песни» и «непристойные действия», сопровождавшие любые ритуалы, возникла идея, поначалу смутная, единообразить церемонии, которые мы только что бегло рассмотрели. Что общего мы видим сегодня во всех этих обрядах?

Во–первых, очевидное сходство языка. Во всех этих ритуалах присутствует набор одних и тех же способов выражения — запахи, музыка, театрализация… Шаривари происходит по ночам, «прогулка» на осле — при свете дня; цветы и прочие «майские подарки» доставляются под дверь девушке в тишине, все остальное сопровождается невероятным шумом. Все эти ритуалы при известных обстоятельствах могут дополнять друг друга. К тому же эти способы выражения, без сомнения, являются одним из признаков праздника: сопровождают шествия, карнавал и праздник мая, устанавливают вехи в календаре.