История частной жизни. Том 3: От Ренессанса до эпохи Просвещения

Арьес Филипп

Другой пример, более известный историографии, также говорит о наличии семей: когда приговоренным к смерти сообщали день их казни, они писали прощальные письма. Письма эти так никогда и не попали к адресатам и остались в бумагах Фукье–Тренвиля в Национальном архиве [474] . Письма «маленьких людей», случайно оказавшихся втянутыми в Революцию, в которых не было ничего идеологического. Абсолютное большинство этих писем было адресовано кому–то из близких: жене, брату, сестре, ребенку. Существование семьи очевидно, даже если оно не соответствует привычному нам образу современной семьи — супружеской пары с детьми.

474

Blanc O. La derniere lettre. Prisojns et condamnes de la Rёvolution 1793–1794. paris, Laffont, 1984.

Однако семья не замыклась сама на себе: разлученная, рассредоточенная, но в то же время поддерживающая внутренние связи, она все время «выставлена

напоказ», ей не знакома никакая интимность в том смысле, который мы сегодня вкладываем в это понятие. Эта открытость связана с невозможностью жить «внутри себя». Родственные связи, наследование, владение землей, право старшинства — эти понятия имели отношение к знати и крупной буржуазии. У простого народа все обстояло по–другому: люди жили на глазах у других, их настоящее и туманное будущее зависело от многих факторов, и семейные связи были лишь одним из них.

При изучении феномена народной семьи надо в первую очередь обратить внимание на то, что она полностью зависит от того, что существует вне ее. Семье приходилось ежедневно противостоять внешним воздействиям, которые, она должна была в конечном счете принять.

Жилище, публичное зрелище

Типичный парижский дом втиснут в узкую улицу, грязную и вонючую. Все пространство заселено по максимуму: от подвала до чердака. Собственники домов стараются извлечь прибыль из каждого квадратного сантиметра. Чердаки, переходы, коридоры, ведущие из мастерской во двор, внутренние галереи во дворах, на которых иногда находится бочка с водой, уборные на верхних площадках лестниц — вся жизнь людей, населяющих дома, выставлена напоказ. В XVIII веке буржуазия еще не окончательно перебралась в особняки на западе города и живет в тех же домах, что и бедный люд, занимая «благородные» этажи — со второго по пятый. В квартирах, расположенных выше и ниже, живут рабочие и мелкие служащие. На первом этаже, как правило, располагается мастерская или лавка. Окна этого помещения выходят на улицу. На антресолях, прямо над рабочей зоной, — кладовка и комната подмастерьев и учеников. Поднимаются туда по приставной лесенке. Вдоль лавки — проход, закрытый по ночам, по которому жильцы попадают во двор и на этажи, а прохожие — к дому, находящемуся в глубине двора. Одна или несколько лестниц с окнами ведут на этажи, на лестничные площадки выходят двери комнат, в которых живут те, кто платит более или менее значительные суммы за проживание. Комнаты часто сообщаются между собой, и двери на лестничную площадку нередко остаются открытыми. Из одной комнаты можно пройти в другую, в случае необходимости — выйти на другую лестницу или в соседний коридор. Наверху, под самой крышей, где холодно зимой и жарко летом, живут работающие люди, многочисленные и часто переезжающие с квартиры на квартиру. Если ремесленник или торговец с первого этажа достаточно состоятелен, эти помещения принадлежат ему и он сдает их своим работникам. Если же нет, то чердаки сдаются жильцам по два–три су за ночь. Там все спят вповалку, на матрасах и соломенных тюфяках, храня свои пожитки под ворованными простынями прямо на полу [475] . Дом — это сцена, на которой одни самоутверждаются, другие спорят и ничто не может пройти незамеченным. Семейные ссоры, тайные свидания, скандалы с шумными соседями, бегающие повсюду дети — все на виду. Скученность создала определенную модель поведения и привычки.

475

Кража денег, носовых платков, табакерок, часов была очень распространенным явлением в таких домах. Жалобы в адрес комиссара полиции дают описание пространства, выделенного каждому жильцу, и показывают, как жили люди в этих коллективных спальнях. — Прим. автора.

Улица и мастерская

Трудовая жизнь тоже никак не защищена; уличные профессии, которых не счесть, придают парижскому пейзажу очарование, неоднократно описанное в книгах и запечатленное в рисунках. Как правило, все они бродяги — те, кто зарабатывает себе на жизнь на улице, — все эти лудильщики, пекари, дантисты, цветочники и жестянщики. Для них очень важно все время быть на виду, необходимо, чтобы их легко узнавали (каждый носит одежду, свойственную его профессии), чтобы их было легко окликнуть: их не ищут, они всегда на улице и пронзительно кричат, предлагая услуги. Они всем известны в своем квартале, обслуживают клиентов прямо на мостовой или иногда занимают какие–то определенные места на перекрестках или под портиками. Особенно это касается разнорабочих, рассыльных и трубочистов — чтобы заказчикам было как можно легче найти их.

Мастерская, традиционное рабочее место ремесленников, их подмастерьев и учеников, — это пространство между тем, что снаружи, и тем, что внутри. Верстаки и рабочие столы обращены в сторону улицы. Клиенты и подмастерья могут общаться в течение всего дня. Служащие мастерских всегда в курсе того, что происходит вокруг, и это значительно облегчает обмен продуктами труда и дает возможность помогать друг другу. Не заметить споров между хозяином и рабочими невозможно, и прохожие с первого взгляда отличают успешную мастерскую от той, где дела идут неважно. Конкуренция при таком тесном соседстве очень сильна: хозяин частенько отправляет ученика следить из окна верхнего этажа за тем, какие клиенты заходят к соседу, чтобы в дальнейшем перехватить

их.

В семейной жизни, в жизни всего дома и в мастерских есть такой важный персонаж, как мальчишка. В возрасте от десяти до шестнадцати лет он живет как взрослые, и в то же время ему по–прежнему доступны детские радости и игры. Очень рано попадая в ученики в мастерскую или помогая родителям в их повседневных делах, ребенок узнает ритм труда, его тяжесть и принуждения. Не полностью освободившийся от опеки семьи, он является дополнительной ниточкой, связывающей разные сферы, в которых действуют индивиды. Одновременно дитя улицы и сын своих родителей, мальчишка приносит покупки, оказывает мелкие услуги или под присмотром мастера узнает риски, которым подвергается ученик. Он очень мобилен и по–настоящему участвует как в жизни своей семьи, так и в жизни всего квартала — соседей, ремесленников, торговцев, священников.

Парижский квартал — понятие не географическое. Это среда со своими законами, место, где все находятся на виду друг у друга. За порядком в квартале следит множество должностных лиц: квартальный комиссар и его подчиненные, приходской священник, церковные служки и дьяки. И полицейские и духовенство — очень важные персонажи, гаранты порядка и милосердия. Именно к ним приходят в поисках морального авторитета и понимания, строгости или снисхождения. Их присутствие чувствуется в каждом квартале, они доступны для каждого. Впрочем, часто они выступают вместе: полицейский может получить у кюре сведения о любом подозрительном жителе. Народу это известно; в полицейских досье часто содержатся сертификаты о добропорядочности [476] , подписанные кюре.

476

Сертификат о добропорядочности (фр. certificat de bonne vie) — документ об отсутствии у какого–либо лица проблем с законом (судимости, арестов и т. п.).

Комиссары — это глаза и уши квартала, и полицейское начальство требует неукоснительного соблюдения этого положения. Они должны быть повсюду, быть в курсе происходящего, собирать через осведомителей слухи, появляющиеся на улицах, в кабаках, на постоялых дворах.

В этом постоянном круговороте, где частную жизнь почти невозможно отделить от публичной, где все на виду и где эта публичность диктует свои правила, честь является главной ценностью, настоятельной необходимостью.

Честь, необходимость частная и публичная

Честь бедняка

На протяжении долгого времени честь рассматривалась как одна из основных ценностей, сопоставимых с самой жизнью; ее следовало беречь всеми силами. В начале XVI века парижский судья Жан де Миль, один из важнейших деятелей юридического мира при Франциске I, написал длинный текст под названием «Криминальная практика» — обращение к тем, кто собирается заниматься юриспруденцией. В его послании королю говорилось: «За свою карьеру я вел множество дел, как в городе, так и в провинциях. <…> Я пытался как–то систематизировать их и сосредоточился в основном на преступлениях против личности; потерю имущества, наследства можно возместить тем или иным способом; потерю чести или жизни — никогда» [477] .

477

Mille J. de. Pratique criminelle / Pres, par Arlette Lebigre. Paris: Les Marmousets, 1983. P. 37.

Честь и бесчестье, сопоставимое со смертью, — тема многих цивилизационных исследований XVII–XVIII веков: «Это то, за что человека ценят и уважают; это то, что является основой веры и чем клянутся; это то, что помогает выстоять при всех жизненных невзгодах и при враждебности окружающего мира; это единственное, что делает счастливым; что в конечном счете важнее жизни; это то, что дороже всего и что свято», — писал Куртен в своем «Трактате о чести» [478] .

Отнюдь не являясь уделом лишь великих, честь — это благо, которое ревностно требуют признавать за собой люди из народа: «Спросите у первого встречного, — пишет Куртен, — что значит иметь честь; он вам ответит, что это значит иметь сердце. Спросите, что значит иметь сердце; он ответит, что это значит, что лучше умереть, чем терпеть оскорбление». То, что оскорбление — это самое большое зло, — не абстракция для людей с улицы, они живут с этим чувством и убеждением. В XVIII веке генерал–лейтенант полиции Ленуар в своих мемуарах упоминает это неизменное ревностное отношение «маленьких людей» к своей чести: «Полиция большого города, которая сталкивается с представителями самых разных слоев общества, прекрасно знает силу злословия и клеветы. Жалобы на оскорбления и диффамацию — очень распространенное в Париже явление. Кто–то требует возмещения морального вреда в суде. Огромное количество парижан обращается в полицию по поводу домашних споров и оскорблений» [479] .

478

Courtin A. de. Traite du point d’honneur et des rhgles pour converser et se conduire sagement avec les civiles et les facheux. Paris, 1675.

479

Lenoir. Op. cit. Fo. 302.