История чтения

Мангель Альберто

«Послания» Павла, которые читал Августин, представляли собой не свиток, а рукописную книгу, переплетенные вместе папирусные страницы, покрытые непрерывными строками, написанными унциальным или полуунциальным шрифтом, — таким шрифтом писали римские официальные документы в самом конце III века. Рукописные книги были языческим изобретением; согласно Светонию [96] , Юлий Цезарь первым разделил свиток на страницы, чтобы раздать своим солдатам. Первые христиане сочли такую форму очень удобной — так было гораздо проще прятать тексты, запрещенные римскими властями. Страницы можно было нумеровать, чтобы было проще найти нужное место. Некоторые тексты, такие как Послания Павла, можно было объединять в удобные книги. [97]

96

Suetonius, Lives of the Caesars, ed. J.C.Rolfe (Cambridge, Mass., & London, 1970)

97

T. Birt. Aus dem Leben der Antike (Leipzig, 1922)

Разделение букв на слова и фразы приживалось очень

медленно. Самые первые виды письменности египетские иероглифы, шумерская клинопись, санскрит в этом разделении не нуждались. Древние писцы так хорошо знали свое дело, что им помощь была не нужна, и первые христианские монахи чаще всего знали наизусть тексты, которые переписывали [98] . Но чтобы помочь тем, кто неважно умел читать, монахи из скрипториев начали применять метод, известный под названием per cola et commata. Монахи разделяли текст на строки по смыслу — примитивная форма пунктуации, помогавшая неумелым чтецам своевременно понижать и повышать голос. (Такой формат также помогал ученым быстро находить нужное место [99] .) Это святой Иероним в конце IV века, прочитав записанные этим методам рукописи Демосфена и Цицерона, первым описал его в предисловии к своему переводу Книги Иезекииля, пояснив, что «написанное методом per cola et commata более понятно для читателей» [100] .

98

Gaur, A History of Writing.

99

Pierre Riche, Les Ecoles et l’enseignement dans l’Occident chr'etien de la fin du V siecle au milieu du XI siecle (Paris, 1979).

100

Parkes, Pause and Effect.

Пунктуация все еще оставалась ненадежной, но тем не менее эти первые опыты, безусловно, способствовали развитию искусства чтения про себя. В конце VI века святой Исаак Сирийский описывал преимущества этого способа чтения: «Я соблюдаю тишину, ибо строфы прочитанного мною наполняют меня блаженством. И когда восторг от понимания заставляет язык мой замереть в гортани, тогда, будто во сне, я прихожу в состояние полной сосредоточенности всех моих чувств и мыслей. И чем долее длится тишина, тем быстрее утихает смута воспоминаний в сердце моем, и волны радости захлестывают меня, упоением наполняя его» [101] . А в середине VII века теолог Исидор Севильский был уже достаточно хорошо знаком с чтением про себя, чтобы восхвалять его как «чтение без усилий, позволяющее с легкостью уйти от воспоминаний» [102] . Как некогда Августин, Исидор считал, что чтение делает возможной беседу вне времени и пространства, но с одним важным исключением: «Во власти букв молча передать нам речи тех, кого уже нет с нами» [103] , писал он в своем труде «Этимологии». Буквам Исидора уже не нужен был звук.

101

Saint Isaac of Syria, «Directions of Spiritual Training», in Early Fathers from the Philokalia, ed. & trans. E. Kadloubovsky & G. E. H. Palmer (London & Boston, 1954).

102

Isidoro de Sevilla, Libri sententiae, III, 13: 9, quoted in Etimolog'ias, ed. Manuel C. Diaz y Diaz (Madrid, 1982–1883).

103

Isidoro de Sevilla, Etimolog'ias, I, 3:1.

Тем временем продолжали появляться все новые прообразы будущей пунктуации. В конце VII века комбинация точек и тире обозначала полную остановку, нашей запятой была эквивалентна приподнятая точка, а точка с запятой использовалась так же, как сегодня [104] . К X веку чтение про себя было уже так широко распространено, что писцы в скрипториях начали отделять друг от друга слова, чтобы облегчить задачу читателям, а возможно, еще и по эстетическим соображениям. Примерно в то же время ирландские писцы, которые славились своим искусством во всем христианском мире, начали выделять не только отдельные части речи, но и грамматические обороты внутри предложения и ввели многие знаки препинания, которыми мы пользуемся и сегодня [105] . К X веку, чтобы еще больше облегчить жизнь тем, кто читает про себя, первые строки важнейших разделов текста (книг Библии, например) обычно писали красными чернилами, так же как и rubrics (от латинского «красный») — пояснения, независимые от основного текста. Древний обычай начинать каждый абзац с новой строки (по-гречески «параграфов») или особого знака (diple) тоже не был забыт; позднее первое слово абзаца начали писать с большой буквы.

104

David Diringer, The Hand-Produced Book (London, 1953).

105

Parkes, Pause and Effect.

Первые указания на то, что писцы в монастырских скрипториях были обязаны хранить молчание, датируются IX веком [106] . До тех пор они писали под диктовку или вслух читали сами себе текст, который переписывали. Иногда книгу диктовал сам автор или «издатель». В VIII веке анонимный писец приписал в конце сделанной им копии: «никто не знает, сколько требуется усилий. Три пальца пишут, два глаза смотрят. Один язык говорит, и все тело трудится» [107] . Один язык говорит, а переписчик работает, проговаривая вслух слова, которые пишет.

106

Carlo M. Cipolla, Literacy and Development in the West (London, 1969).

107

Цитируется

в книге Wilhelm Wattenbach, Das Schriftwesen im Mittelalter (Leipzig, 1896).

После того как чтение про себя в скрипториях стало нормой, писцы стали общаться между собой с помощью знаков: если писцу требовалась новая книга для переписывания, он делал вид, что переворачивает воображаемые страницы; если ему нужен был псалтырь, он клал руки на голову в форме короны (ссылка на царя Давида); сборник библейских изречений обозначался снятием воска с воображаемых свечей; требник крестным знамением; а если писец хотел получить книгу, написанную язычником, он почесывался, словно собака [108] .

108

Alan G. Thomas, Great Books and Book Collectors (London, 1975).

Чтение вслух в присутствии кого-то другого подразумевает совместное чтение, преднамеренно это происходит или нет. Чтение Амвросия было актом уединения. «Он боялся, вероятно, — размышляет Августин, как бы ему не пришлось давать жадно внимающему слушателю разъяснений по поводу темных мест в прочитанном или же заняться разбором каких-нибудь трудных вопросов и, затратив на это время, прочесть меньше, чем ему бы хотелось» [109] . Но с появлением чтения про себя у читателей появилась и возможность устанавливать нерушимую связь с книгой. Уже не нужно тратить время на то, чтобы произносить слова вслух. Они могут существовать в своем внутреннем мире, могут литься бурным потоком или только обозначать проблему, могут делать намеки или говорить прямо, пока читатель просматривает их на досуге, извлекая новые для себя мысли, сравнивая прочитанное с собственными воспоминаниями или с тем, что узнал из других книг. У читателя появляется время для того, чтобы снова и снова обдумывать драгоценные слова, которые могут звучать теперь он это точно знает — как вне его сознания, так и внутри его. И сам текст, защищенный таким образом от любого внешнего посягательства, становится собственностью читателя, его личной тайной — и в скриптории, где кипит работа, и на рыночной площади, и дома.

109

Блаженный Августин. Исповедь. VI. 3.

Некоторых догматиков настораживала новая манера; с их точки зрения, чтение про себя чревато опасностью впасть в дрему, в апатию — грех безделья, «зараза, опустошающая в полдень» (Псалтырь 90:6). Но оно влекло за собой и другую опасность, которую не предусмотрели Отцы Церкви. Книга, которую можно читать про себя, уже не требует немедленного разъяснения, не может быть осуждена или отцензурирована слушателем. Такое чтение позволяет читателю общаться с книгой без свидетелей, а одиночество «освежает разум», как восхищенно писал Августин [110] .

110

Блаженный Августин. Исповедь. VI. 3.

До того как чтение про себя стало нормой в христианском мире, распространение ересей было ограничено отдельными личностями или небольшими группами. Ранние христиане занимались в первую очередь обращением иноверцев (язычников, иудеев, манихейцев и, после VII века, мусульман) и разработкой общих догматов. Аргументы, расходившиеся с ортодоксальной верой, либо отвергались, либо принимались церковными властями, но поскольку ни одна ересь не могла собрать значительного количества сторонников, к ним относились довольно-таки спокойно. В списке этих еретических течений было несколько наиболее значительных: во II веке монтанисты утверждали (уже), что следует вернуться к обычаям и обрядам примитивной церкви и что они стали свидетелями Второго пришествия Христа в теле женщины; во второй половине того же века монархиане пришли к собственному определению понятия Троицы и настаивали на том, что через крестные муки прошел Бог Отец; пелагиане, современники святого Августина и святого Амвросия, отрицали понятие первородного греха; аполлинариане в самом конце IV столетия заявляли, что Слово, а вовсе не человеческая душа было соединено с плотью Христа; в том же IV веке ариане возражали против слова «гомоусиос» (из того же вещества), использовавшегося христианами для описания того, из чего был создан Сын и (цитируя jeu de mots [111] того времени) «сотрясли Церковь дифтонгом»; в V веке несториане полемизировали с апполинарианами, настаивая на том, что во время Второго пришествия Христос тоже был мужчиной; евтихиане, современники несториан, отрицали, что Христос страдал, как и все люди [112] .

111

Jeu de mots — игра слов, каламбур (франц.). (Примеч. ред.)

112

David Christie-Murray, A History of Heresy (Oxford & New York, 1976).

Хотя уже в 382 году ересь было решено карать смертной казнью, первый случай сожжения еретика на костре имел место лишь в 1022 году в Орлеане. В тот раз Церковь приговорила к смерти группу церковников и мирян-аристократов, уверовавших, что истинное наставление может исходить только напрямую от Святого Духа, и отрицавших Священное Писание, как «подделку, написанную людьми на шкурах животных» [113] . Столь независимые читатели были слишком опасны. Официально ересь стала считаться гражданским правонарушением, караемым смертной казнью только в 1231 году, когда император Фридрих II узаконил это своим указом. Но к XII веку церковь уже вовсю сражалась с массовыми еретическими течениями, которые призывали не к аскетизму и уходу от мира (что проповедовали более ранние инакомыслящие), а к борьбе с коррумпированными властями и духовенством и общению с Небесами без посредников. Тем не менее течения эти делались все мощнее, и к XVI веку обрели настоящую силу.

113

Robert I. Moore, The Birth of Popular Heresy (London, 1975).