История довоенного Донбасса в символах. Дом с привидениями
Шрифт:
– Они и есть отстой. Особенно взрослые…
Не слишком ли радикальное мировоззрение для человека, полчаса назад въехавшего головой в сугроб?
Их приняли ни за иностранцев, ни за комиссию; их приняли за обыкновенных любовников.
– Мы брат и сестра, – сказала Маша, прекрасно зная, каким будет следующий вопрос.
– А почему фамилии разные? – спросила неизменная комендантша общежития номер четыре.
– Я замужем была, – быстро произнесла девочка. – Потом развелись, а я фамилию мужа себе оставила.
– Дитё, – комендантша сверлила её глазами-шурупами поверх толстенной оправы очков, – ты кому мозги
– Пошли отсюда, – обронил Максим, и шулерским жестом выдернул паспорта из цепкой пятерни бывшей вахтёрши.
– Почему она мне не поверила? – жалобно спросила Маша, выйдя на крыльцо.
– Потому что ты молодая красивая и свободная, – охотно разъяснил Максим. – А она – старая, уродливая и двумя семьями обвешанная. Ты ничего не заметила?
Маша нахмурилась.
– Где?
– Там, в общаге, – Макс кивнул за спину.
– Не-ет.
– У неё стёкол в очках нет, понты сплошные, – он вскинул руку, взгляну на часы. – Мне на работу пора. Придумаешь чего-нибудь – звякни…
– Подожди, – сказала Маша каким-то сонным голосом, рассеянно смахнув снежинку с длинных ресниц…
…Сумеешь выскользнуть из прожорливой пасти прошлого, – полдела, считай сделано. В таких случаях большущая глупость, лишать себя объектов, которые о пасти той напоминают. Казалось бы, всё налажено, изъяты все элементы позорного прошлого, а вот выскакивает, соответствуя лучшим традициями дешевой драматургии, в самый неподходящий момент, какая-нибудь миленькая безделушка, например, сувенирная матрёшка, и всё старания насмарку, хоть плачь.
Центральные районы больших городов чреваты подобными сюрпризами, подобными пыльной белой суфлерской будке, откуда прямым ходом можно попасть на ярко освещённую сцену, прямо в оглушительный шквал зрительских аплодисментов. Поклон. Ещё поклон. Цветы от девочки в нарядном платьице. Всё, можно уползать обратно в будку…
– Я тебя здесь подожду, – сказал Максим. Сестра кивнула, согласившись машинально. На верхней ступеньке крыльца переговорного пункта, спохватилась, взмахнула руками, едва не выпустив свою зимнюю гордость – муфту.
– Продрог совсем, пошли внутрь, там тепло!
Замотав головой, Макс отвернулся от многочисленных зеркальных дверей, отразивших и его, и Машку, и центральную улицу большого города, довольно оживленную, несмотря на мороз…
Не было ничего хорошего в междугородном, международном, недавно, между прочим, отремонтированном переговорном пункте. Брат и сестра приходили сюда для разговоров с матерью, напоминавшей о себе из неизвестности. Маша, ещё не излечившаяся от любви к родителям, таскала сюда Макса с большим энтузиазмом, как будто была уверена, в том, что однажды, одна из полусотни кабинок откроется, и изнутри выйдет и мама, и папа, и все атрибуты праздника под названием «полноценная, крепкая семья». Праздник так и не вернулся. Однако переговорного пункта Максим избегал совсем по другим причинам…
Озлобленный и циничный, ему было двадцать четыре или немногим более, когда начал получать официальные напоминания о том, что у него есть младшая сестра, и он ответственен за неё, даже не в какой-то степени, а целиком и полностью, по случаю полной дезактивации родителей. Междугородные телефонные сигналы не считались. Это походило на игру в шпионов на кухне коммунальной квартиры. Обычной почтой прихо-дил
А потом Маша потащила его на переговорный пункт. С поразительной ловкостью и умением обращалась она с телефонными аппаратами (тоновый или цифровой набор – ага-а, глобальная проблема, мой единственный, старший брат). Макс не сомневался в том, что Маша сумеет дозвониться куда ей нужно, даже если в то место ещё не успели проложить проводов. В тот злополучный день, нашедший себе место в пасти прошлого, ей самой было тяжело, она записала последовательность набора на обрывке афиши сообщавшей о выступлении Софии Ротару.
Для семнадцатилетнего ребёнка телефонный автомат приходится громоздким, мрачным ящиком, на кнопку «нажимать после ответа» Маша могла давить и локтем. Надавив, передала трубу из своего плеча Максу. «Я не могу приехать», – сказал Евгении Фёдорович. «Куда?» – тупо спросил старший брат Максим, также тупо наблюдая краем глаза, как его сестра легко и медленно покинула будку, перетерпевшую немало человеческих секретов.
Четырнадцатилетняя девочка Маша не имела права знать все секреты о самой себе. Перед порогом совершеннолетия от мальчиков и девочек скрывают миллионы секретов. Всегда есть обходные пути, но также существуют и железные двери, отрицающие одно только представление о нарушении запрета.
В тот день Максим возненавидел Киселёва. Примерно треть жизни, сказал тот. Примерно. Доктор вымышленных наук, трижды проклятый Евгений Фёдорович сказал: «Примерно». Около того. Почти. Говорил не о себе, не о своих детях, не о своей семье, поэтому у него получилось сказать с небрежной легкостью: «Примерно». Таким видел его Макс не зная, чего стоил Киселеву тот телефонный звонок, но зная, чего он будет стоить Маше. Господь всегда слишком уверен в своих поступках. Он благодетельствует с неожиданной стороны, и также неожиданно отнимает своё. Всё, что он мог отнять у маленькой Маши – это часть её маленькой жизни, как плату за умение время от времени поджигать различные вещи. Вполне равноценная сделка, – если учесть несовершеннолетие одной из сторон на тот момент, когда договор вступил в силу…
– Вот смотри, – радостная и совершеннолетняя Маша сбежала со ступенек, протягивая брату очередной обрывок с мало разборчивыми каракулями. Переговоры заняли ровно столько времени, что Макс, основательно продрогнув в ожидании, готов был убраться куда угодно, лишь бы в тепло. Краем глаза заметил большие буквы: «Губа».
– Это «Губернские Ведомости», здесь недалеко, – дрожащими губами произнёс он.
– Да? А может «Губернские Вести»? – с сомнением отозвалась Маша.
У газетного киоска, окна которого были украшены морозными узорами, они выяснили, что оба издания, и «Вести», и «Ведомости», имеют много общего, и даже расположены по одному адресу, в одном доме.