История Древнего мира. От истоков Цивилизации до падения Рима

Бауэр Сьюзен Уайс

Взаимоотношения между Сенатом и императором были таковы, что их не замечали десятилетиями. В такой атмосфере были сделаны разумные попытки отнестись справедливо к власти императора над народом, само название которого отрицало такую возможность. Философия стоицизма процветала в Риме веками; она была основанием римской идеи добродетели. Над стоиком не довлели его склонности. Он был способен отрешиться и от удовольствия, и от боли, чтобы объективно решить, каков курс действий наиболее хорош.

Теперь философ по имени Эпиктет повернул приложение принципов стоицизма к императору. Само слово римский, писал он, означает теперь «условие повиновения императору», но нет причины, чтобы это

стало несовместимо с истинной свободой. Даже люди, которые законно, конституционно свободны, борются с принуждением, грозящим поработить их:

«Разве вами не командовала та, которую вы любите, заставляя делать то, что вы не хотите? Разве вы никогда не льстили своему драгоценному мальчику-рабу? Разве вы никогда не целовали его ноги? Но если кто-либо заставит вас целовать ноги Цезаря, вы посчитаете это оскорблением, самым крайним проявлением тирании… Разве вы никогда не выходили вечером, когда вам не хотелось, и не тратили больше, чем хотели, испуская слова жалобы и стоны… Так почему вы все еще называете себя свободным»?⁹

Эпиктет сам был рабом из Малой Азии; он знал, что значит жить в подчинении. Его стоицизм делает свободу состоянием души, а не тела. «Тот человек свободен, – пишет он, – кто живет, как хочет… кто получает то, что хочет получить, и избегает то, чего хочет избежать». Существование императора не нарушало стройности этой системы, римлянам следовало просто переопределить понятие «свободы».

В последние годы правления Траяна империю тревожило явление, с которым не знали, что делать: рост числа христиан. Консул Плиний, который отбыл наместником в Малую Азию, был так обеспокоен из-за этих людей, что написал Траяну, спрашивая, что с ними делать. Христиане говорили о принадлежности к царству без земных правителей – это напоминало об иудеях, которые сначала отказались поклоняться императору, а затем превратились в серьезную военную проблему.

На деле христиане, которые действительно мечтали о царстве, которым будет править Бог, а не Траян, существенно отличались от иудеев. Со времени Авраама поклонение иудеев своему богу было связано с особым местом на земле; бог обещал им землю Израиля – а это означало, что их вера должна была иметь политическое измерение. Отказ иудеев поклоняться римским императорам был основан их на теологии (бог сказал: «Ты не будешь иметь других богов. кроме меня»), но отсюда также следовало, что римляне не имели права управлять Израилем, и в особенности Иерусалимом. Он принадлежал богу.

С другой стороны, христиане никогда не имели собственной страны: царство, о котором они говорили, было царством духа, существующем в другом измерении, параллельно царствам земных народов. Это был город без фундаментов, строителем которого являлся сам бог – как изложили это авторы книг Нового Завета. Само определение христианин подразумевало их ощущение общей идентичности как последователей бога-человека, который был распят в Палестине – а не как жителей определенного места.

Императоры и правители Рима никогда не понимали этого. Письма Плиния были и осторожными, и озадаченными: следует ли преследовать христиан, если они не демонстрируют себя? Следует ли позволить им проводить странные ритуалы своей веры на публике? Как на это отвечать?

Траян предложил политику «не спрашивают – не отвечай»; Плинию следует препятствовать служителям христианства, но ему не следует поднимать

шум по их поводу или выискивать христиан для их убийства. Если они ведут себя мирно, их нужно оставить в покое.

Император не был чрезмерно озабочен этой проблемой – отчасти потому, что стремился направить свое внимание вовне, планируя новые кампании. При Траяне Римская империя достигла максимальных размеров. Он отодвинул границы на севере и на юге; его последняя кампания велась против Парфии, которой теперь правил царь Вологаз III. В 113 году Траян лично повел римские войска на восток через Армению, которая пала перед Римом и стала римской провинцией, напрямую в парфянские земли через реку Евфрат. Парфяне вынуждены были отступить; римляне заняли Вавилон и захватили парфянскую столицу Ктесифон.

Это было великой победой – но Месопотамская пустыня давно была известна как место, крайне трудное для удержания. Она куда лучше подходила для партизанской войны, чем для занятия ее большой армией. До 117 года Траян оставался в Месопотамии, сражаясь против постоянного сопротивления парфян, но так никогда и не смог полностью подавить его.

В то же время римские владения беспокоили и другие гражданские беспорядки. В 115 году иудейские общины, разбросанные по империи от самого Египта до северных границ, воспользовались занятостью римлян войной с Парфией, чтобы опять поднять знамя мятежа. Масада все еще была жива в их памяти; иудеи хотели вернуть назад землю, данную им богом. Это восстание разрасталось и становилось все более серьезным, пока Траян не дал разрешения не-евреям в восставшем районе убивать своих еврейских соседей. Эта резня временно сняла проблему.

Но все же Траян решил, что лучше приостановить операции в Парфии до более благоприятного времени. Он собрал свои войска и двинулся к дому – но дошел только до Малой Азии. В Киликии у него случился удар, и он умер почти сразу же, 9 августа 117 года. Ему было шестьдесят четыре года.

Далее последовало некоторое замешательство, вызванное отсутствием наследника – Траян не оставил на этот счет недвусмысленных указаний. Его законный воспитанник Адриан, теперь правитель Сирии, заявил, что Траян намечал его в следующие императоры, хотя некоторые друзья Траяна говорили, что он намеревался выбрать кого-то другого, или что он намеренно не остановил выбор ни на ком, чтобы победил наилучший кандидат. Так как не было четко определенного кандидата, способного противостоять Адриану (который сразу же двинулся к Риму), Сенат в итоге утвердил его. Оказавшись в Риме, Адриан закрепил выбор своей персоны обычными большими выплатами преторианской гвардии: «Солдаты любили его за его огромный интерес к армии, – заключает „История Августа”, – и кроме того, за его подачки им».

За двадцать один год своего правления Адриан показал себя предусмотрительным и консервативным человеком, умеренным лидером, не сильно любимым, но и не вызывающим особый страх. Его самая крупная война произошла не из-за агрессии, а из-за политической ошибки: он попытался построить себе новую столицу на руинах Иерусалима и запланировал даже поставить храм Юпитеру на месте Второго Храма.

Это привело к возникновению еще одного иудейского восстания, которое было (по словам Диона Кассия) «войной немалой важности и немалой длительности».¹⁰ Лидером иудейского сопротивления был Симон Бар-Кохба, человек, которого церковный историк Евсевий описывает как обладателя «характера разбойника и убийцы» – но который, тем не менее, пообещал иудеям, что «принесет им свет во мгле их бед».¹¹