История Европы. Том 1. Древняя Европа

Коллектив авторов

Живая традиция старого направления римской поэзии во времена Луцилия сохранялась только в трагедии. Недаром он полемизировал с трагическими поэтами Марком Пакувием и Луцием Акцием (упрекая их в высокопарности языка).

Что касается судеб римской комедии, то вскоре после Теренция перестали писать паллиаты. Их сменили комедии на римские сюжеты — так называемые тогаты, построенные примерно по тому же принципу. Их авторы с самого начала стремились соединить народный юмор Плавта с психологизмом Теренция. Некоторой новостью было большее внимание, уделяемое женским характерам. На рубеже I в. до н.э. к тогате присоединяется литературная ателлана, использующая маски и мотивы старой фольклорной, но располагающая теперь поэтическим текстом. Именно к ней относятся дошедшие до нас заголовки вроде: «Макк-девица», «Макк-трактирщик», «Макки-близнецы», «Буккон в школе гладиаторов», «Папп-земледелец», «Невеста Паппа», «Два Доссена» и т.п. Это были фарсовые сценки,

грубоватые по сюжету и юмору. К середине I в. на сцене утвердился мим, тоже имевший фольклорно-фарсовые корни. Сюжеты мима обычно были анекдотические, часто малопристойные (обманы, соблазнения, супружеские измены). В миме обыгрывались как словесные нелепости, так и телесные уродства и недостатки, использовалось передразнивание характерных жестов и интонаций (например, стариковских), вообще все должно было быть чрезмерно смешным, уморительным. Видимо, допускалась импровизация. «Ведь это в миме, — писал Цицерон, — когда не знают, чем кончить, кто-нибудь вырывается из рук, и тут же, возвестив стуком конец, дают занавес». Вероятно, в миме использовались в еще более смехотворной трактовке и сюжеты других видов комедий.

В римской прозе с середины II в. важнейшим жанром становится исторический. Занятие им долго считалось подобающим лишь лицам самого высокого сана. Оно как бы продолжало их государственную деятельность или служило ей вынужденной обстоятельствами заменой. Первым римским историком был сенатор времен II Пунической войны Фабий Пиктор, писавший по-гречески в расчете прежде всего на внеримского читателя. Его сочинение имело выраженный пропагандистский характер. Начиная с Катона, римские историки писали на родном языке. Рассказ, как правило, начинали от основания Рима, хотя немало внимания уделяли и событиям более близким. Материал, относящийся к истории других стран и народностей, привлекался лишь в меру необходимости. Историки конца II — начала I в. (младшие анналисты) стали обрабатывать исторический материал в соответствии с принципами риторики, что вело к приукрашиванию и искажению событий. Кроме того, они подчиняли свое изложение интересам политических группировок, к которым принадлежали. В их среде появился жанр исторической монографии. Возникшая у Полибия под воздействием римских завоеваний мысль о всеобщей взаимозависимости в истории, о возможности написания всемирной истории, нацеленной не только на изложение событий, но и на понимание их взаимосвязей, осталась чуждой римской историографии — для нее точкой отсчета оставался Рим.

Первым отпущенником, который начал писать историю, Светоний называет Вольтацилия Пилута, бывшего раба-привратника (по обычаю прикованного тогда на цепь), а затем — учителя риторики у Помпея (чьи деяния Вольтацилий и изложил «во многих книгах»). Вторжение лиц низкого происхождения в историографию неудивительно: история стала частью литературы, где широко использовался вспомогательный труд образованных рабов и отпущенников.

Сочинения Гая Саллюстия Криспа (середина I в. до н.э.), второстепенного политического деятеля из «новых людей», — единственный сохранившийся памятник республиканской историографии. Окрашенные враждебными знати взглядами автора, его сочинения высоко ценились потомками за драматизм и психологизм изложения, а также за язык и стиль, напряженный и сжатый, насыщенный архаизмами, — язык древней «доблести», судящей современность.

Знаменитые «Записки» Цезаря, по существу, стоят вне охарактеризованной выше традиции. Эта точная и отделанная сухая проза, на века вошедшая в школьный канон, имела специфическую цель: нечто среднее между деловой запиской и воспоминаниями, «Записки» должны были оправдать войны Цезаря.

Собственно говоря, Саллюстий и Цезарь принадлежат уже к так называемой эпохе «золотой латыни» — эпохе, когда были написаны сочинения, считающиеся наиболее характерными для всей римской литературы. Центральной фигурой этого периода был Марк Туллий Цицерон.

Цицерон вошел в историю литературы прежде всего как оратор, наследник огромной традиции красноречия Республики. Ораторское искусство в Риме было и политическим оружием, и словесным творчеством. Цицерон (отнюдь не сторонник Гракхов) сожалел о потере, какую понесли с гибелью высокоодаренного Гая Гракха «и римское государство, и латинская словесность». Перед оратором — в политической ли, судебной ли речи — стояли практические задачи: «во-первых, убеждать точными доводами, а во-вторых, волновать души слушателей внушительной и действенной речью; и гораздо важнее бывает воспламенить судью, чем убедить его». Пока красноречие было связано с общественной практикой и важнее всего был результат, никакие средства его достижения не могли превращаться к догму: «Неважно… чем порождается красноречие: дарованием, наукой или опытом»; в другом месте Цицерон к силе дарования прибавляет «силу души». Оратор должен был уметь пользоваться конкретной обстановкой и все использовать в интересах дела. «Глубоко заблуждается тот, — говорил Цицерон, — кто считает наши речи слепками с наших убеждений;

в них все от данного дела и от времени». Речи самого Цицерона показывают огромное мастерство в оперировании «скользкими» или скрытыми сторонами дела, в использовании психологических средств давления на противника. Отсюда — особый характер красноречия как словесного творчества: оно могло оставаться живым в записи речи, а могло и уходить вместе с произнесением.

Литературное наследие Цицерона, дошедшее до нас с исключительной для древних авторов полнотой, не исчерпывается речами. Он был универсальным писателем и даже универсальным мыслителем. Ему принадлежат несколько трактатов по теории красноречия и истории римского ораторского искусства, а также целый ряд сочинений на философские темы. Цицерон поставил себе целью изложить философию для римлян, опираясь на греческие учения, но не принимая целиком точку зрения какого-либо из них. Он старался приспособить эту философию к римским потребностям, придавая ей практический характер и согласовывая ее с традиционными римскими представлениями о гражданской добродетели, о долге гражданина перед Республикой.

Большой сборник писем Цицерона вводит нас в гущу политической и общественной римской жизни 63-43 гг. Свободные от судебной или пропагандистской задачи речей, написанные с необычной для римского автора откровенностью, эти письма обнажают перед нами подлинный строй мысли самого Цицерона, его друзей, всей той части общества, к которой он принадлежал.

Творчество Цицерона замыкает собой долгий период развития римской культуры. Недаром в своих последних сочинениях он как бы подводит итог этому развитию и, предвидя гибель Республики, не видит впереди ничего, кроме опускающейся на Рим черной ночи.

Современниками Цицерона были последние поэты римской Республики — Тит Лукреций Кар и Гай Валерий Катулл. Лукреций, еще клявшийся именем Энния, — автор дидактической поэмы «О природе вещей». Излагая атомистическую философию Эпикура, он ищет в ней способ победить страхи, рождаемые бедствиями отечества. Проповеднически страстный тон, поэтическая напряженность слога выдают глубочайшее волнение автора, которое требует все новых и новых подтверждений того, что познание мира может принести душевный покой. Катулл, отгораживаясь от политической жизни чудовищно грубой бранью по адресу Цезаря, Помпея и их окружения, сосредоточивает свои интересы на маленьком дружеском кружке, ищет ценности в мире дружеского общения и любви, которая у Катулла приобретает неведомую его эллинистическим учителям напряженность и трагичность. Стиль Катулла, внешне очень простой в кратких стихотворениях и сложный в больших, везде поражает тонкостью отделки, «единством лиризма и учености, страсти и рассудочности», создающим постоянную эмоциональную напряженность.

Это ощущение напряженности и тревоги характерно для всех позднереспубликанских писателей. Временный выход наметился лишь по ту сторону политического рубежа в первое десятилетие эпохи принципата.

История словесного творчества Средней и Поздней Республики все-таки дает одностороннюю и облагороженную картину римской культуры. Ее зрелищная сторона, которая была не менее характерной, может ее показать в иных аспектах.

Римские зрелища первоначально были связаны с религиозными праздниками, но вскоре стали даваться и по другим поводам. Древнейшими и самыми людными были игры в Большом цирке. Так называлась природная лощина размером примерно 600x150 м. между холмами Авентином и Палатином, склоны которых предоставляли места зрителям. Здесь устраивались конские бега. В первые века Республики граждане могли участвовать в состязании и сами, и посылая туда своих коней и рабов. Венок, которым награждался хозяин победившей упряжки, считался столь же почетным, как воинский венок за доблесть. В более позднее время зрительский азарт поддерживался соперничеством цирковых партий (при Республике их было две). Без конских ристаний не обходился ни один праздник. Высшие должностные лица подавали знак к началу бегов. Большой цирк вмещал до 150-200 тыс. зрителей.

Свои формы, обращенные к массовой аудитории, имела идеология славы. Так, всенародным зрелищем был так называемый триумф — торжественный въезд победоносного полководца в Рим и ритуальное шествие его к храму Юпитера Капитолийского. Триумфатор в расшитой золотом одежде, украшенный атрибутами Юпитера, в колеснице четверней двигался по городу. Перед ним везли напоказ добычу, изображения захваченных городов, таблички с названиями покоренных стран и народов, вели их предводителей или царей (которых, не доведя до храма, отправляли в тюрьму, где обычно и убивали). Здесь же шли ликторы со знаками власти, а за колесницей следовало войско, чьи победные восклицания подхватывались толпой. Солдаты распевали свои песни, иногда с грубыми насмешками над триумфатором (чтобы не сглазить его счастье). В храме он совершал благодарственное жертвоприношение. Завершался праздник пиром с угощением для народа. Триумф, предоставлявшийся сенатом, считался серьезным событием: он облегчал дальнейшую карьеру самому полководцу, а сыновьям его — соискание должностей.