История философии
Шрифт:
В принципе, верно, что в гегелевской философии индивид, подобно морали и религии, субординирован относительно системы (социального целого). Например, Гегель не считал, что личность может вмешиваться в историю: история не творится так называемыми крупными государственными деятелями. Скорее те, кого мы считаем великими, используются историей — часто без понимания с их стороны того, что они действительно делают. Наполеон считал, что он собирается объединить Европу, но история использовала его, чтобы поддержать новый национализм. («Хитрость разума»). История движется своими объективно разумными шагами, независимо от того, понимают или нет современники, что они делают. История обладает своей собственной логикой, которая может быть ложно истолкована
На первый взгляд, возражение Кьеркегора кажется правильным. В каждом из нас имеется нечто глубоко личное — например, страх смерти и наше собственное самосознание. Исторически и социально может быть обусловлено то, какой формой они обладают, но не то, что это моя смерть и что это мое сознание. В этом смысле нравственность и религия действительно не представлены подобающим образом в гегелевской системе. По-видимому, есть основания сказать, что индивид вместе со своими моральными и религиозными проблемами не занимает в ней надлежащее место. Однако Гегель, вероятно, сказал бы, что кьеркегоровский «индивид» (hin enkelte) является абстракцией. Конкретный человек всегда причастен определенным историческим и социальным взаимосвязям. Поэтому мы правильно подчеркиваем их значение. Только понимая все взаимосвязи, в которых человек обнаруживает себя, мы будем способны к его конкретному пониманию. Тотальность взаимосвязей является конкретной и истинной. Часть или аспект всегда дают нам абстрактную и частично истинную картину.
Кроме того, «тотальность», целое, является процессом. Трансцендентальные горизонты познания исторически эволюционируют. Истина не может быть постигнута с помощью статических понятий. Мы познаем истину, тотальность конкретных взаимосвязей — лишь оглядываясь назад на весь исторический процесс с его диалектическими напряженностями и скачками.
В дополнение к таким философским аргументам против индивидуализма Гегель также располагал и политическими доводами. Для модернизации Германия нуждалась в объединении, и в этот период времени индивидуализм был синонимичен региональному сепаратизму. Гегель выступал против индивидуализма, потому что он был за объединение Германии.
Этот момент связан с другим стандартным возражением.
Сейчас в свете последних полутора веков немецкой истории нам легко осуждать Гегеля за поддержку германского объединения с целью усиления немецкого государства. Но делать такой вывод было бы явным анахронизмом. В его время для политически сознательных немецких граждан было разумным стремиться к усилению государства. И, несмотря на то, что иногда Гегель, по-видимому, верил в то, что является почти всеведущим, вряд ли мы можем считать, что он должен был бы знать о немецких трагедиях нашего столетия и, следовательно, разделить ответственность за них. Исследования показывают к тому же, что из-за цензуры изложенное в Философии права не совпадает полностью с собственными взглядами Гегеля. В узком кругу Гегель высказывал более либеральные взгляды [Здесь мы имеем в виду работу: K.-H.Ilting'a в Hegel's Political Philosophy. Problems and Perspectives. Ed. by Z.Pelczynski. — London, 1971.].
Касаясь вопроса об отношении Гегеля к тоталитаризму, мы можем сказать, что «официальный» Гегель, которого мы встречаем, например, в Философии права, поддерживает современное ему Прусское государство (приблизительно 1820-х гг.). Во многом идеал, публично провозглашенный Гегелем, является авторитарным, но не тоталитарным и не фашистским [Маркузе (H.Marcuse. Reason and Revolution. Hegel and the Rise of Social Theory. — New Yoric, 1960) утверждает, что Гегель был далек от фашизма, поскольку поддерживал конституционное государство, управляемое в соответствии с правом.]. Он поддерживает конституционно сильное правительство и решительно выступает против взглядов, согласно которым диктатор
Некоторые радикалы утверждают с негативным подтекстом, что Гегель «консервативен». Но слово «консерватор» имеет несколько значений — как положительных, так и отрицательных [См. Гл. 16.]. Какое из них выбирают, зависит от занимаемой позиции.
Если «консерватором» мы называем «сторонника сохранения stutus quo», то Гегель — не консерватор. Согласно Гегелю, мы не можем всегда «сохранять» существующие формы правления, так как все существующее подвержено историческим изменениям. Итак, Гегель находится в явной оппозиции статическому консерватизму.
Историческое изменение совершается путем качественных скачков. Рассматриваемый с этой точки зрения Гегель предстает почти «полным радикалом»: изменения неизбежны и происходят с помощью переходов, имеющих далеко идущие последствия.
Но в то же время Гегель утверждает, что все существенное всегда сохраняется в форме более высокого синтеза. Неизбежные качественные скачки всегда ведут к синтезу, который снимает на более высоком уровне и тезис, и антитезис. Таким образом, существующие формы сохраняются, но при этом следует обратить внимание, что ранее «существовавшее» помещается в новую охватывающую взаимосвязь.
В общем интерпретация учения Гегеля в радикальном или консервативном духе зависит от того, что мы подчеркиваем в «снятии» по направлению к новому синтезу, — «отрицание» или «сохранение» [См. раздел Рефлексия, диалектика, опыт этой главы.].
Теория Гегеля о диалектическом снятии гарантирует исторический оптимизм. История включает все самые лучшие аспекты своих предыдущих периодов. Но так ли это? Можем ли мы быть уверенными в том, что наша эпоха синтезировала все хорошее из прошлого? Разве не является невозможной утрата существенных и важных аспектов прошлого? Разве все изменение связано с моментом снятия на пути к более высокому уровню? Как быть с тем, что большинство изменений является результатом конфликтов между различными группами и культурами, в ходе которых одни теряют, а другие приобретают? И не представляет ли философия Гегеля легитимацию исторических победителей, легитимацию, которая может быть политически «близорукой»?
Можно ответить, что мы не собираемся получить сегодня великий всеобъемлющий синтез, при котором ничто не утрачивается. Он может быть достигнут только в конце истории. Но это обещание преобразует всю теорию диалектического снятия в нечто абстрактное и спекулятивное, подобное благодушной надежде на то, что «в конце концов все будет хорошо».
Кроме того, можно возразить, что именно история, а не мы, решает, что достойно сохранения. То, что отдельная группа может воспринимать как потерю, является в действительности — в свете истории — либо нейтральным, либо положительным. Но этот ответ близок к оппортунистическому решению проблемы соотношения добра и зла. Добром является то, что произошло! Однако при таком подходе трудно догадаться, чем же «собственно» является добро, так как часто нелегко определить, куда же движется история.
Гегель утверждает, что критерии справедливого и правильного находятся в пределах горизонтов понимания, которыми нас всегда обеспечивает история. Объективного естественного права не существует. Правыми оказываются те, кто стал победителем. Это значит, что для нравственности в гегелевской философии нет места.
Против этого аргумента можно возразить, что, согласно Гегелю, целью истории является разумное и свободное общество. Эта цель является объективной и внеисторической.