История Франции. Средние века. От Гуго Капета до Жанны д`Арк. 987-1460

Дюби Жорж

Действительно, запреты специально были направлены против caballarii, милитов, рыцарей, против их «спеси», их «разбойничества». В более подробных описаниях прямо называется нижняя страта рыцарства — корпус «простых», «рядовых» рыцарей. Именно на этих конных людей епископ Лиможский Журден обрушил на церковном соборе 1031 года торжественное проклятье. Именно от них организаторы всеобщих собраний в первую очередь ожидали клятвенных обещаний соблюдать правила, разработанные с учетом опасности, которую эти люди сами представляли.

Вот в чем пришлось клясться рыцарю в долине Роны, в долине Соны, а затем во Франкии после 1020 года: «Я не буду нападать ни на церковь, ни на ее двор, ни на находящиеся там хранилища, ни на клириков, ни на монахов, ни на сопровождающих их людей, если те не вооружены». Во время «частных войн», которые

вели под своими знаменами «мелкие» вожди, чтобы отомстить за убийство, за оскорбление (а такие войны были разрешены, и в голову не могла прийти идея их запретить), нельзя было захватывать ради получения выкупа ни скот (он был излюбленным объектом захвата), «ни крестьянина, ни крестьянки, ни торговых людей». Воин обязывался не избивать кнутом, не обирать плебс. Он клялся также не вырубать виноградники, не опустошать мельницы, а в период между Великим постом и Днем Всех Святых не захватывать на пастбищах животных, имеющих наибольшую ценность, — мулов, лошадей, кобыл, объезженных жеребцов. Воин давал клятву не предавать огню дома, если только в них не укрывается неприятель, также если только они не примыкают к замку (и здесь ясно видно, что «бург» составляет часть военных укреплений). Однако «частные войны» отличались от публичных экспедиций, возглавляемых королем и епископами, теми, кого миропомазание делало ответственными за мир Божий. Во время таких операций по восстановлению порядка разрешалось, как и прежде, изымать необходимые для воинов припасы на мельницах и в церковных зданиях. Но эти воины должны были воздерживаться от любого грабежа.

Итак, рыцарь клятвенно отказывался от насильственных захватов. Исключение составляли два случая: «Если я воздвигаю или если я осаждаю замок (в отличие от пространства, окружающего церковь, где мир достигает своей полноты, пространство вокруг башни является тем местом, где насилие существует в его естественном состоянии), и лишь на земле, которая принадлежит мне как аллод или как фьеф, находится под моей защитой». Таким образом, новые учреждения не покушались на сеньорию. Более того, кодекс, который они учреждали, узаконивал эту сеньорию. На территории, в пределах которой воин сам поддерживал порядок, он сохранял право захватывать все то, что хотел. Установления во имя мира рисовали топографическую карту властной эксплуатации народа; они ограждали церковные анклавы, устанавливали такие же ограды вокруг мест, находящихся под защитой, «в тени» замка, предоставляя право сеньору каждого из этих замков облагать повинностями сельских жителей и прохожих людей, покровителем которых он является.

Присоединяясь к мироохранительному кодексу, воин обязывался также не оказывать вооруженной помощи — в силу родства, дружбы или вассальных отношений — «разбойнику», исключенному из сообществ естественной солидарности, действуя таким же образом, каким для такого человека делались недоступными «спасенные» места, святилища. Воину вменялось в обязанность в первую очередь обеспечивать безопасность благородных женщин, вдов и монахинь, которые путешествуют без сопровождения, а равно тех, кто «перевозит вино на повозках». Такие положения демонстрируют классовые границы: к женам воинов должно относиться иначе, чем к женам простолюдинов. Становится очевидной опасность, которая угрожает наследницам — прекрасной охотничьей добыче. Наконец, перед нами доказательство нового оживления торговли, неожиданно оказавшейся весьма прибыльной для сеньориальной налоговой системы.

Формулировка клятвы проливает яркий свет на отношения между людьми войны и простонародьем. «Крестьянину, который нанес ущерб другому крестьянину или рыцарю, мною будет дана отсрочка на две недели; после этого я буду иметь право его захватить, но из его имущества я изыму лишь то, что положено по обычаю». Это показывает, что селяне не были беззащитными, но также то, что на них давит карательное правосудие, что в функции рыцарей входит их наказаний, что правосудие разрешает изымать имущество у «бедных людей». Таким образом, власть сеньоров предстает в морализованном виде; она не может преступать установления обычного права; отсрочивая принудительное вмешательство, эта власть должна давать время для полюбовных соглашений «через посредство соседей», как позднее записано в сборнике кутюмов бурга Клюни.

«На рыцаря, разъезжающего без оружия в Великий пост, я не буду нападать, я не буду ничего у него отбирать». Иными словами, любой всадник, если только это не товарищ по оружию, рассматривается как предполагаемый противник, а любая встреча людей войны начинается, как это описано в романах XII

века, со схватки. Наконец, обнаруживается зревшая в ту пору идея о том, что бывают времена, когда любое нападение запрещается, даже если речь идет о воинах, от которых ожидают того, чтобы они истребляли друг друга, чтобы самые неистовые погибали в схватках. На период самого строгого покаяния должно устанавливаться всеобщее перемирие. Такие перемирия имели место на севере королевства начиная с 1023–1025 годов. Здесь следует исправить свидетельство Рауля, который относит к 1040 году появление соглашений нового типа, первоначально — «в краях Аквитании». Дополняя систему поддержания мира, эти документы, как пишет Рауль, под страхом отлучения от Церкви запрещали «любому смертному, начиная с вечера среды и до утра следующего понедельника, силой отбирать что бы то ни было у кого-либо ради отмщения врагу или даже ради получения залога для выполнения договора».

Таким образом, благодаря миру и перемирию Божиим удалось ограничить вооруженное насилие рамками, внутри которых мог свободно продолжаться беспорядок, творимый людьми меча. Успех миротворческого движения обусловил созревание теории общества, на которую во Франции вплоть до гибели «старого порядка» опирались все рассуждения о распределении властной мощи. Эта теория исходит из того, что Господь, сотворив мир, разделил людей на три категории: одни молятся, другие сражаются, а третьи трудятся; политический порядок покоится на взаимном обмене услугами, которые каждый предоставляет другим в соответствии со своей функцией. Эта идеальная модель позволяет также узаконить открытый разрыв внутри светского общества: военное поприще, уготованное некоторым, дает им право жить за счет труда других; повинности в пользу сеньора осенены Божественной волей. На основе такой модели претерпевает изменения и система запретов для людей войны. На них возлагаются позитивные функции. Получение воинами материальных благ оправдано только тем, что они несут службу.

Смыкаясь с рассуждениями Фульберта Шартрского относительно обязанностей вассалов, эти представления о совершенном обществе содержат в себе зародыши идеологии рыцарства. Она опирается на прогрессирующую сакрализацию жестов (идущую одновременно с сакрализацией брачного обряда), которыми сопровождается вручение молодому рыцарю оружия, когда, после завершения ученичества, он допускается в дружество зрелых воинов. Вполне естественно, что священники потребовали возлагать на алтарь меч и перевязь, символ военного звания, которые они затем вручали новому рыцарю, подобно тому, как опоясывали перевязью с мечом нового короля во время коронации. Мы увидим, что священники, достигнув своей цели, становятся к концу XII века участниками церемонии посвящения в рыцари. На новоиспеченного рыцаря возлагались обязанности, сходные с теми, которые принимал на себя король перед миропомазанием: оберегать церкви, защищать вдов и сирот, расширять мечом, имеющим форму креста, пределы царствия Христова. В течение XI века, когда мироохранительные учреждения доказывали свою действенность, на теорию трех людских функций привили концепт священной войны.

Теория была сформулирована в тот самый период, когда на севере Франции проходили первые соборы во имя сохранения мира. Епископы, которым принадлежало авторство этой теории, противились миротворческим нововведениям. Епископы боролись против своих собратьев, оспаривая Друг у друга влияние при королевском дворе, они выступали и против концепции монашества, согласно которой монахи стоят выше белого духовенства, выводятся из-под власти епископов. Они считали опасным собирать на моления всех людей как равных: не приведет ли это к возрождению товариществ, упразднения которых прелаты так яростно добивались в IX веке? Наконец, Герард Камбрейский, Адальберон Лаонский хотя и призывали в своих епархиях к перемирию Божию, уважая каролингские традиции, но все же опасались того, что миротворческая система ущемит державную мощь сюзерена.

На самом же деле эта система уважала королевские прерогативы. Во Франкии, в Бургундии, — даже во Фландрии, где необходим был союз с графом, короля — помазанника Божия призывали возглавлять благотворные конные походы против воинов, которые употребляли меч для недобрых дел. Мир Божий установился в тот период, когда королевская власть проявляла слабость, но как только «королевский скипетр» вновь обрел способность «карать злодеяния сильных мира сего», миротворческие учреждения превратились в опору для восстановления монархического государства. Верно, однако, и то, что эти учреждения в принципе сводили роль светских государей к роли своих второстепенных помощников.