История Франции. Средние века. От Гуго Капета до Жанны д`Арк. 987-1460
Шрифт:
В этой борьбе Филипп располагал двумя козырями. Во-первых, он мог теперь использовать недавнее укрепление рыцарской морали, краеугольным камнем которой была верность. Старый король Генрих Плантагенет, истинный рыцарь, доказал свою верность юному сюзерену, отказавшись подкрепить своими силами коалицию князей. А его поддержка могла бы иметь решающее значение. Во-вторых, и это главное, Филипп мог рассчитывать на гораздо большую неколебимую верность воинов королевского дома, ставших ему надлежащей опорой, благодаря которой он смог преодолеть первые препоны на своем пути. Это его окружение — «семья», унаследованная от отца, резко отличалась от разношерстного сборища фанфаронов и шутов, составлявших двор мужа Алиеноры. Здесь все были людьми надежными, умелыми, как конюший Робер Клеман, как постельничий Готье, на смену которым со временем приходили их сыновья. Филипп сумел удачно дополнить эту команду, включив в нее после крестового похода вернувшихся
Но для современников короля, воздававших ему за все это хвалу, мощь королевства была прежде всего результатом благоволения Господа. Бог воздавал Филиппу за то, что он свято исполнял обеты, данные при помазании. Именно это Ригор стремится показать в своем сочинении. Вильгельм Бретонец, сменивший Ригора в роли королевского историографа, рассказывает о короле, благословляющем свое войско перед битвой при Бувине, в которой он одержал победу как защитник Святой Церкви. Но в действительности во всем, что касалось сакральности, главное было сделано еще Людовиком VII. Филипп унаследовал от него свое главное оружие — полнейшую преданность Галльской Церкви. Он мог позволить себе не уделять излишне много времени церковным обрядам и даже пренебречь гневом папы, когда тот — в качестве верховного блюстителя нравственности королей — безуспешно пытался заставить его соблюдать брачные законы.
Дело в том, что 15 августа 1193 г., на следующий день после свадьбы, Филипп изгнал свою вторую супругу, сестру датского короля Ингебургу. Ригор пояснил: «Король, будучи околдован», не смог лишить девственности свою жену. От первого брака он имел сына — единственного и нездорового ребенка. Для благополучия династии необходимо было рождение других мальчиков, а потому требовалась другая жена. Для нового брака необходим был законный развод, расторжение только что заключенного союза. По закону кровнородственный брак считался недействительным. В Компьене, перед собранием епископов и баронов под председательством архиепископа Реймсского, дяди короля, выступили 15 свидетелей (из коих 12 были из дома Филиппа) и клятвенно подтвердили, что он приходится троюродным братом Ингебурге. Это было лжесвидетельство, но оно позволило Филиппу жениться в третий раз, и епископы торжественно благословили новый брак. Однако новый папа Иннокентий III в 1198 году осудил короля Франции за двоеженство. Папский легат не решился довести дело до отлучения Филиппа от Церкви, хотя и наложил интердикт на все королевство, что было чрезвычайно суровой санкцией. Но в двух третях от общего числа епископатов, зависевших от короля, интердикт проигнорировали. Филипп устоял и продержался 15 лет. Папе пришлось легитимировать двух его детей, рожденных в неправедном браке. Он уступил перед лицом ставшего столь прочным в период правления Людовика VII союза королевской власти и епископата. Следуя добрым советам, сын христианнейшего короля остерегся нарушить действие сложившейся при Людовике системы, безотказность которой давала ему возможность беспрепятственно ставить своих друзей на епископские кафедры. В дела парижских школ король не вмешивался, если не считать тех случаев, когда ему приходилось улаживать конфликты между школярами и горожанами. Расцвет этих школ продолжался по-прежнему, а университет, естественно развиваясь благодаря поддержке со стороны папы, своим блеском подкреплял блеск золотолилейной монархии.
Справедливо утверждение, что Филипп с первых своих шагов всю мощь королевской десницы поставил на службу Церкви. Он начал походы, отправившись в Маконнэ для завершения умиротворения, предпринятого его отцом. Но Ригор ставит ему в заслугу прежде всего то, что, приступив к делам, он прежде всего очистил королевство от всяческой нечисти и скверны. И начал он с Парижа — своего города, положив конец зловонию и уличной грязи. С Кладбища невинных были изгнаны торговцы и проститутки. Оно было обнесено стеной, а для торговли построили крытый рынок. Порочных проповедников, распространявших ложные учения в центре Парижа — сите, отправили на костер. Огнем и мечом король наводил порядок. И не стеснялся нанимать для того разбойников-рутьеров, о чем восхвалявшие его старательно умалчивали. Зато не упускали они случая рассказать о ликвидации бандитов «брабантцев». Королевские милиты — стражи мира — устроили настоящую резню в Берри, в Ден-ле-Руа, убив, по рассказам, более 10 тысяч человек, и в том числе «от пятисот до девятисот продажных женщин, с которых сняли драгоценностей на баснословные суммы». Филиппу приписали инициативу проведения этой очистительной акции.
Но, пожалуй, самую большую славу Филиппу принесло то, что он еще крепче прижал евреев. Его отец, хорошо сознавая свои королевские обязанности, оказывал евреям покровительство. «Из уважения к отцу», — пишет Ригор, — Филипп сдерживался, умеряя свой пыл. Тем не менее, еще до кончины отца, в 1180 году, он приказал схватить всех евреев прямо в синагогах и не выпускать, пока те не уплатят ему сумму, равную, по свидетельствам английских летописцев, 31 000 парижских фунтов, то есть в полтора раза большую, чем весь годовой доход с королевского домена. Рассчитывая на всеобщее одобрение, которое должно было помочь смягчению горечи, оставленной чередой поражений крестоноцев в священной войне, он аннулировал все долги христиан евреям и изъял в казну треть от предоставленных евреями кредитов. Затем король взялся изгонять этих «богоубийц», конфискуя их дома. Но вскоре разрешил евреям вернуться, чтобы обложить их умеренным налогом, не мешавшим им разбогатеть сызнова. Доход казны с этого налога в 1202–1203 годах составил всего один процент от всех поступлений. Так постепенно отрабатывались методы рационального использования еврейских богатств. Более века путем чередования периодов покровительства евреям с годами грубых притеснений обеспечивалось неофициальное пополнение казны крупными суммами. Ордонанс 1206 года распространил на все королевство порядок, действовавший в отношении евреев в герцогстве Нормандском, и нажим на них еще более усилился. Ордонанс ограничивал ростовщический процент двумя денье с фунта в неделю, то есть 43 процентами годовых. Важным было то, что в каждом городе вводились должности кредитных контролеров, главная задача которых состояла в том, чтобы точно определять суммы, скапливающиеся в сундуках евреев-ростовщиков.
За усердие Филиппа вознаградило Провидение: ему, как и его предшественникам, было дано принять участие в опасном походе в Святую Землю. Как только в Европе стало известно о разгроме крестоносцев у Тивериадского озера и о падении Иерусалима, раздались
В Сирию Филипп попал через Сицилию. Из всех франкских королей он был первым, предпринявшим морское путешествие. Сражался король на Востоке мужественно, потеряв там свое здоровье. Но он вернулся. Вернулся спешно и, может быть, слишком рано. Иерусалим так и не был освобожден. Как рассказывает Жуанвиль, Людовик Святой был вынужден признать, что его деда осуждали за эту поспешность. В конце 1191 года в Сен-Дени король уже творит благодарственную молитву святому мученику — патрону аббатства за то, что он сберег королевство и сохранил его самого в трудном путешествии, из которого король намеревался извлечь все возможные земные выгоды.
А выгоды были немалые. Крестовый поход избавил его от главных соперников и в том числе от самого опасного из них — Ричарда Львиное Сердце, который оставался за морем еще три года, по-рыцарски воюя с мусульманами и проявляя чудеса храбрости, достойные самого короля Артура. Из всех трех королей, отправившихся за море, как некогда волхвы в Вифлеем, только Ричард продолжал борьбу. А затем, уже на обратном пути, он был захвачен германскими недругами, продержавшими его в плену много месяцев, требуя с каждым днем все большего выкупа за освобождение столь ценной добычи. Чтобы оправдать захват в заложники крестоносца, они ссылались на якобы совершенные Плантагенетом в Святой Земле насилия и измены. Подобные слухи множились, и, освобождаясь от иллюзий, многие начинали видеть, что экспедиция в Иерусалим для богатых — не только дело богоугодное, но и средство наживы и источник удовольствий. Филипп использовал эти настроения с выгодой для себя. И как он когда-то нашел общий язык с Ричардом, интригуя против Генриха И, его отца, так и теперь он вступил в переговоры с братом Ричарда, Иоанном Безземельным, жаждущим получить хоть какие-то земли. А Филипп пообещал ему и Нормандию, и Мен, и Анжу, и Аквитанию — всё. Но сам он, между тем, захватил крепости вдоль Эпты в землях, прилегавших к его домену, и прежде всего крепость Жизор, самую опасную из них. Филипп спешил захватить все, что мог, поскольку Ричард должен был вернуться.
Этот выигрыш оказался недолговечным. Зато гибель в крестовом походе множества феодалов принесла королю долговременные выгоды. Вернулся он почти в одиночестве. Из крупных феодалов, отправившихся за море вместе с ним, мало кто остался в живых после сражения при Сен-Жан-д'Акр. Среди погибших были самые могущественные его соперники, в том числе три брата — графы Шампанские и граф Фландрии, не оставивший наследников. Это дало возможность королю, имевшему право наследования владений покойной супруги, претендовать и на часть их земель. И здесь обнаружилась со всей очевидностью слабость княжеств как государств, складывавшихся одновременно с монархией. Возглавлять такое политическое образование должен был человек военный, владеющий мечом. Он же должен был стоять и во главе королевства. Но княжество оказывалось значительно более уязвимым в тех случаях, когда княжеский род вдруг лишался своего главы, как это произошло во время третьего крестового похода. И дело было в том, что все эти образования являлись фьефами короны. А король, стоящий в силу обычаев на вершине пирамиды вассальных зависимостей, оммажей, располагал множеством возможностей, позволявших ему либо овладеть таким княжеством, либо по меньшей мере устранить на какое-то время исходящую от него опасность.
К началу правления Филиппа Августа завершала свое становление юридическая система, теоретические основы которой заложил Сугерий. Она уже начинала действовать в 1169 году, когда на ассамблее в Монмирее Генрих Плантагенет, решивший произвести раздел своих владений между сыновьями Генрихом и Ричардом, привел их к Филиппу, трехлетнему мальчику, для совершения клятвенного обряда. Генрих должен был принести оммаж за Нормандию и Анжу, а Ричард — за Аквитанию. И кто бы тогда вздумал отрицать, что один лишь Капетинг, поскольку он — король, никому не обязан приносить свой оммаж? Принципы этой системы применили в 1185 году, когда к Филиппу перешли в Амьене епископские властные полномочия. С начала и до конца правления Филиппа служившие ему эксперты-правоведы помогали затянуть петли зависимости, опутавшие самые крупные сеньории королевства. По их советам при совершении ритуала ввода во владение княжеством, которое теперь стали рассматривать как фьеф, король должен был требовать представления ему поручителей, чтобы они, наряду с держателем феода, брали на себя определенные обязательства и клялись возмещать королю ущерб в случае невыполнения князем своих обязательств. После 1202 года сложился обычай требовать от арьер-вассалов, принимавших свой лен от крупного феодала, давать клятву на верность не только ему, но и прежде всего королю-сюзерену. Следуя советам герцога Бургундского, графа Неверского и некоторых других знатных людей, король, находясь у недавно возведенной в Вильнев-сюр-Йонн башне, издал ордонанс 1209 года, определивший, что в случае раздела фьефалижа каждый из новых ленников должен приносить оммаж не главе дома, предоставившего ему часть владения, а напрямую — его сеньору с обязательством служить именно ему. Бароны понимали, что такой порядок выгоден и им; они примирились с его введением, но применяли его с большой неохотой.