История Французской революции. Том 2
Шрифт:
Итак, пока север и юг Франции, Рейн и Вандея терпели нашествия внешних и внутренних врагов, финансовые средства Франции составляли деньги, никем не признаваемые, представлявшие залог такой же неверный, как и сама революция, при каждом новом несчастном случае падавший в цене соответственно опасности. Опасность между тем росла, и, следовательно, средства должны были увеличиваться. Но они, напротив, убавлялись: военные припасы уходили от правительства, а съестные – от народа. Стало быть, следовало в одно и то же время создавать солдат, оружие, монету – и потом уже хлопотать о победе.
Глава XXVI
Отступление Северной армии из лагеря Цезаря – Годовщина 10 августа и празднество Конституции 1793 года – Новые декреты – Декрет против Вандеи, иностранцев и Бурбонов
Представители, посланные первичными собраниями праздновать годовщину 10 августа и принять конституцию от имени всей Франции, прибыли в Париж. Этой
Администрация департамента, которая наперебой с коммуной старалась отличиться суровым слогом речей и прокламаций, сочинила адрес к братьям из первичных собраний. «Здесь, – говорилось в этом адресе, – люди, прикрытые личиной патриотизма, будут с восторгом говорить вам о свободе, равенстве, Республике, единой и нераздельной, тогда как в глубине души они стремятся лишь к восстановлению монархии и уничтожению своего отечества. Это богачи; а богачи во все времена гнушались добродетели и убивали нравственность. Тут вы найдете развратных женщин, слишком обольстительных, которые будут стараться вовлечь вас в порок. Бойтесь, бойтесь в особенности бывшего Пале-Рояля: именно в этом саду вы найдете коварных. Этот знаменитый сад, колыбель Революции, недавно еще приют друзей свободы и равенства, ныне сделался, несмотря на наш надзор, не чем иным, как грязным стоком общества, притоном злодеев, вертепом всех заговорщиков… Бегите от этого зачумленного места; предпочитайте опасному зрелищу роскоши и разврата полезные картины трудолюбивой добродетели; посетите предместья, основу нашей свободы, войдите в мастерские, где люди деятельные, простые и добродетельные, как и вы готовые защитить отечество, давно ждут вас, чтобы теснее сплотить узы братства. А главное – бывайте в наших народных обществах. Соединимся, воодушевимся в виду новых опасностей, грозящих отечеству, и поклянемся предать тиранов смерти и истреблению!»
Представителей первым делом повлекли в Клуб якобинцев, где их приняли с величайшей предупредительностью и предложили свою залу для собраний. Они приняли предложение, и было решено, что они будут совещаться среди самого общества и сольются с ним на всё время своего пребывания в Париже. Таким образом, в Париже образовалось внезапно четыреста лишних якобинцев. Общество, заседавшее через день, решило собираться ежедневно, чтобы иметь больше времени для совещаний. Говорили, что некоторые представители клонились к снисходительности, и им было поручено просить общей амнистии в день принятия Конституции. Действительно, многих занимала мысль, как спасти пленных жирондистов и других политических арестантов. Но якобинцы не хотели никакого соглашения, они жаждали мщения. «Комиссаров первичных собраний оклеветали, – заявил сторонник якобинцев Гассенфратц, – распространяя слух, будто они намерены предложить амнистию; они на это неспособны и скорее присоединятся к якобинцам, требуя наказания всех изменников». Представители приняли эти слова к сведению, и если некоторые из них, впрочем, не многие, и продолжали желать амнистии, но ни один не осмелился вслух высказать такое предложение.
Утром 7 августа их везут в коммуну, а из коммуны в бывший епископский дворец. Там готовят примирение департаментов с Парижем, потому что именно оттуда исходили первые действия против народного представительства. Мэр Паш, прокурор Шометт и весь муниципалитет идут во главе шествия. С той и другой стороны начинаются речи. Парижане объявляют, что никогда не думали пренебрегать правами департаментов или присваивать их себе; представители, в свою очередь, признают, что на Париж клеветали. Все обнимаются в неизреченном восторге. Вдруг возникает порыв идти в Конвент и сообщить ему о свершившемся примирении. Все отправляются и беспрепятственно попадают в залу заседаний. Прения прерываются, один из посланцев говорит: «Граждане депутаты, мы пришли сообщить вам о трогательной сцене, происшедшей сейчас в зале избирателей, куда мы ходили, чтобы подарить лобзание мира нашим парижским братьям. Скоро, надеемся, головы клеветников, очернивших этот республиканский город, падут под мечом закона. Мы все монтаньяры; да здравствует Гора!»
Другой делегат выражает желание, чтобы все по-братски облобызались. Трогательная и восторженная сцена продолжается несколько мгновений, после чего представители торжественно проходят через залу с криками «Да здравствует Гора!», «Да здравствует Республика!» и песней «Карманьола».
Затем представители вновь отправляются в Клуб якобинцев и составляют там от имени всех делегатов первичных собраний адрес к департаментам, объявляющий, что Париж оклеветали: «Братья и друзья! Успокойтесь! Мы здесь все воодушевлены одним чувством. Все души наши слились, и торжествующая свобода покоит взоры свои на одних только якобинцах, братьях и друзьях. Болота более не существует. Мы все здесь образуем одну громадную, грозную Гору,
Робеспьер поздравляет департаменты с тем, что они спасли Францию. «Они раз уже спасли ее, – говорит он, – в 89 году, добровольно вооружившись; в другой раз – придя в Париж для совершения дела 10 августа; наконец, теперь в третий раз, даря столице зрелище согласия и общего примирения. В настоящее время тяжкие события удручают Республику и подвергают опасности ее существование; но республиканцы не должны ничего бояться, и им надлежит с недоверием относиться к душевному волнению, которое легко может вовлечь их в беспорядки. И теперь есть люди, которые хотели бы вызвать голод и бунт – подговорить народ идти в арсенал и расхватать припасы или даже поджечь его, как это происходило недавно в нескольких городах.
Наконец, эти люди всё еще не отказываются от мысли вызвать события в тюрьмах, чтобы опять оклеветать Париж и разорвать согласие, в котором только что поклялись. Берегитесь всех этих ловушек, будьте покойны духом и тверды; смотрите бесстрашно в лицо бедствиям отечества; будем все трудиться над спасением его». Собрание успокаивается и расходится, поприветствовав разумного оратора многократными рукоплесканиями.
В последующие дни в Париже не было беспорядков, но не забыли ничего, что могло бы расшевелить воображение народа и расположить его к самоотверженной восторженности. Ни одной опасности, ни одной несчастной вести от людей не скрывали. Одно за другим разглашались поражения в Вандее, всё более угрожающие известия из Тулона, попятное движение Рейнской армии, отступавшей перед победителями Майнца, наконец, крайняя опасность, в которой находилась Северная армия, выступившая из Лагеря Цезаря: австрийцы, англичане, голландцы, взяв Конде, Валансьен и составив двойную силу, могли уничтожить ее одним ударом. От Лагеря Цезаря до Парижа было никак не более сорока лье и ни одного полка, ни одного препятствия, могущего задержать неприятеля. Как только не стало бы Северной армии, всё бы погибло; поэтому с большой тревогой собирались малейшие слухи, доходившие с этой границы.
Опасения были на этот раз основательны, и в эту минуту лагерь действительно находился в величайшей опасности. Вечером 7 августа союзники подошли к нему и стали угрожать со всех сторон.
Между Камбре и Бушеном тянется ряд возвышенностей. Шельда, протекая между ними, защищает их. Эта-то позиция, опирающаяся на две крепости и окаймленная рекой, называлась Лагерем Цезаря. Герцог Йоркский, взявшись обойти французов, явился перед Камбре, крепостью, образовавшей правое крыло Лагеря Цезаря. Он пригласил город сдаться; комендант в ответ запирает ворота и сжигает предместья. В тот же вечер принц Кобургский с войском в 40 тысяч человек двумя колоннами подходит к берегу Шельды и располагается биваком перед самым лагерем. Удушливая жара лишает сил людей и лошадей; в течение этого дня несколько солдат умирают от солнечного удара. Кильмен, назначенный на место Ктостина, но согласившийся принять начальство только временно, не считает возможным удержаться в такой опасной позиции. Угрожаемый справа герцогом Йоркским, имея едва 35 тысяч человек, притом упавших духом, против 70 тысяч победоносных солдат, он находит более благоразумным отступить и выиграть время, перейдя на другую позицию. Линия реки Скарп, за линией Шельды, кажется ему подходящей для этой цели. Между Аррасом и Дуэ ряд возвышенностей, окаймленных Скарпом, образуют лагерь, подобный Цезареву, и тоже опирающийся на две крепости и защищаемый рекой. Кильмен готовится начать отступление на следующее утро.
Он распоряжается отправить свой главный корпус через речку Сенс, протекавшую с тыла вдоль занимаемой им местности, а сам решает пойти с сильным арьергардом вправо, куда уже подошел герцог Йоркский. На заре тяжелая артиллерия, обоз и пехота трогаются с места, переходят Сенс и уничтожают все средства переправы. Час спустя Кильмен с несколькими батареями легкой артиллерии и сильным отрядом кавалерии поворачивает, согласно плану, направо. Он не мог явиться более кстати. Два батальона, отставшие и заблудившиеся, застряли в местечке Маркьон и энергично защищались от англичан. Несмотря на все их усилия, неприятель уже начинал окружать их. Кильмен, подоспевший в эту минуту, ставит свою легкую артиллерию с фланга англичан, пускает на них кавалерию и заставляет отступить. Батальоны высвобождаются и догоняют войско. Тогда англичане и союзники, одновременно подойдя к Лагерю Цезаря с правой стороны и с фронта, находят его уже совершенно пустым. Наконец, уже к вечеру, французы благополучно собираются в лагере Гаврель, опираясь на Аррас и Дуэ и имея перед собой Скарп.