История Французской революции. Том 2
Шрифт:
Кредиторы обязывались в известный срок представить свои рентные свидетельства, которые по совершении записи должны были сжигаться. Нотариусам было приказано представить все свидетельства, у них хранившиеся, и объявлено наказание в десять лет каторги за утаивание или выдачу копий с них. Если кредитор не являлся в течение полугода, он лишался процентов, а после года – и всего капитала, теряя все свои права. «Таким образом, – объяснял Камбон, – долг, заключенный деспотизмом, ничем не будет отличаться от долга, заключенного после Революции. Когда состоится эта операция, вы увидите, что капиталист, желающий иметь короля, потому что король ему должен и он боится потерять свои деньги, станет желать продолжения Республики, потому что будет бояться, лишаясь ее, лишиться своего капитала».
В
Итак, запись в Большой книге упрощала форму долга, обуславливала существование долга существованием Республики и превращала капитал долга в вечную ренту по процентной норме, одинаковой для всех записей. Эта простая мысль была отчасти заимствована у англичан, но требовалось большое мужество, чтобы применить ее во Франции, а сделать это именно теперь было двойной заслугой. Конечно, несколько форсированной может показаться операция, имеющая целью так круто изменить самую сущность долга, привести процент к единой норме, лишить всех прав кредиторов, которые не согласились бы на это превращение; но для государства лучший порядок – справедливость, а это обширное и энергичное уравнение государственного долга было вполне достойно революции смелой и цельной, задававшейся мыслью всё подчинить общему праву.
Проект Камбона соединял со смелостью самое строгое уважение к обязательствам на определенный срок, принятым относительно иностранцев. Он гласил, что так как за границей ассигнации не принимаются, то иностранным кредиторам будут производиться выплаты металлическими деньгами. Кроме того, так как коммуны делали свои особые долги, то государство брало эти долги на себя и отнимало из их имуществ лишь столько, сколько требовалось для покрытия уплаченных сумм.
Проект этот был принят целиком и так же хорошо выполнен, как и задуман. Уравненный таким образом капитал долга был превращен в ренту, равнявшуюся 200 миллионам ежегодно. Прежние разного рода пошлины, лежавшие на нем, сочли за лучшее заменить общим равным налогом, при этом вычиталась одна пятая доля всей ренты. Исчез один из главных источников биржевой игры, и доверие начало возрождаться, потому что частное банкротство сделалось невозможным, а общее по всему долгу трудно было предположить.
С этой минуты становилось легче прибегнуть к новому займу. Далее мы увидим, как эта мера послужила к поддержке ассигнаций.
Богатство, которым Революция располагала для своих чрезвычайных надобностей, всё еще заключалось единственно в национальных имуществах. Этот капитал, представляемый ассигнациями, колебался при обращении. Нужно было облегчить продажи, чтобы вернуть как можно более ассигнаций и поднять их цену, уменьшая количество. Самым верным, но не самым легким средством поощрять покупки было одерживать победы. Чтобы заменить это средство, придумали разные льготы. Так, например, покупателям обещали рассрочивать платежи на несколько лет. Но эта мера, имевшая целью помочь поселянам приобретать земли, не столько могла вернуть в казну ассигнации, сколько вызвать продажи. Чтобы еще более содействовать продаже национальных имуществ,
Конвент, создавая Большую книгу, объявил, что рентные записи будут
Но всех этих средств все-таки было еще недостаточно, и бумажных денег всё еще было слишком много. Учредительное собрание, Законодательное собрание, Конвент в несколько приемов выпустили их на 5 миллиардов 100 миллионов франков; в августе 1793 года в обращении оставалось 3 миллиарда 676 миллионов.
Первой заботой было принизить ценность ассигнаций с изображением короля, так как они пользовались большим спросом и вредили республиканским ассигнациям. Но хотя эти ассигнации и перестали быть денежной единицей, они не потеряли своей ценности; а потому были превращены в билеты казначейства на предъявителя, с тем чтобы до следующего 1 января их принимали в уплату налогов или за купленные национальные имущества. По истечении этого срока они лишались всякой ценности. Ассигнаций этих имелось на 558 миллионов. Вследствие этой меры они должны были исчезнуть из оборота в четыре месяца, а так как известно было, что они все находились в руках спекулянтов, враждебных революции, то правительство поступило с высокой справедливостью, не уничтожив их просто без разговоров и только принуждая возвратить в казначейство.
Читатели помнят, что в мае, когда было объявлено о создании революционных армий, издали также декрет о принудительном займе в один миллиард у богатых людей. Этот заем должен был, по проекту Камбона, вынуть из обращения ассигнаций на миллиард. Чтобы предоставить некоторый выбор более благомыслящим гражданам, и обеспечить им некоторые выгоды, открывался заем добровольный. Желающие подписаться получали рентную запись по установленной 5-процентной норме. Другие же, злобно дожидавшиеся принудительных мер, получали бумагу беспроцентную, то есть такую же республиканскую ценность, как и рентная запись, но не приносящую процентов. Наконец, по новому закону, добровольные заимодавцы, получая рентную запись, имели возможность немедленно вернуть свой капитал в форме национальных имуществ (с уплатой половины суммы такими записями), тогда как квитанции принудительного займа должны были приниматься в уплату за приобретенные национальные имущества только через два года после заключения мира. Этим условием, говорилось в проекте, предполагалось заинтересовать богатых людей в скорейшем окончании войны и примирении Европы.
Посредством принудительного или добровольного займов Конвент рассчитывал вернуть на миллиард ассигнаций. Кроме того, недоимок ожидалось 700 миллионов, из них 588 – королевскими ассигнациями, уже изъятыми из обращения и принимаемыми только в уплату налогов. Таким образом, предстояло в течение двух или трех месяцев вернуть ассигнаций на 1 миллиард 700 миллионов, так что долг в 3 миллиарда 776 миллионов сокращался до 2 миллиардов и 76 миллионов. Предполагая, что само право менять рентные записи на национальные имущества вызовет новые покупки, можно было этим путем вернуть еще 500–600 миллионов. Уменьшая эту сумму более чем наполовину, ассигнациям возвращали их ценность, и оставшимися в кассе 484 миллионами уже можно было располагать. Возвращенные путем налогов 700 миллионов, из которых 558 миллионов, перепечатанные с изображением Республики, должны были снова попасть в обращение, тоже поднимались в цене и могли пойти на расходы следующего года.
Способ исполнения этого принудительного займа был, по самому своему свойству, произвольным. Как оценить состояние без ошибки, без несправедливости, даже в спокойное время, на досуге, принимая в соображение все вероятия? А то, что не было возможно даже при самых благоприятных обстоятельствах, во сколько раз менее должно было быть возможно в эпоху насилия и торопливости? Но когда необходимость заставляла тревожить столько жизней, снести столько голов, можно ли было беспокоиться об ошибке в оценке состояний и неточностях в раскладке займа? Итак, для осуществления принудительного займа, как и для реквизиций, был учрежден род диктатуры, которую возложили на коммуны. Каждый был обязан заявить цифру своего дохода.