История Геродота
Шрифт:
Теперь, словно по упавшей с плеча нерадивого раба амфоре, по замерзшей воде разбежались трещины, одна из которых прошла рядом с "Дельфином", и корабль оказался на самом краю пропасти, где на умопомрачительной глубине виднелось дно, а в толще окаменевшего моря как ни в чем не бывало продолжали лениво плавать огромные морские создания, бодро шевеля жабрами и плавниками. К этому моменту клепсидра еще раз отсчитала нужное число капель, и новый взрыв уничтожил страшное чудо. Оно оказалось хрупким, как и всякое чудо, сделанное обленившимися богами, настолько привыкших к ритуальным жертвам, что уже не видящим необходимости являться людям и творить подвиги.
Отвесные стены трещины пробились
Лапы с деревянным скрипом и металлическим клацаньем подогнулись под брюхо, закрепились в предназначенных для них выемках, свисающие ворсины подтянулись, закрепляя их, и Аристотель с некоторым облегчением понял, что это не чудовище и, даже, не берберские пираты. Над его кораблем колоссальной мухой висела Машина - странная, пугающая, могучая, но все-таки Машина. Рванувшая рядом с ней мина повредила обшивку и такелаж, и теперь одна из лап бессильно скребла среди обрывков ворсин и остатков крепежных механизмов. Аристотель ткнул замершего барабанщика и весла втиснулись в неподатливую воду.
Мачта "Дельфина" чуть не скребла Машину по днищу, и притаившийся наверху наблюдатель с изумлением наблюдал как над его головой проплывают замысловато витые и подергивающиеся веревки, которые спускались и вновь уходили в многочисленные отверстия, грубо выделанные медные пластины, разъеденные солью почти до самого основания, железные стволы упоров, покрытые богатой золотой инкрустацией. Любопытный вахтенный попытался дотронуться до одной из накладок, но поверхность украшений угрожающе затуманилась снопом искр. Внутри штуковины гудело, перекатывалось и с треском ломалось. Через равные промежутки времени из такелажных скреп вырывался пар и растекался по меди немедленно тающей изморозью.
Галера, наконец, стала выходить из-под гигантской тени на солнце, брюхо Машины плавно завернулось наверх, оступаясь лишь на многочисленных закопченных отверстиях, откуда резко и неприятно пахло.
Демосфен забыл о еде. Происходящие в гавани метаморфозы лишили мясо и рыбу вкуса, и даже Распорядитель-экономист жевал кусок курятины, лишь машинально продолжая начатый процесс. Черное нечто, вылезшее из моря, совсем не походило на змея, а заодно и на все остальное - подводные лодки берберов, плавучие башни атлантов и титанические прогулочные триремы римлян. В этом нечто крылось больше угрозы, чем в тысяче праздношатающихся по Галикарнассу граждан Вечного города, совсем одуревших от круиза и от нечего делать задирающих мрачных прохожих. Архистратиг начал жалеть о своем решении начать охоту за гадом глубинным и отнял у толстяка невыносимо хрустевшую костями копченую курицу.
Отсюда хорошо было видно, что "Дельфин" стал медленно выбираться из-под брюха этого..., этой... штуковины, на палубе суетились люди, приводя в боевое состояние катапульты и огнеметы, Аристотель о чем-то беседует со спустившимся с мачты наблюдателем, а повисшая в небе клякса пока никак не реагирует. Галера готовилась к сражению.
Творившиеся в гавани чудеса каким-то невероятным образом проходили мимо сознания лицезреющих их граждан. Толпа вяло шумела,
Аристотель всегда следовал совету воинственных атлантов: "Хочешь жить в мире - готовься к войне". Поэтому к моменту атаки на "Дельфине" все приготовления были по большей части сделаны - выдвинуты и закреплены щиты над гребцами, щедро полита палуба, снаряжены катапульты и огнеметы.
Противник был в воздухе - чуть повыше уровня боевой римской триремы, поэтому с тактикой боя особых проблем не возникало. Беспокоило лишь незнание маневренности Машины и огневой мощи. Наблюдатель насчитал два десятка отверстий - предположительно для извержения напалма, что производило определенное впечатление. Однако Аристотель по опыту знал - в сражении гораздо больше значит увертливость и непредсказуемость, из-за чего в свое время практически безоружные финикийцы шутя топили бронированных плавучих слонов атлантов.
Машина была огромной - в ней умещалось пять длин "Дельфина", и, следовательно, можно было предположить ее медлительность и неуклюжесть, что бы там не двигало ее по воздуху - китайские реактивные двигатели или индийские электрические лампы.
Пожалуй, это поинтереснее змея. Аристотель чувствовал прилив сил и не боялся умереть. Такие шансы стать героем боги дают не всякому и, как бы там не обернулось потом дело, слава в Ойкумене им гарантирована.
Но дело грозило обернуться совсем плохо. Как вскоре оказалось, надежды и расчеты Аристотеля не оправдались - враг был невероятно маневрен и вооружен.
Воздушная Машина внезапно оказалась впереди отплывающей галеры, внутри нее что-то угрожающе завыло, и неуклюжее сооружение на корме "Дельфина" разлетелось вдребезги, легко ранив горячими деревянными щепами двух пехотинцев. Чем ей не понравился миноукладчик решить было затруднительно, может быть, приняла его за наиболее важную часть корабля, раз люди решились нарушить эстетику изящных обводов столь нелепым сооружением.
К счастью, второй и третий удары пришлись мимо - враг не сделал поправку на ветер, и галеру только легко и мягко подтолкнуло. Грохот взрывов облепил судно, палуба противно задрожала, но море привычно слизнуло вибрацию. Аристотель был удовлетворен - противник опроверг его ожидания, но, в тоже время, продемонстрировал свои слабости - он не понимал ветра и движение галеры, даже столь медленное относительно его скорости, оказалось для него во многом непредсказуемым. А ведь "Дельфин" еще не показал своих атакующих возможностей.
Однако нападать в лоб было глупо. Врага надо было заманить, отвлечь, обмануть, и он давал для этого все поводы. Корма галеры ему определенно не нравилась - из одного отверстия Машины к кораблю протянулся длинный, дымный шлейф, что-то серое вонзилось в доски и новый взрыв потряс судно.
Раненый в хвост "Дельфин" присел, корму захлестнула волна, а когда вода сошла, то в палубе дымилась аккуратная круглая дыра. Нырнувший туда моряк вскоре показал большой палец - течи не было - и Аристотель приказал развернуть правую катапульту. Клепсидра показывала приближающийся срок, время текло как вода - поплавок подтверждал, что они вышли на планируемую диспозицию, а тщеславный враг требовал преподать ему хороший урок.