История гестапо
Шрифт:
Эта сделка удовлетворила амбиции обоих хитрецов: Гиммлер сохранял за собой эффективный и безраздельный контроль за всей работой полиции, а Кальтенбруннер мог наконец применить свои теории на практике, где подопытным кроликом выступала Европа. Одна из его излюбленных идей заключалась в том, что недостатки в работе германской разведывательной службы в значительной мере объясняются ее разделением на две ветви. Это безумие, говорил он, «отделить политическую разведку от военной». Этого нет ни в одной стране мира, за исключением Франции и Германии, которые совершили общую ошибку. Объединительная идея пробила себе дорогу и легла в основу решительной перестройки РСХА и окончательной победы партии над армией. Ограничение функций Кальтенбруннера было чисто формальным и предназначалось для того, чтобы оставить
Человек, прибывший в Берлин в конце января 1943 года и взваливший на себя тяжелое наследство Гейдриха, был настоящим колоссом. При росте один метр девяносто сантиметров у него были широкие плечи и мощные руки со сравнительно небольшими кистями, способными, однако, раздавить камень. Массивный корпус венчался крупной головой с твердым, тяжелым лицом, словно высеченным из плохо обработанного куска дерева.
Массивный лоб не свидетельствовал о высокой интеллектуальности; маленькие темно-карие глаза с тяжелым блеском в глубоких орбитах наполовину прикрыты тяжелыми веками; широкий, прямой, словно вырезанный одним ударом рот с тонкими губами, огромный, квадратный, грубо вытесанный подбородок. Такие детали подчеркивали тяжеловесный и угрюмый характер этого человека. Таким был тогда Кальтенбруннер. Отталкивающее выражение его лица усиливалось глубокими шрамами, следами модных в дни его молодости дуэлей между студентами, считавшими шрамы признаком мужественности. Лицо его казалось недоступным для эмоций. Из мощной груди исходил глухой голос с сильным австрийским акцентом. Вскоре голос потускнел из-за злоупотребления алкоголем, ведь Кальтенбруннер, как и многие другие нацистские бонзы, был неисправимым алкоголиком, чем очень быстро снискал себе неприязнь Гиммлера. Он курил без остановки, «сжигая» по 80—100 сигарет в день. Его пальцы и ногти были коричневыми от никотина.
С десяти часов утра Кальтенбруннер начинал глотать шампанское и спиртные напитки, особенно коньяк, который ему присылали из Франции. Он вонзал в собеседника мутный, расфокусированный взгляд пьяницы, который смотрит, но не видит, потерявшись за пеленой смутных внутренних видений. Он пережевывал невнятные фразы, порой совершенно неразборчивые, – его дикция была ужасной, теряя звуки в желтых искрошившихся зубах. Несмотря на приказы Гиммлера, Кальтенбруннер так и не решился посетить дантиста – это действие, по всей видимости, было ему не «по зубам».
Гиммлер сознательно доверил Главное имперское управление безопасности человеку посредственному, ведь в его руках остались реальные рычаги управления. Можно было не бояться измены: Кальтенбруннер был фанатичным нацистом, слепо верующим в доктрину партии. Назначение на столь высокий пост было для него сладостным реваншем. Однако без помощи Шелленберга он никогда не увидел бы свои теории примененными на практике. На самом деле руководителем нацистской разведки был Шелленберг; он поддерживал с Гиммлером прямую связь, не считаясь с формальным иерархическим подчинением Кальтенбруннеру.
Но сам Кальтенбруннер воспринял свою роль всерьез. Он, как и его предшественник, был основным поставщиком человеческого материала в лагеря уничтожения. Но если Гейдрих иногда пытался хитрить, применять коварные обходные маневры, как это было во Франции и в Чехословакии, чтобы попытаться установить сотрудничество с частью населения на сложный период войны на Востоке, то Кальтенбруннер, неспособный разработать тонкую тактику, принялся за самые жестокие репрессии.
Он не чурался лично контролировать разработанные в лагерях средства уничтожения заключенных. Осенью 1942 года, еще будучи на прежней должности в Австрии, он проинспектировал лагерь Маутхаузен, где вместе с комендантом лагеря Зирайсом пожелал присутствовать при казни в газовой камере группы заключенных, наблюдая через специальное окошечко за тем, как они умирают.
В начале 1943 года он снова посетил Маутхаузен, чтобы присутствовать на «экспериментальной» казни, проводимой тремя методами: через повешение,
К тому моменту, когда Кальтенбруннер принял на себя руководство Главным имперским управлением безопасности, оно уже превратилось в гигантскую репрессивную машину. Германская склонность к бюрократии полностью здесь развернулась в этом центре системы, объединяющем все информационные каналы из самых отдаленных уголков Европы и транслирующем в обратном направлении приказы. Кабинеты, картотеки, центры подслушивания, радиоцентры, лаборатории, архивы – все достигло такого размаха, что ограничиться Принц-Альбрехт-штрассе стало уже невозможно, и РСХА расползлось по Берлину, заняв не менее 38 больших зданий.
Когда бомбардировки повредили почти все эти здания, Гиммлер воспользовался предлогом и установил новый порядок. Каждый день главные руководители служб обедали в доме номер 116 по Курфюрстенштрассе, где находилось ведомство Эйхмана. Вокруг стола собирались люди, заставлявшие дрожать всю Европу. Кальтенбруннер относился к Эйхману с большой сердечностью: у земляков было много общих знакомых. Кальтенбруннер не упускал случая расспросить Эйхмана о здоровье его оставшейся в Линце семьи, которую хорошо знал, об учебе подросших детей и рождении новых, о здоровье стариков и процветании их многочисленной родни. Постороннему взгляду могут показаться парадоксальными подобные излияния чувств и проявления взаимного интереса людьми, которые в тот день до обеда могли росчерком пера решить судьбу нескольких тысяч несчастных, а выйдя из-за стола, другой подписью послать на смерть новые тысячи жертв на другом конце Европы.
Гиммлер по мере возможности присутствовал на этих обедах. Так он старался поддержать моральный дух своих сподвижников, которые порой стали проявлять неуверенность, получая известия о военных поражениях, участившихся на Востоке, и об итогах массовых налетов англоамериканской авиации на объекты в центре Германии. На этих встречах царили оптимизм и сердечность. Хотя в принципе там не было принято заниматься служебными делами, довольно часто случалось, что Мюллер или Эйхман, пользуясь случаем, спрашивали мнение Кальтенбруннера или Гиммлера по отдельным важным вопросам. Так, между фруктами и сыром или попивая тонкие вина, доставленные из Франции, эти люди решали, стоит ли ликвидировать ту или иную категорию заключенных, применить ту или иную форму казни. Эти чудовищные дела казались им банальными и повседневными: решая их, они спокойно пили кофе.
Именно на этих обедах были обсуждены детали внедрения первых газовых камер; там же обсудили результаты опытов по уничтожению евреев. Долго и тщательно сравнивались скорость, экономичность, легкость различных средств истребления, причем зловещие разговоры не мешали присутствующим работать вилками. Только Небе, переметнувшийся к тому времени на сторону противника и участвовавший вместе с представителями абвера в заговоре с целью убийства Гитлера, очень страдал, по словам Гизевиуса, от этих обменов мнениями и «уходил с них полностью измотанный».
Когда Гиммлера не было, возглавлял эти обеды Кальтенбруннер, нередко использовавший их для язвительных нападок на тех своих подчиненных, кого не любил или чьи прямые отношения с Гиммлером его раздражали. Шелленберг, как протеже Гиммлера, был наиболее частым объектом его атак, и он даже жаловался Гиммлеру, прося освободить его от присутствия на этих трапезах. Но рейхсфюрер СС слишком высоко ценил этот обычай, чтобы допускать малейшее отступление.
Несмотря на своеобразную опеку, под которую Гиммлер его поместил, Кальтенбруннер наложил на РСХА отпечаток узости своего мышления и юридического образования. Гизевиус следующим образом описал его воздействие: «Пришел Кальтенбруннер, и с каждым днем начало становиться все хуже и хуже. Мы начали отдавать себе отчет, что импульсивные действия такого убийцы, каким был Гейдрих, может быть, не столь ужасны, как холодная юридическая логика адвоката, у которого оказался в руках такой опасный инструмент, как гестапо».