История государства Российского. Том 2. От Великого князя Святополка до Великого князя Мстислава Изяславовича
Шрифт:
В сие время Игорь был уже Монахом. Изнуренный печалию и болезнию, он изъявил желание отказаться от света, когда Великий Князь готовился идти на его брата. «Давно, и в самом счастии, я хотел посвятить Богу душу мою, – говорил Игорь: – ныне, в темнице и при дверях гроба, могу ли желать иного?» Изяслав ответствовал ему: «Ты свободен; но выпускаю тебя единственно ради болезни твоей». Его отнесли в келью: он 8 дней лежал как мертвый; но, постриженный Святителем Евфимием, совершенно выздоровел и в Киевской Обители Св. Феодора принял Схиму, которая не спасла его от гнева Судьбы: скоро увидим жалкий конец сего несчастного Олегова сына.
Князья Черниговские выгнали Святослава из Брянска, Козельска, Дедославля, но слыша, что Георгий прислал к нему 1000 Белозерских латников, отступили к Чернигову. Они не устыдились всенародно объявить в стране Вятичей, чтобы жители старались умертвить Святослава и что убийцы будут награждены его имением! Родственники гнали сего Князя, друзья оставляли. В числе их находился Воевода, Князь Иоанн Берладник: он не захотел более с ним скитаться, взял у него за службу 200 гривен серебра, 6 фунтов золота и перешел к Смоленскому Князю. Только Владимир Рязанский и сын Георгиев, Иоанн, усердно делили труды и беспокойства
Довольный злом, причиненным Уделу Изяславовых братьев, Георгий желал лично угостить Святослава, коего сын, Олег, подарил ему тогда редкого красотою парда. Летописец хвалит искреннее дружество, веселую беседу Князей, великолепие обеденного пиршества и щедрость Георгия в награждении Бояр Святославовых. Между сими Вельможами отличался девяностолетний старец, именем Петр; он служил деду, отцу Государя своего; уже не мог сесть на коня, но следовал за Князем, ибо сей Князь был несчастлив. Георгий, неприятель Ростислава Рязанского, осыпал ласками и дарами его племянника, Владимира, как друга и товарища Святославова.
Сие угощение достопамятно: оно происходило в Москве. К сожалению, Летописцы современные не упоминают о любопытном для нас ее начале, ибо не могли предвидеть, что городок бедный и едва известный в отдаленной земле Суздальской будет со временем главою обширнейшей Монархии в свете. По крайней мере знаем, что Москва существовала в 1147 году, Марта 28, и можем верить новейшим Летописцам в том, что Георгий был ее строителем. Они рассказывают, что сей Князь, приехав на берег Москвы-реки, в села зажиточного Боярина Кучка, Степана Ивановича, велел умертвить его за какую-то дерзость и, плененный красотою места, основал там город; а сына своего, Андрея, княжившего в Суздальском Владимире, женил на прелестной дочери казненного Боярина. «Москва есть третий Рим, – говорят сии повествователи, – и четвертого не будет. Капитолий заложен на месте, где найдена окровавленная голова человеческая: Москва также на крови основана и к изумлению врагов наших сделалась Царством знаменитым». Она долгое время именовалась Кучковым.
Ободренный Святослав возвратился к берегам Оки. Там соединились с ним Ханы Половецкие, его дяди, и так называемые Бродники, о коих здесь в первый раз упоминается. Сии люди были Христиане, обитали в степях Донских среди варваров, уподоблялись им дикою жизнию и, как вероятно, состояли большею частию из беглецов Русских: они за деньги служили нашим Князьям в их междоусобиях. Разорив многие селения в верховье Угры, в Смоленской области, Святослав завоевал всю страну Вятичей, от Мценска до Северского Удела, и вместе с Глебом, сыном Георгия, шел далее, когда Послы Давидовичей встретили его и сказали именем Князей: «Забудем прошедшее. Дай нам клятву союзника, и возьми свою отчину. Не хотим твоего имения». Успехи ли Ольговича склонили их к миру? Или сын Всеволодов, Святослав, который, в замену Владимиру получив в Удел от Великого Князя Бужск, Меджибож, Котельницу и другие города, держал его сторону, но жалел о дяде и тайно с ним пересылался? Как бы то ни было, Черниговские Князья, Святослав Ольгович и сын Всеволодов заключили союз, чтобы соединенными силами противоборствовать Изяславу Мстиславичу.
Еще Великий Князь не знал сего вероломства Давидовичей и спокойно занимался в Киеве важным делом церковным. Следуя примеру Великого Ярослава, он созвал шесть Российских Епископов и велел им без всякого сношения с Цереградом (где Духовенство не имело тогда Главы) на место скончавшегося Митрополита, Грека Михаила, поставить Климента, Черноризца, Схимника, знаменитого не только Ангельским Образом, но и редкою мудростию. Некоторые Епископы представляли, что благословение Патриарха для того необходимо; что нарушить сей древний обряд есть уклониться от православия Восточной Церкви и что умерший Святитель Михаил обязал их всех грамотою не служить без Митрополита в Софийском храме. Другие, не столь упорные, объявили себя готовыми исполнить волю Изяславову, согласную с пользою и честию Государства. Епископ смоленский, Онуфрий, выдумал посвятить Митрополита главою Св. Климента, привезенною Владимиром из Херсона (так же, как Греческие Архиереи издревле ставили Патриархов рукою Иоанна Крестителя) и сим торжественным обрядом успокоил Духовенство. Один Нифонт, Святитель Новогородский, не признавал Климента Пастырем Церкви; осуждал Епископов как человекоугодников и заслужил благоволение Николая IV, который, чрез несколько месяцев заступив место изгнанного Цареградского Патриарха, Козьмы II, написал к Нифонту одобрительную грамоту и сравнивал его в ней с первыми Святыми Отцами.
В то время как Изяслав, распустив Собор и возобновив мир с Половцами, думал наслаждаться спокойствием, коварные Давидовичи прислали объявить ему, что Святослав завоевал их область; что они желают выгнать его с помощию Великого Князя и смирить Георгия, их врага общего. Изяслав отпустил к ним племянника, Всеволодова сына, и скоро, убежденный вторичною просьбою Князей Черниговских, велел собираться войску, чтобы идти на Святослава и Георгия. «Пойдем с радостию и с детьми на Ольговича, – говорили ему Киевляне: – но Георгий твой дядя. Государь! Дерзнем ли поднять руку на сына Мономахова?» Столь народ любил память добродетельного Владимира! Изяслав не хотел слушать Бояр, которые сомневались в верности Князей Черниговских. «Мы дали взаимную клятву быть союзниками, – сказал он с твердостию: – иду – и пусть малодушные остаются!» Уже Великий Князь стоял на реке Супое, поручив столицу брату своему, Владимиру. К счастию, Боярин Киевский, Улеб, сведал в Чернигове тайный заговор и спешил уведомить Изяслава, что Давидовичи мыслят злодейски умертвить его или выдать Святославу, находясь в согласии с Георгием. Великий Князь не верил тому; но чрез Посла требовал от них новой клятвы в дружестве.
Сия весть имела в Киеве следствие ужасное. Владимир Мстиславич собрал граждан на Вече к Св. Софии. Митрополит, Лазарь Тысячский и все Бояре там присутствовали. Послы Изяславовы выступили и сказали громогласно: «Великий Князь целует своего брата, Лазаря и всех граждан Киевских, а Митрополиту кланяется»… Народ с нетерпением хотел знать вину Посольства. Вестник говорит: «Так вещает Изяслав: Князья Черниговские и сын Всеволодов, сын сестры моей, облаготворенный мною, забыв святость крестного целования, тайно согласились с Ольговичем и Георгием Суздальским. Они думали лишить меня жизни или свободы; но Бог сохранил вашего Князя. Теперь, братья Киевляне, исполните обет свой: идите со мною на врагов Мономахова роду. Вооружитесь от мала до велика. Конные на конях, пешие в ладиях да спешат к Чернигову! Вероломные надеялись, убив меня, истребить и вас». Все единогласно ответствовали: «Идем за тебя, и с детьми!» Но, к несчастию, сыскался один человек, который сие прекрасное народное усердие омрачил мыслию злодейства. «Мы рады идти, – говорил он: – но вспомните, что было некогда при Изяславе Ярославиче. Пользуясь народным волнением, злые люди освободили Всеслава и возвели на престол: деды наши за то пострадали. Враг Князя и народа, Игорь, не в темнице сидит, а живет спокойно в монастыре Св. Феодора: умертвим его; и тогда пойдем наказать Черниговских!» Сия мысль имела действие вдохновения. Тысячи голосов повторили: «Да умрет Игорь!» Напрасно Князь Владимир, устрашенный таким намерением, говорил народу: «Брат мой не хочет убийства. Игорь останется за стражею; а мы пойдем к своему Государю». Киевляне твердили: «Знаем, что добром невозможно разделаться с племенем Олеговым». Митрополит, Лазарь и Владимиров Тысячский, Рагуйло, запрещали, удерживали, молили: народ не слушал и толпами устремился к монастырю. Владимир сел на коня, хотел предупредить неистовых, но встретил их уже в монастырских вратах: схватив Игоря в церкви, в самый час Божественной Литургии, они вели его с шумом и свирепым воплем. «Брат любезный! Куда ведут меня?» – спросил Игорь. Владимир старался освободить несчастного, закрыл собственною одеждою, привел в дом к своей матери и запер ворота, презирая ярость мятежников, которые толкали его, били, сорвали с Боярина Владимирова, Михаила, крест и златые цепи. Но жертва была обречена: злодеи вломились в дом, безжалостно убили Игоря и влекли нагого по улицам до самой торговой площади; стали вокруг и смотрели как невинные. Присланные от Владимира Тысячские в глубокой горести сказали гражданам: «Воля народная исполнилась: Игорь убит! Погребем же тело его». Народ ответствовал: «Убийцы не мы, а Давидовичи и сын Всеволодов. Бог и Святая София защитили нашего Князя!» Труп Игорев отнесли в церковь; на другой день облачили в ризу Схимника и предали земле в монастыре Св. Симеона. Игумен Феодоровской Обители, Анания, совершая печальный обряд, воскликнул к зрителям: «Горе живущим ныне! Горе веку суетному и сердцам жестоким!» В то самое время загремел гром: народ изумился и слезами раскаяния хотел обезоружить гневное Небо. – Великий Князь, сведав о сем злодействе, огорчился в душе своей и говорил Боярам, проливая слезы: «Теперь назовут меня убийцею Игоря! Бог мне свидетель, что я не имел в том ни малейшего участия, ни делом, ни словом: он рассудит нас в другой жизни. Киевляне поступили неистово». Но, боясь строгостию утратить любовь народную, Изяслав оставил виновных без наказания; возвратился в столицу и ждал рати Смоленской.
Война началася. Святослав Ольгович, уведомленный о жалостной кончине брата, созвал дружину и, рыдая в горести, заклинал всех быть усердными орудиями мести справедливой. Он пошел к Курску, где находился сын Великого Князя, Мстислав, который, чтобы узнать верность жителей, спрашивал, готовы ли они сразиться? «Готовы, – ответствовали граждане: – но только не обнажим меча на внука Мономахова»: ибо Глеб, сын Георгия Владимировича, был с Святославом. Юный Мстислав уехал к отцу, а Курск и города на берегах Сейма добровольно поддалися Глебу; другие оборонялись и не хотели изменить государю киевскому: напрасно Святослав и Глеб грозили жителям вечною неволею и Половцами. Соединясь с дружиною Черниговскою, сии Князья взяли приступом только один город; сведав же, что Изяслав идет к Суле и что рать Смоленская выжгла Любеч, ушли в Чернигов, оставленные своими друзьями, Половцами. Великий Князь завоевал крепкий город Всеволож, обратил в пепел Белую Вежу и другие места в Черниговской области, но без успеха приступал к Глеблю (ибо жители, в надежде на Святого защитника своего, оборонялись мужественно) и возвратился в Киев торжествовать победу веселым пиром, отложив дальнейшие предприятия до удобного времени. Он велел брату своему, Ростиславу, идти в Смоленск и вместе с Новогородцами тревожить область Суздальскую.
(1148 г.) Скоро неприятельские действия возобновились. Глеб занял Остер и, дав слово Великому Князю ехать к нему в Киев для свидания, хотел нечаянно взять Переяславль; но был отражен. В то же время Черниговцы, дружина Святославова и Половцы, их союзники, опустошили Брагин. Изяслав, осадив Глеба в Городце, или Остере, принудил его смириться, и стал близ Чернигова на Олеговом поле, предлагая врагам своим битву. Они не смели, ибо видели рать многочисленную. Великий Князь пошел к Любечу, где находились их запасы. Давидовичи, Святослав и сын Всеволодов, соединясь с Князьями Рязанскими, решились наконец ему противоборствовать. Уже стрелки начали дело; но сильный, необыкновенный зимою дождь развел неприятелей. Река, бывшая между ими, наполнилась водою, и самый Днепр тронулся: Изяслав едва успел перейти на другую сторону; а Венгры, служившие ему как союзники, обломились на льду.