История груди
Шрифт:
Женщины из низших сословий носили жесткие корсажи со шнуровкой спереди поверх рубашки. Подобные корсажи можно увидеть до сих пор как элемент национального костюма во многих странах Европы. Но в знатных семьях более плотные корсажи, усиленные китовым усом и деревянной или металлической баской, были обязательны даже для девочек двух с половиной или трех лет. Эти корсажи были такими жесткими и узкими, что не просто превращали женские груди в подобие доски, но иногда приводили к втянутости сосков, к сломанным ребрам и даже к смерти [117] .
117
Valerie A. Fildes, Breasts, Bottles, and Babies,c. 102.
Такие
118
Christopher Hibbert, The Virgin Queen: Elizabeth I, Genius of the Golden Age,c. 10.
Груди часто представляли как предметы красоты и объекты мужского желания. Их вид вводит в транс, прикосновение к ним воспламеняет или, как лучше сказал Джон Лили: «Ее грудь дышит огнем, лишь только ты ее коснешься» («Анти-любовь», 1593). В литературе последовательность такова: вид грудей, возбуждение (его, а не ее) и — иногда — обладание. Но для женщин Елизаветинской эпохи все эти три этапа противоречили философским и религиозным убеждениям, согласно которым чувственный опыт намного ниже духовного опыта.
Перечисление достоинств чьей-то любовницы позволяло поэту заявить свое право собственности, а при чтении этих строк слушателю-мужчине пережить своего рода соединение с мужчиной. Как много веков спустя отметил Фрейд, женщина часто является вершиной треугольника отношений, в которые двое мужчин соединены через нее. Так, мужчина-поэт (или художник) привлекает к себе читателя-мужчину (или мужчину-зрителя) посредством словесного восхваления (или портрета), который прославляет (или унижает) женское тело. «Менафон» (1589) Роберта Грина является стандартным примером:
Ее локоны спутаны словно шерстяные нити. …………………… Ее губы — это розы, омытые росой. …………………… Ее соски, словно спелые наливные яблоки, Круглые, как восточный жемчуг, нежные, как заря.В этом случае груди пробуждают три чувства из пяти — зрение, вкус и осязание — в длинном списке избитых аналогий.
Эдмунд Спенсер (1552–1599), сравнивая части женского тела с различными цветами, создал английский анатомический сад в своем Сонете 64:
У губ ее аромат левкоев, Ее щеки красны, как розы, Ее белоснежный лоб, как бутоны анемон, Ее прекрасные глаза, как только что расцветшие гвоздики, Ее пышная грудь, как земляничная поляна, Ее шея, как охапка водосбора, Ее груди, словно лилии, Ее соски, как только что раскрывшийся жасмин.У него есть и сравнения с фруктами. В «Эпиталаме» — стихотворении в честь свадьбы — невеста уподобляется трапезе, в которой груди — основное блюдо в меню осязаемых наслаждений.
Ее щеки, как порозовевшие на солнце яблоки, Ее губы, словно вишни, которые просят мужчину съесть их, Ее груди, как чашка неснятой сметаны, Ее соски, как бутоны лилий.Шекспир,
119
Перевод С. Я. Маршака.
Традиция нового платонизма, унаследованная Шекспиром и другими поэтами Елизаветинской эпохи, требовала, чтобы возлюбленная была одновременно и красива, и добродетельна. И добродетель эта заключалась, главным образом, в том, чтобы стойко отказывать мужчине в удовлетворении его желания. Пусть себе созерцание ее глаз, губ и грудей возбуждает мужчину. Задача женщины провести его от обычного плотского желания к тому, чтобы он оценил ее душу.
Никто из поэтов не боролся так пылко при помощи слов с конфликтом между сексуальным желанием и христианской добродетелью, как сэр Филип Сидни (1554–1586) в «Астрофиле и Стелле». Прекрасной Стелле он жалуется: «…пока твоя красота влечет сердце к любви… Желание все еще кричит: „Дай мне поесть“». Красота, которая должна вести к целомудренному восхищению в соответствии с канонами куртуазной любви, плавится на мелководье сладострастия. Поэта, чье внутреннее состояние зеркально отражено в этом стихотворении, эротизированное женское тело заставляет пережить конфликт, разрешить который должным образом может только брак.
Таким образом, зрение становится опасным, если взгляд фокусируется на женских формах. Оно опасно для психологического комфорта мужчины, и еще более опасно оно для женщины, которая рискует потерять свою «добродетель» и даже свою жизнь. Литературный критик Нэнси Викерс (Nancy Vickers)проанализировала развитие ситуации от разглядывания к изнасилованию, которое происходит в некоторых текстах Елизаветинской эпохи [120] . Она приводит яркий пример из шекспировской «Обесчещенной Лукреции», где брутальный герой Тарквиний находит Лукрецию спящей и кладет свою похотливую руку «на ее голую грудь, сердце всей ее земли». Тарквиний насилует Лукрецию, оставив ее «круглые башни разрушенными и бледными». Каким бы языком ни была описана сцена, суть ее не меняется. Это изнасилование женщины безжалостным хищником.
120
Nancy Vickers, «„The blazon of sweet beauty’s best“: Shakespeare’s Lucr`ece»,в Shakespeare and the Question of Theory,издание Patricia Parker and Geoffrey Hartman, c. 95–115.
Если Шекспир представлял женское тело крепостью, которую нужно завоевать и опустошить, то и мореплаватели эпохи Возрождения рассматривали Новый Свет как девственную территорию, ожидающую проникновения крепкого мужчины. Паутина ассоциаций между женским телом и землей, которую нужно завоевать, прочно укоренилась в представлениях первооткрывателя Христофора Колумба, как это видно из его записей в дневнике. В одном месте он сравнивает землю с женской грудью в форме груши, в одной части которой было расположено нечто, подобное женскому соску [una teta de muger] [121] .Написанные пером в 1498 году, когда Колумб впервые увидел землю Южной Америки, эти слова представляют Новый Свет как лучшую часть груди — «райский сосок», выступающий на сфере груди [122] .
121
Kirkpatrick Sale, The Conquest of Paradise: Christopher Columbus and the Columbian Legacy,c. 176.
122
Catherine Keller. «The Breast, The Apocalypse, and the Colonial Journey», c. 64.