История и фантастика
Шрифт:
— Ну что ж, получается, что все именно так и есть. Закрывай глаза, не закрывай.
— Не только в Польше есть люди, абсолютная страсть которых — политика, слежение за механизмами игры в среде элит и власти. А вы тоже из таких, или вам это совершенно неинтересно?
— Совершенно. А слово «неинтересно» слишком мягкое, чтобы точно определить мое отношение к сказанному.
— Вас одинаково балуют «Газета выборча», «Жеч посполита», «Жиче» и «Трибуна». Каким чудом вы ухитряетесь нравиться всем? Неужто они не сумели выудить в ваших романах даже след политических пристрастий? Вас это ничуть не беспокоит? Которая из названных редакций вам ближе всего?
—
— Из различных ваших высказываний в прессе и замечаний, которые делают ваши герои, я пытался реконструировать ваш политический портрет. Но, признаться, столкнулся с серьезными трудностями. Может быть, вы поможете мне, определив свое отношение к газете «Нет» и Ежи Урбану [85] ?
— Почему ж не помочь? Я всегда охотно помогаю. Я регулярно читаю «Нет». Как и несколько других изданий. Читая, я, как правило, обхожусь без упомянутого вами «отношения», поскольку практика показывает, что для получения удовольствия от чтения совершенно излишне эмоциональное отношение к данному газетному изданию, как и к лицам, его редактирующим. Впрочем, относительно конкретно упомянутого вами пана Ежи Урбана я позволю себе сделать некоторое исключение. У меня есть к нему определенное эмоциональное отношение. Это результат того, что я почитывал его сколько себя помню. И с его газеты начинал читать, иногда беря в руки «Политику» или «Шпильки». А я человек порядочный. Не отпираюсь, стоит только пропеть третьему петуху, увянуть моде, а конъюнктуре измениться. Я выразился достаточно ясно? Благодарю.
85
«Нет» считается в правых кругах скандальной и антиклерикальной газетой. Ежи Урбан — ее редактор.
— Польша проявляет поразительную склонность гнить с головы. То, что мы видим в исполнении очередных правительственных кабинетов и парламентских структур, — истинная гангрена: цинизм, своекорыстие, алчность, коррупция. Хуже того, столь же бездонная глупость и близорукость. Политические элиты — «негативный электорат», система исполнения власти — убогая халтура. Значит ли это, что бардак — наше извечное specialite de la maison [86] ? Быть может, полякам нужна «крепкая рука»? Или сто лет обучения (у кого?!), чтобы овладеть элементами демократии? Что требуется Польше?
86
Фирменное блюдо (фр.).
— Не имею ни малейшего понятия. Это не моя делянка.
— В вашем рассказе «В воронке от бомбы» мы видим специфическое объединение Европы под диктатом бандитизма. Не знаю, есть ли тут что-либо общее с вашим отношением к современности, но иногда задаю себе вопрос: могут ли, например, мафиозные структуры стать реальной угрозой для существования государственных институтов? В Польше? В России? В Объединенной Европе? Чувствуете ли вы себя в безопасности в своей стране? Большинство поляков говорят, что нет…
— И они правы.
— Похоже, мне не удастся втянуть вас в разговоры о политике, так что давайте вернемся к исторической теме… Здислав Петрасик из «Политики» утверждает, что вы занимаетесь некоей разновидностью малого исторического реализма, который он обнаруживает в выдвижении на первый план уличной грязи, физиологичности человеческого поведения, примитивности жизненных условий и т. д. Не знаю, что об этом думать, потому что Петрасик — исключительно толковый редактор отдела культуры весьма достойного журнала и прекрасно знает, что улицы средневековых городов были вонючими разливами нечистот, а о деликатности солдата, купца, крестьянина, палача, уличной девки или даже монаха, пожалуй, не стоит и говорить. Тогда в чем же дело? Какого рода игру ведет с вами Петрасик? А может, «Политика»? Идет ли речь о видении истории или о чем-то совсем другом?
— Я бы сказал, что у меня не малый, а большой
— Я был также немало удивлен, когда увидел, сколь сильно отличается от вашего представление Марека Орамуса относительно сексуальности времен средневековая. Он пишет: «Эротизм никак не соответствует здесь всему остальному. Сексом занимаются совсем как в наше время. Это источник радости, немыслимый в средневековье». Серьезный упрек, касающийся переноса мыслительных и нравственно-моральных категорий нашей эпохи в далекое прошлое. Профессионально это именуется анахронизмом. Так кто же тут ошибается и почему? Церковь наверняка душила искушения гедонизма у своей паствы, осуществляя прокреативную миссию, однако удалось ли ей сделать это так результативно, как полагает Орамус? И, собственно, почему он так считает? Вы с ним читаете разные книги? Так редко беседуете? Похоже, все обстоит совсем наоборот…
— Церковь всегда выступала против гедонизма, а со сферой человеческой сексуальности боролась особенно яростно — да, впрочем, и до сих пор продолжает бороться, что видно невооруженным глазом. Это были — по-прежнему остаются — действия из области социотехники, а их цель, разумеется, власть. Но борьба с сексуальностью и попытки приглушить эту сферу интересов у людей были в средневековье столь же неэффективны, как и теперь. Возвращаясь к мнению Орамуса: я редко вступаю в споры относительно показанной в «Башне Шутов» средневековой реальности; я действительно часто этой реальностью поигрываю. Однако там, где я прав, — там прав. А в том, что касается секса, я прав. И, как говорится, привет семье. Секс был источником радости и счастья всегда, во все эпохи, а средневековье в этом смысле было более радостным, менее лживым и гораздо менее мещанским, нежели на рубеже девятнадцатого и двадцатого веков. Кто утверждает иное, тот ошибается. Мы явно, как вы изволили заметить, читали с Орамусом разные книги. Но касательно затронутой темы, я читал именно те, которые следует.
— А как влияют на выбор исторического материала чисто сюжетные соображения?
— Очень сильно. Например, я прекрасно знаю, что после того как гуситы в 1425 году сожгли Бардо, они напали на Каменец, захватили его и разрушили. Однако драматургия моего романа не позволила включить это событие в действие, у меня после сожжения Бардо гуситы возвращаются в Чехию. Так что я, низко склонив главу, приму все удары от историков, которые заламывают надо мной руки: «Этот дуралей не знает исторических фактов». Ладно, согласен. Можете не бить.
— Вы вот измываетесь и разыгрываете целые иеремиады, а я, между прочим, не нашел в рецензиях подобных упреков. Самое большее — замечания об искажении исторической правды, причем с указанием на то, что роман нормально держался бы и без изменений в фактографии. Разумеется, больше всего писалось об инквизиции.
— А как же иначе-то? Историков в основном нервировал вопрос о преувеличении роли инквизиции. Действительно ли она имела в те времена такое влияние? Наверняка нет, но именно такую, сильную, требовала моя фабула. В то же время я категорически не согласен со все чаще высказываемым мнением, будто инквизиция была благотворительным учреждением, которое изредка, поглаживая при этом по головке, вежливо и робко просило уважаемых еретиков перестать грешить, а уговорив, отпускало домой, дав каждому на дорогу по кресту и булке с ветчиной.