История и память
Шрифт:
Добавим к сказанному, что эта модель должна быть уточнена применительно к определенному типу общества и к тому историческому моменту, когда происходит переход от одного вида памяти к другому. Без внесения изменений ее нельзя применять при изучении перехода от устной формы сохранения памяти к письменной в древних обществах, в «первобытных» обществах нового или современного типа, в европейских средневековых или мусульманских обществах. Д. Айкельман показал, что тип памяти, основанный на запоминании культуры одновременно в устной и письменной формах, функционировал в мусульманском мире примерно до 1930 г., впоследствии изменившись, и напоминал о тех фундаментальных связях, которые во всех обществах существуют между школой и памятью.
Наиболее древние египетские трактаты по ономастике, вдохновленные, вероятно, шумерскими образцами, датируются только 1100 г. до Р. X.
В самом деле, следует разобраться, с чем же, в свою очередь, связано то изменение интеллектуальной деятельности, которое произошло благодаря возникновению «искусственной», т. е. письменной, памяти? Можно вспомнить о потребности в запоминании количественных значений (регулярно повторяющиеся зарубки, веревочные узлы и т. д.) и подумать о существовании некоей связи с торговлей. Но необходимо пойти еще дальше и вновь связать эти списки с установлением монархической власти. Запоминание с помощью перечня, списков, составленных по иерархическому принципу, - это не только новая организационная деятельность в области познания, но и один из аспектов организации новой власти.
Происхождение этих списков, отзвук которых мы обнаруживаем в гомеровских поэмах, нужно относить к периоду царств Древней Греции.
Во II песне «Илиады» мы последовательно обнаруживаем перечень кораблей, затем перечень лучших воинов и лучших ахейских лошадей, а сразу же вслед за этим - список троянской армии. «Все это вместе занимает почти половину II песни - около 400 стихов, состоящих почти исключительно из перечисления имен собственных, что наводит на мысль о настоящей тренировке памяти»157. Благодаря грекам мы наиболее явным образом прослеживаем эволюцию, которая имеет место в истории коллективной памяти. Экстраполируя учение И. Майерсона158 об индивидуальной памяти на память коллективную и рассматривая последнюю в том виде, в котором она предстает перед нами в истории Древней Греции, Ж.-П. Вернан подчеркивает: «Память, поскольку она отличается от привычки, представляет собой сложное изобретение - последовательное освоение человеком собственного индивидуального прошлого, точно так же как история дает возможность определенной социальной группе освоить ее коллективное прошлое»159. Но так же как у греков письменная память добавилась к памяти устной - при этом преобразовав ее, - так и история пришла на смену коллективной памяти, видоизменив ее, но не разрушив. Остается только лучше изучать функции и эволюцию последней. Обожествление, а затем обмирщение памяти, рождение мнемотехники - такова та богатая картина, которую предлагает нам греческая коллективная память во времена между Гесиодом и Аристотелем, между VIII и IV в.
Уловить момент перехода от устной памяти к письменной, безусловно, трудно. Однако особая институция и некий текст смогут, вероятно, помочь нам реконструировать то, что могло произойти в архаической Греции.
Под институцией мы понимаем мнемона, который «позволяет наблюдать пришествие в сферу права социальной функции памяти»160. Мнемон - это человек, который хранит воспоминание о прошлом ради принятия справедливого решения. Это могло быть лицо, роль которого в качестве «памяти» ограничивалась какой-либо случайной операцией. Например, Теофраст указывает, что, по закону Туриума, три ближайших соседа проданного имения получали монету «за память и свидетельство». Но исполнение этой функции могло быть длительным. Существование этих чиновников памяти напоминает явления, на которые мы уже ссылались: связь с мифом, связь с урбанизацией. В мифологии и легендах мнемон - это слуга героя, постоянно сопровождающий того, с тем чтобы напоминать ему о божественном запрете, забвение которого повлекло бы за собой смерть. Мнемоны использовались в городах как должностные лица, в чьи обязанности входило сохранение в памяти того, что имело значение в религиозном (в частности, в отношении календаря) и юридическом отношениях. С развитием письменности эти «живые памяти» превратились в архивариусов.
С другой стороны, Платон в «Федре» (274 С - 275 В) вкладывает в уста Сократа легенду об изобретении египетским богом Тотом161, покровителем писцов и образованных чиновников, чисел, счета, геометрии и астрономии, настольных игр, игры в кости, а также алфавита. И он подчеркивает, что, осуществив все это, бог преобразовал память, однако
Более примечательно, безусловно, «обожествление памяти и создание обширной мифологии воспоминания в архаической Греции», как верно говорит Ж.-П. Вернан, который следующим образом обобщает свое наблюдение: «В различные эпохи и в различных культурах существует некое согласие между применяемыми техниками припоминания, внутренней организацией этой функции, ее местом в системе "я" и образом, который люди придают памяти»163.
Греки архаической эпохи превратили Память в богиню Мнемо-зину. Это мать девяти муз, которых она произвела на свет благодаря девяти ночам, проведенным с Зевсом. Она посылает людям воспоминания о героях и об их значительных поступках, она определяет развитие лирической поэзии164. Следовательно, поэт - это обладатель памяти; аэд - в той же степени прорицатель прошлого, в какой собственно прорицатель таков по отношению к будущему. Он является вдохновенным свидетелем «древних времен», героического века и сверх того - эпохи начал.
Поэзия, отождествленная с памятью, превращает последнюю в зна ние и даже в мудрость, sophia. Поэт занимает место среди «учителей истины»165, и во времена возникновения греческой поэтики поэтическое слово представляет собой живую надпись, которая записывается в памяти, как на мраморе [Svenbro]. Говорят, что для Гомера «слагать стихи означало вспоминать». Открывая поэту тайны прошлого, Мнемозина ведет его к потусторонним тайнам. Память предстает тогда как дар посвященных и как анамнезис, воспоминание, как аскетиче ская техника и мистика. Поэтому Память играет первостепенную роль в орфических и пифагорейских учениях. Она является противоядием Забвения. В орфическом аду смерть должна была избегать источника забвения, не пить из Леты; наоборот, ей следовало утолять жажду из родника Памяти, который является источником бессмертия.
У пифагорейцев эти верования сочетаются с учением о перевоплощении душ, а путем совершенствования признается тот, который ведет к воскрешению в памяти всех предшествующих жизней. И превращало Пифагора в глазах приверженцев этих сект в некое существо, играющее роль посредника между Богом и человеком, то, что он сохранил воспоминания о своих последовательных реинкарнациях, в частности о своем существовании во времена Троянской войны в образе Эфорба, убитого Менелаем. Эмпедокл также вспоминал о самом себе: «Бродяга, изгнанный из мира богов... когда-то я был и мальчиком и девочкой, и кустарником и птицей, и немой рыбой в море...»
Поэтому в обучении пифагорейцев «упражнения для памяти» занимали большое место. Согласно Аристотелю166. Эпименид достигал таким образом настоящего экстаза, обусловленного воспоминанием.
Но, по глубокому замечанию Ж.-П. Вернана, «перемещение Мнемозины из космологического плана в план эсхатологический видоизменяет соотношение, существующее между мифами о памяти» [Vernant, 1965. Р. 61].
Помещение памяти вне времени радикальным образом отделяет ее от истории. Мистическое обожествление памяти препятствует любому «стремлению исследовать прошлое» и «выстроить архитектуру времени» [Vernant. 1965. Р. 73-74]. Таким образом, в зависимости от своей ориентации память может либо подвести к истории, либо увести от нее. Когда она ставит себя на службу эсхатологии, она также начинает питаться подлинной ненавистью к истории167.
Греческая философия в лице самых великих мыслителей почти никогда не устанавливала связи между памятью и историей. Если у Платона и Аристотеля память и относится к душе, то проявляется она на уровне не интеллектуальной ее части, но части чувственной. В знаменитом фрагменте из «Теэтета» (191, C-D) Платона Сократ говорит о куске воска, который пребывает в нашей душе, является «даром памяти, матери Муз», и позволяет нам обретать ощущения, как отпечатки перстня. Платоническая память утратила свой мифический характер, но она не пытается превратить прошлое в знание, она стремится уйти от временного опыта.