История ислама с основания до новейших времён. Т. 2

Мюллер Август

Но по дороге к месту казни он сымпровизировал новую строфу в ином духе:

Не ликовал я никогда, хоть счастьенередко улыбалось,Но не робел при встрече – пороюс злой судьбой.Не я раздор затеял – горе притянуло:Что ж, храбро устремился – гденужно первым на коне.На ссору вызвал друг, и я егоубил.Хотя бы и свояк обидчик твой – не уступай,борись!

Своеобразные переливы утешительного исповедания простой и величественной исламской идеи покорности судьбе рядом с неискоренимой старинной арабской спесью представляют нечто в высшей степени трогательное. В стихах этих легко также подметить, как глубоко еще сидело чувство личной независимости и раздражительной гордости даже в груди лучших людей народа. Еще новое доказательство замечательного искусства управления Му’авии: он умел обуздывать всевозможные страсти. Менее способному правителю легко могло не посчастливиться. Другому не удержать бы этих упрямцев от всеобщей жесточайшей взаимной резни.

И на разные отдельные отрасли управления Му’авия обращал также серьезное внимание. Сам он работал усердно и много, во всем решительно стремился ввести улучшения. Будучи религиозно индифферентным, он не боялся ставить на высшие должности христиан, наиболее освоенных с местными порядками. Он старался ввести самостоятельную чеканку, избегая рабского подражания чужим образцам. При нем первом стали выбивать серебряные и золотые монеты с оригинальным собственным чеканом. В высшей степени, однако, характерно, что арабы, особенно недоверчивые к золоту, не захотели принимать новую монету, «так как на ней не было креста». Как ни ненавистен был для мусульман этот символ христианской религии, но как свидетельство полновесной византийской чеканки он повсеместно встречал самый лестный прием. С особой заботой относился Му’авия к финансам. В его владычество подати не были особенно тягостны, но он пользовался всяким обстоятельством, чтобы добыть побольше денег. Раз (июня 659=39) явились к нему на разбирательство епископы яковитские и маронитские со своими вечными религиозными спорами. Он допустил к себе этих глупых ревнителей, не постыдившихся из-за богословских препирательств выставлять на суд мусульманского эмира насущнейшие дела христианства. Диспут продолжался долго; спокойно он выслушивал обе стороны, пока епископы не наговорились досыта, причем яковиты под конец как будто начали сдаваться. Тогда, обратясь к ним, эмир стал увещевать их на будущее время быть посмирнее, а чтобы не обижали их впоследствии марониты, потребовал за свое покровительство взноса ежегодно в государственную казну 20 тыс. золотых динариев.

Прочное единение всех сил ислама в одних руках дало вскоре возможность Му’авии двинуть большинство свободного войска вперед на дальнейшие завоевания. Лишь только халиф почувствовал себя достаточно укрепившимся, он тотчас же нарушил перемирие с византийцами. И начались почти без перерыва в течение более 20 лет походы и набеги, страшно опустошавшие несчастную Малую Азию. По меньшей

мере раз в году, а то и два громадной лавиной разливались арабы по пограничным областям, напирали все дальше и дальше, брали города, разоряли страну. Греки защищались, понятно, как умели; борьба шла с переменным успехом, часто арабы близко подходили к Константинополю, но ни разу не удавалось им надолго покорить весь полуостров. Здесь, не так, как в Сирии и Египте, на византийцев не глядели как на постылых господ, чуждых населению по своему происхождению. Здесь была исконная греческая земля, а нападали на нее полуварвары, разбойники семиты. Сами жители напрягали все силы, чтобы избавиться от них. И приходилось арабам постоянно терять в конце концов все завоевания в короткое время. Рядом с несколькими победами, крупной добычей, множеством пленных случалось и им терпеть чувствительные поражения, в особенности же под стенами Константинополя, где приходилось каждый раз платиться головой.

Историю этих походов, каждого особо, опять-таки весьма трудно восстановить. Арабские известия, можно сказать, более чем лаконичны. Успехи так часто сопровождались чувствительными потерями и к тому же были так скоропреходящц, что о них неохотно упоминалось в летописях. Византийские источники во всем, касающемся этого периода, тоже слишком скудны; дошедшие до нас отрывочные сведения переполнены противоречиями и лишь изредка не расходятся с арабскими известиями. Более освещен, как кажется, большой двойной поход, предпринятый в 43–45 гг. (663–665) под первоначальным предводительством Буера Ибн Арта. Заняв часть Малой Азии в 43 (664), он перезимовал на месте, а летом 44 (663) двинулся далее; отряды его заняли позиции недалеко от Константинополя. Осенью заменил его Абдуррахман, сын Халида, покорителя Сирии. Равно как и отец его, он был наместником в Химсе (Эмесса) и прежде нередко переступал византийские границы. На этот раз двинут был особенно значительный отряд. И действительно, полководцу удалось, огибая полуостров вдоль северных склонов Тавра, занять крепости Амориум и Пессинунт, даже достичь Халкидона, расположенного напротив Константинополя. С помощью флота, которым теперь командовал Буер, обложена была также Смирна. Но в 45 (665) обстоятельства как-то сразу меняются, арабы отступают, а в 46 (666) Абдуррахман снова очутился в Химсе. Вскоре после того его сразила внезапная смерть, как говорят, от яда, преподнесенного по приказанию Му’авии. Халиф начинал опасаться влияния, распространившегося на весь север Сирии, этого блестящего, обоготворяемого войсками полководца. Но с его смертью вовсе не было покинуто раз начатое большое движение. Несколько лет спустя [6] двигается уже снова большое арабское войско в пределах византийской империи. Предполагалось на этот раз напасть на сам Константинополь. Дурное управление Констанция II навело некоего Шапура, по происхождению перса, служившего в византийских войсках, на мысль свергнуть императора и самому занять его место при помощи военного заговора. Для того чтобы провести свой план более удачно, он не постыдился обратиться к злейшему неприятелю новой своей родины. Му’авия, понятно, с радостью ухватился за такой благоприятный случай. На этот раз войско выступило из западной Армении, недавно опустошенной летучими колоннами Фадалы Ибн Убейда. Заняв снова Амориум, Фада-ла потянулся далее к Халкидону, но здесь вскоре обнаружилась вся ничтожность его сил. Посланы были ему в подкрепление более значительные войска. Полководцем назначен был номинально Язид, сын Му’авии. Давно уже халиф замышлял объявить его своим наследником, а потому, пользуясь обстоятельствами, пожелал доставить ему широкую известность каким-либо воинскими успехом. А чтобы он не натворил бед, ему дан был в руководители опытный Суфьян Ибн Ауф. Между тем в Константинополе положение дел вполне изменилось. Шапур, нечаянно сброшенный лошадью, сломал себе шею; вскоре затем (15 июля 668=48) умерщвлен был и Констанций И. Сын его и наследник, Константин IV, по прозванию Погонат, оказался человеком совершенно иного закала: невзирая на мятежную столичную чернь, ему удалось отразить Язида, высадившегося тем временем с помощью флота на европейский берег и начавшего было осаду города. В арабских известиях встречается несколько отрывочных упоминаний о некоторых личностях, отличившихся под стенами города, а затем говорится сухо: «Язид с войском отступил». Они совершенно умалчивают о том обстоятельстве, что Му’авия, несомненно раздраженный неуспехом похода, вскоре же должен был напрячь все силы, дабы овладеть во что бы то ни стало Константинополем. Летописи довольствуются только заметкой вскользь под 54 г. (674), что занят был возле самого Константинополя остров (собственно говоря, полуостров Кизик на Мраморном море) и, «как говорят», в течение семи лет его не покидали арабы. При этом повторяется неизменно каждый год одна и та же стереотипная фраза: «поход против румов». Ввиду этих обстоятельств мы вынуждены дать веру свидетельству византийских историков, по которому арабы после занятия Кизика в течение семи лет [7] появлялись каждое лето перед городом и удалялись безуспешно с той же периодической методичностью: продолжать осаду круглый год препятствовали им необычные для них зимние холода и бурное в другое время года море. Они терпели постоянную неудачу благодаря неприступности сильных укреплений и страшному действию греческого огня, только что изобретенного и непосредственно примененного к защите столицы. Тем успешнее он действовал против этих врагов, что оружие их не могло нанести никакого вреда крепким стенам города. К концу управления Му’авии пришлось окончательно прервать все походы на Константинополь. Как рассказывают греки, при отступлении арабов погибли флот и сухопутные войска; буря разметала первый на высоте Памфилии, а армия в центре полуострова истреблена была под мечами преследовавших их византийцев. Поражение, однако, этим еще далеко не завершилось. Как кажется, император Константин продолжал пожинать плоды своей победы и далее. Греческие войска высадились в Сирии и успели возмутить против арабов некоторые округа финикийского побережья, особенно Ливан, у горных жителей которого и по сие время сохранилось сильно развитое чувство независимости. Но у историков противной стороны не встречается ни одной строчки об этой опасной диверсии; поэтому мы не в состоянии сказать об этом событии что-либо положительное. Это известие, однако, – не пустая выдумка, ибо непосредственно после Му’авии арабы как-то сразу перестают упоминать о византийцах. Объяснить это нельзя иначе, как заключением формального мирного договора между обоими воевавшими народами. А одно поражение под стенами Константинополя едва ли могло понудить к этому Му’авию. Не следует, между прочим, забывать, что еще ранее смерти Алия, при помощи могучего влияния неизменно дружественного арабам Рештунийца, Армения добровольно подчинилась (39=658), а император Констанций II не пожелал, да и не был в состоянии выступить снова на этом отдаленном театре войны. Вообще о том, что византийцы проникли через проходы Тавра в северную Сирию, нигде у других писателей не упоминается. Стало быть, у халифа были особые причины, настроившие его на мирный лад, и их следует, естественно, искать в возмущении мардаитов [8] , тех именно сирийских бунтовщиков, которые вначале действительно могли навести на Дамаск порядочный страх. Нельзя было, понятно, опасаться серьезного потрясения мусульманского владычества в Сирии. Но Му’авия состарился, дни его клонились к закату, надо было сосредоточить все заботы на укреплении довольно сомнительной будущности династии. И вот он решился, подобно тому, как двадцать лет тому назад во время борьбы с Алием, заключить с императором мирный договор (678=58/9 – тридцатилетний, уверяют византийцы) с уплатой дани, как это и прежде водилось, о действительном значении которой мудрый Омейяд нисколько, конечно, не заботился.

6

Более точное определение времени представляет большие трудности. Вероятно, новый поход происходил в 48 или 49 г. (668 или 669). И отдельные фазы предприятия не выяснены достаточно.

7

По одним сведениям, 672–678 (52–59), а по другим – 669–675 (49–56). Последнее было бы вероятнее, но никоим образом не сходится с арабскими показаниями.

8

Так называют этих бунтовщиков византийцы, очень может быть, прямо взяв арабское слово, обозначающее «восставший». Их отождествляют с маронитами, но, как кажется, неосновательно, несмотря на тождественность места их выступления.

В Африке дела шли много успешнее, по крайней мере при жизни Му’авии. Пока старый Амр продолжал быть наместником в Египте, ничего, конечно, не могло произойти в пользу дальнейшего распространения ислама. Но вскоре после его смерти (45=665) мы видим, что другой Му’авия, сын Худейджа, уже двигается вперед на запад. Как кажется, этот полководец не добился своим походом никакого более или менее прочного успеха. По-прежнему повторилось разграбление стран на запад от Малого Сирта вплоть до Карфагена, который теперь снова находился в руках византийцев. До этого пункта, во всяком случае, арабы еще не дошли. Полководец сделал, по-видимому, попытку невдалеке от города к югу заложить Кайруван [9] : т. е. укрепленный лагерь, наподобие военных поселений в Басре и Куфе. Во всяком случае, от этого предприятия пришлось отказаться. Начиная же с 47 (667), когда наместником Египта назначен был Маслама Ибн Мухаллад, набеги производились из года в год еще далее, за Триполис. Все эти набеги тесно связаны с именем курейшита Укбы Ибн Нафи. Понятно, предание сплело вокруг этого имени целый венок легенд, и действительные события прикрыты ими большей частью до неузнаваемости [10] . Одно только осталось достоверным, что походы Укбы направлены были приблизительно на оазисы посещаемой и прежде арабами, а теперь только более прочно покоренной страны Фезан, простираясь до Джармы [11] и Гадамеса, обложенных данью. Затем он проник в южную часть нынешнего Туниса, овладел главным городом, и наконец в 50 (670) положил основание [12] Кайрувану по близости задуманного еще Му’авией укрепленного лагеря. В весьма скором времени вырос из него целый город. В 55 (675) Укба отрешен был внезапно от должности по настоянию Масламы, пожелавшего поместить на его место одного из своих ставленников. Преемник обошелся с героем круто, даже одно время держал в заточении. Покоритель Африки устремился ко двору Му’авии, ища удовлетворения за перенесенное им презрительное невнимание к его заслугам. Му’авия обещал назначить его снова на прежний пост, но, поглощенный непрестанными заботами о направляемых против греков новых и новых походах, халиф был мало склонен к предприятиям в Африке и постоянно откладывал исполнение своего обещания. Только при наследнике его, Язиде, послан был храбрый полководец в 62 (682) в Африку. Одновременно он был освобожден от подчинения египетскому наместнику и, как кажется, управлял самостоятельно покоренными провинциями. С этого момента предания о его подвигах принимают чудовищно сказочные размеры. Отчасти еще вероятно, что Укбе удалось покорить пограничные округа, так называемый ныне восточный Алжир, и разбить смешанное войско греков и берберов. Нельзя также отрицать, в общем, возможности, что и тогда арабы начали расширять свои набеги далее на запад и юг. Но, с другой стороны, если взглянуть на результаты этой борьбы, как их представляют арабские историки, на достижение Укбою Тайгера или даже самого Атлантического океана, то, само собой, нельзя не отнести этих известий к области чистейшего вымысла. Этому всеми почитаемому герою и мученику, видимо, старались присвоить, по крайней мере отчасти, все подвиги последующих завоевателей. Увы, в глазах историка блекнет весь блестящий колорит следующего, например, сказания. Летописец повествует, что за Тангером перед Укбою и изумленными его всадниками развернулся наконец необъятный горизонт Атлантического океана. Далее невозможно было двигаться вперед. Упрямый араб погнал свою лошадь в море, вода уже достигала морды животного. Тогда он воскликнул: «О Господи! Зову тебя в свидетели, здесь пройти нельзя. А если бы представился случай, я бы пошел и далее напролом!» Во время возвращения своего из этого дальнего похода он был окружен вероломными отпавшими берберами и убит. Вероятнее всего, дело произошло несколько иначе. Со своим слишком незначительным войском [13] он двигался по покоренным местностям на запад от Кайрувана и погиб в стычке против соединенных сил берберов и карфагенских византийцев (63=683). С его кончиной пало и господство арабов в северной Африке: Кайруван заняли берберы, а Триполис и Фезан освободились от мусульманского ига. Итак, до конца вскоре разгоревшейся второй междоусобной войны Барка стала снова западным пограничным пунктом халифата.

9

Слово имеет очевидную связь с персидским «карван» (отсюда происходит и наш караван), что обозначает вооруженный отряд, а также толпу путешественников и, наконец, стоянку.

10

Обстоятельное и остроумное исследование по этому предмету можно найти у Wilhelm Roth: Oqba Ibn Nafi el-Fihri. Gettingen. 1859.

11

Гарама древних. И поныне зовется Джарма, лежит к WNW от Мурзука

12

При этом, как рассказывают, совершилось чудо. По повелению Укбы во имя Аллаха из сырой, покрытой непролазной чащей долины пресмыкающиеся и хищные звери с детенышами на спинах удалились немедленно.

13

У него было не более 5000 человек.

Последствия одержанных при Му’авии мусульманским оружием успехов на востоке были, однако, значительно более блестящи. Лишь только могучее правление Зияда в Басре, а потом в Куфе позволило, двинуты были военные силы из Персии далее. С горными народцами Табаристана и теперь, конечно, трудно было справиться: дважды отрезан был путь к отступлению арабским отрядам в непроходимых ущельях этих отчасти покоренных стран – спереди и сзади показались неприятели, с двух сторон посыпались дождем с отвесных скал глыбы камней. Все до последнего исламского воина сложили здесь свои буйные головы. В конце концов пришлось ограничиться наблюдением за пограничными проходами и ограждением близлежащих провинций от набегов этих неудобных соседей. Зато на восток и север предпринимаемы были далекие походы вперед в тюркские владения в промежуток времени между 50–56 (670–676). Прежде всего заняты были Мерв, «Царский» [14] , Балх и Герат, отпавшие было во время междоусобной войны. Уже первый наместник Зияда в Хорасане, Ха-кам Аль-Гифарий, успел покорить Тохаристан, страну на юг и юго-восток от Балха, вплоть до Гинду-Куша; он первый, положим временно, перешагнул чрез Оксус. Затем, как кажется, восток опять возмутился, ибо по смерти Хакама снова должен был Раби Ибн Зияд [15]

с 25 тыс. куфийцев и 25 тыс. воинов Басры завоевать Балх и другие города. Место последнего заступил в 54 (674) Убейдулла, 25-летний сын умершего наместника Зияда. Он двинулся далеко за Оксус, в страну Согдиану, дошел до Пейкенда и Бухары и нанес тюркам жесточайшее поражение. Им, как передают, пересланы были в Басру 2000 пленных – первые тюркские рабы. Вскоре появились они в западных провинциях халифата, и из года в год пригоняли их все новыми толпами; так продолжалось в течение нескольких поколений, пока они не обратились из невольников в господ. Когда же Убейдулла назначен был в 55 (674) в Басру, наместничество в Хорасане, от которого позже стали зависеть новые завоевания, перешло к Саиду, сыну халифа Османа. Му’авия пожелал его этим привязать к себе. Новый полководец достиг Самарканда, хотя позднее, при халифе Язиде (61=681), новому наместнику, Сельму, брату Убейдуллы, пришлось снова завоевывать этот город. Подчиненность турок своим новым властителям была, понятно, более кажущегося свойства. Лишь только удалялись мусульманские войска, наложенные подати не выплачивались и приходилось их выколачивать новым походом. Тем не менее влияние на эти страны ислама, хотя и с некоторого рода препятствиями, возрастало постоянно и неуклонно. Каждый договор, заключаемый с отдельным городом или племенем, как бы ни сомнительно было его внутреннее содержание, много способствовал обеспечению ранее завоеванных владений, а также служил как бы подготовлением к будущему, более прочному захвату; поэтому оказалось весьма кстати, что тот же самый Сельм успел войти в полюбовное соглашение с жителями Хаваризма [16] (нынешняя Хива) насчет уплаты податей. Впрочем главную заслугу во всех этих блестящих успехах следует приписать не наместникам, часто сменявшимся, а состоявшим в их распоряжении полководцам. Находились они постоянно, без смены, на одном и том же посту; к нам привыкали войска, в свою очередь они изучали страну и население. Самое выдающееся между ними место занимал, несомненно, Мухаллаб, сын Абу Суф-ры, – йеменец из племени Азд. Особенно отличался он при наместниках Са’ид Ибн Османе и Сельме в походах на Самарканд, а вскоре призван был играть еще более серьезную роль. В первые годы управления Му’авии он успел отличиться на другом театре войны. Из набегов, производимых (с 38 или 39=659) с юга Хорасана, на турок, обитавших в нынешнем Афганистане, развилась уже давно пограничная война, увлекшая арабов после победы над тюркскими князьками Кабула и взятия этого города в 42 (662) до самого Пенджаба (Пятиречья). Но она окончилась чувствительным поражением. Тут-то в 44 (664) и выказал Мухаллаб свой выдающийся талант полководца. Опираясь на Кабул, снова взятый после многократных возмущений, двинулся он вперед по дороге, проложенной со времени Александра для всех великих азиатских завоевателей вплоть до нынешнего столетия, и потянулся вдоль реки Кабула вниз к Пятиречью индийскому. И он, и его преемники ограничились, впрочем, одними опустошительными набегами на равнину, удерживая за собой постоянно только горные проходы и присоединив к государству Мекран и другие части нынешнего Белуджистана, равно как и округ Кандагара. Приходилось довольствоваться этим и потому еще, что с 61 (681), когда возгорелась междоусобная война, мало-помалу возникали среди арабов и в этих пограничных провинциях раздоры, послужившие поводом к отпадению тюркских стран по ту сторону Оксуса, а также к неоднократным возмущениям в Кабуле и других местностях.

14

«Шах-и-джан», персидское название Антиохии Маргианской переводится почти всеми неправильно «Мировая царица». Значение этого слова просто – «Царская» (см. Olshausen y Ruckert, Grammatik, Poetik und Rhetorik der Perser, hevausg, von Pertsch, Gotha 1874, стр. XIX).

15

Не сын наместника, а одноименник из племени Абс.

16

«Хаваризм» по арабскому произношению, «Хорезм» – по-персидски

Невзирая на неудачи и потери, понесенные в войне с византийцами, в последние годы своей жизни Му’авия стал властителем государства крепкого и благоустроенного внутри, могущественного и широко раскинувшегося извне. С полнейшим самодовольством мог он обозревать все им совершенное. Одного только недоставало его созданию – желательной вековечности. Надо было позаботиться об установлении прочного престолонаследия. Му’авия был истым типом Омейядов. Как же было ему не пустить в ход все зависящие от него средства для удержания в своей семье власти, стоившей ему стольких трудов и коварства, власти, закрепленной не одним тяжким преступлением. Благодаря многоиспытанной привязанности к нему сирийцев было бы это, конечно, и не особенно трудно, если бы старший его сын Язид не возбуждал против себя людей во многом. Не велика беда, что наследник еще менее, чем отец, обращал внимание на предписания Корана, страстно любил вино, охоту и азартные игры, все бы ничего: немного бы повредили ему все его недостатки в глазах сирийцев; но воинственные племена с неудовольствием замечали в нем крайне неприличное отвращение к воинским тяготам. В трусости никто не мог его обвинить, конечно. Но когда Му’авия задумал назначить своего сына предводителем подкрепления, посылаемого в Халкидон к Фадале, юноша вздумал набросать несколько иронических строф, в которых он открыто выражал полное свое равнодушие к тому, от чего страдают люди там, в Халкидоне, – от лихорадки или же ревматизма, лишь бы ему дозволили в покое просиживать, развалясь на софе вместе со своей молодой женой, в монастыре Мурран [17] . На этот раз, конечно, волей-неволей он должен был тащиться в поход и, как кажется, держал себя вообще храбро. Лично все его любили за мягкость обращения, поэтическое дарование и щедрость, но одна часть сирийцев положительно не могла ему простить его происхождения. Достаточно было одного, что его мать была дочь Бахдаля, главы племени Бену-Кельб, чтобы наполнить сердца кайситов недоверием к молодому принцу. Тем не менее никаких не возникло недоразумений, когда в 56 (676) курейшит по имени Даххак Ибн Кайс, одно из приближеннейших к Му’авии лиц, обратился официально к халифу с предложением признать Язида наследником престола еще при жизни повелителя во избежание новой междоусобной войны. Иначе, однако, поглядели на это дело в других провинциях. Вытребованы были спервоначалу в Дамаск представители Ирака вместе с наместником Басры Убейдуллой для выслушания их мнения. Выступил глава проживавших в Басре из племени Бену Темим и дал следующий замечательный ответ: «Нам боязно высказать тебе всю правду, но мы страшимся Бога, если солжем, – и решительно отсоветываем». Наконец удалось, однако, иракцев понудить, частью подарками, частью угрозами, принести присягу. Но всего опаснее оказалось отношение жителей Медины. В священном городе жили многие уважаемые лица, которые могли благодаря своему происхождению сами питать некоторые притязания на халифат. Это были: Хусейн и Абдулла Ибн Зубейр, далее сыновья Абу Бекра и Омара, а затем наследник Османа, только что назначенный наместником Хорасана. К тому же сама личность Язида подавала повод к наивысшему возбуждению. «И мы должны, – восклицал Абдулла Ибн Омар, – присягнуть этому, окруженному вечно обезьянами и собаками, попивающему вино, а зачастую совершающему наипостыдное? Что же мы ответим Богу?» Таково было всеобщее настроение в Медине. Поэтому Мерван, когда Му’авия сообщил ему о своем намерении, с ужасом предостерегал и умолял халифа отказаться от своего первоначального плана. Повелителю могло весьма легко показаться, что совет дан был небескорыстный. Один из старейших среди всех живущих еще Омейядов двоюродный брат Османа мог и сам считать себя за наиболее подходящего на этот высший сан. Халиф сменил его немедленно же с наместничества в Медине и сам отправился в сопровождении тысячи отборных всадников в град пророка. Но лишь только успел он прибыть, как четверо, недаром боявшиеся насилия, убежали в Мекку, надеясь найти защиту и безопасность в пределах священного округа. Му’авия, однако, нисколько не стеснялся, не располагая воздерживаться от достижения раз задуманного им предприятия ради какого-то уважения к предписаниям веры, и преспокойно потянулся вслед за ними. Когда попытки подарками и обещаниями склонить их на свою сторону не удались, он объявил окончательно, что акт присяги будет совершен у самой Кабы, а возле каждого из недовольных поставлены будут по двое бедуинов с мечами наголо. Кому же вздумается не соглашаться, тот немедленно будет изрублен на куски. В мечети халиф поднялся на кафедру и потребовал формально от соединенной общины поклясться в верности Язиду, а затем добавил: «Глядите, люди эти, князья, лучшие среди правоверных – без них не начинается никакое дело и без совета их ничего не решается, – они только что согласились поклясться Язиду в верности. И вы поклянитесь ему же во имя Господне». Те четверо, понятно, и слова не проронили, видя кругом обнаженные мечи. Не было никакого сомнения, что Му’авия преспокойно исполнит свою угрозу, нисколько не стесняясь святостью места. Их примеру последовали и мекканцы. А когда на возвратном пути халиф остановился в Медине, точно так же никто из набожных не осмелился там упорствовать долее. Таким образом, Язид был признан официально, во всех провинциях, законным наследником престола после того, как и в давно успокоившемся Египте все обошлось мирно. Будущность показала, однако, что вынужденная присяга имела лишь цену чистейшей формальности.

17

Возле самого Дамаска. Здесь можно было потягивать винцо, не тревожимому никем.

Му’авия скончался в Раджабе 60 (апрель 680 [18] ), окончательно состарившийся и пресыщенный жизнью. Им оставлено было нечто вроде политического завещания. Если только оно подлинное [19] , можно его сравнить, судя по многим местам, с вещим взором, проникающим в будущее. Положим, даже менее проницательный человек, чем умиравший халиф, легко мог прийти к тому же самому заключению, которое выступает так резко в посмертном завещании: оно предостерегает будущего повелителя от двух личностей, которые, действительно, назначались судьбою поднять против него знамя бунта и поставить снова на краю гибели весь арабский мир, возжигая новую тринадцатилетнюю междоусобную войну. Это были: Хусейн, сын Алия, и Абдулла Ибн-аз-Зубейр.

18

Точное число не установлено определенно. Мнения наилучших авторитетов не сходны и колеблются между 1 и 15 (7 и 21 апреля); первое указание наиболее вероятно. Также не вполне выяснен возраст, которого достиг Му’авия. По-видимому, он умер в преклонные годы старцем 70–80 лет.

19

В подлинности этого акта рождается большое сомнение, ибо в нем находится следующий период: «Обходись с большой бережностью с людьми Ирака, и если они потребуют от тебя хотя бы и каждодневной смены наместника, исполни согласно их желание. Легче сносить перемены в управлении, чем увидеть сразу 100 тыс. мечей обнаженных» Подобная речь была не в духе Му’авии. Никогда он не вздумал бы отозвать своего Зияда либо Убейдуллу лишь потому только, что они исправились иракцам. Период этот, а вероятно и все завещание, есть про рочество по дальнейшим событиям.

Глава II. Вторая междоусобная война

Восшествие Язида на престол; Хусейн и Ибн-аз-Зубейр. – Шииты в Куфе; поход Хусейна. – Гибель Хусейна при Кербела. – Последствия смерти Хусейна. – Восстание мединцев. – Битва при Харре; разорение Медины. – Осада Мекки. Смерть Язида. Му’авия II. – Убейдулла в Сирии; Мерван I, халиф. Умерщвление Мервана; его преемник Абд Аль-Мелик. – Византийцы; междоусобная война на востоке; хариджиты. – Мухаллаб выступает против хариджитов; Мухтар в Куфе. – Царство террора в Куфе; битва при Хазире. – Кончина Мухтара; восстание Ашдака. – Абд аль-Мелик выступает против Ирака; битва при монастыре Католикос. – Мекка, осажденная Хаджжаджем; смерть Ибн Зубейра. – Хаджжадж в Куфе; Мухаллаб побеждает окончательно хариджитов. – Восстание Абдуррахмана Ибн Мухаммеда.

В день смерти отца своего, когда Язид (Раджаб 60–14 Раби б4=апрель 680–10 ноября 683) сделался повелителем в Дамаске, он смело мог рассчитывать на одну могучую поддержку – сирийцев. Десятки лет служили они с преданностью Му’авии и понимали хорошо, что их собственное выдающееся положение среди остальных племен государства неразрывно связано с владычеством Омейядов. Новый халиф к тому же приходился им по душе, пожалуй, еще более, чем отец. Сын бедуинки, с согласия своего супруга вернувшейся из-за тоски по родине к своим, он провел всю юность возле матери в степи. С навыками и воззрениями бедуина, умевшего обходиться с каждым свободным арабом как с равным себе, соединялось в нем отвращение ко всему, носящему явную печать ханжества, разделяемое вместе с ним всей тогдашней Сирией, но у него дошедшее до неприязненности, вообще нисколько не скрываемой, к предписаниям религии. Если отстранить очевидные клеветы, возводимые на него позднейшими писателями, и придать всем этим известиям должную меру, он был, надо полагать, человек жизнерадостный. Ни от какого удовольствия не сторонился этот богато одаренный и милый юноша. При подобных душевных качествах обладал ли он серьезными задатками сильного характера и другими тому подобными достоинствами правителя, которые могли бы со временем обнаружиться, трудно сказать что-либо определенное, так как краткость управления не дает возможности судить о нем более или менее основательно. Не принимая в расчет первоначальных мер, подсказанных современными ему обстоятельствами, в применении которых и самый незначительный принц едва ли мог бы сделать ошибку, до нас дошло одно резкое распоряжение об отмене разрешенного Омаром освобождения сирийских христиан от уплаты хараджа. Этим значительно ухудшалось, конечно, положение этого класса подданных в государстве. Но весьма возможно, что возникший в Аравии бунт властно понуждал государство к увеличению доходов и потребовал устранения всяческих привилегий. Поэтому и этого, быть может, нельзя ставить ему в вину. Во всяком случае, все принадлежавшее в Сирии к арабскому происхождению крепко держалось Язида в то время, когда из других провинций приходили все чаще и чаще угрожающие вести. Вслед за вступлением в управление разослано было окружное послание ко всем наместникам – в нем повелевалось привести народ к присяге новому халифу. В Ираке произошло это, по крайней мере в официальном порядке, без громкого ропота. Но когда послание Язида дошло до Медины, наместник Аль-Валид Ибн Укба несколько позамешкался и не успел задержать своевременно Хусейна и Абдуллу Ибн-аз-Зу-бейра, так что им удалось скрыться из города и уклониться от принесения присяги по понуждению. Они поспешили снова в Мекку. Здесь, в этом священном округе они чувствовали себя хотя бы временно более огражденными, чем в Медине, где у Омейядов все-таки было под рукой изрядное количество безусловных приверженцев. Из других возможных соперников Язида сын Абу Бекра в то время скончался, а Абдулла Ибн Омар предался исключительно набожности и аскетизму, так что и его не было никакой надобности более тревожить. Но те двое, поселившиеся и Мекке, грозили действительно стать со временем неудобными. Вот почему Язид и послал в Рамадане 60 (июнь 680) на смену Валиду Амра Ибн Са’ида по прозванию Аль-Ашдак [20] , повелев ему принять меры к поимке Абдуллы Ибн-аз-Зубейра. Хусейн казался, вероятно, менее опасным, кроме того, халиф, по-видимому, желал щадить по возможности внука пророка. Новый наместник направил в Мекку другого Амра, брата Абдуллы, заклятого врага последнего, с отрядом в 2000 человек. Не предполагалось, как кажется, употреблять насильственных мер в пределах святого округа, хотели просто постараться выманить оттуда Абдуллу. Но тот распорядился иначе, напав врасплох с помощью своих приближенных на расположившийся лагерем в некотором отдалении от города отряд. Амр взят был в плен и с согласия брата замучен личными его врагами. С этого времени Ибн Са’ид изменил радикально образ своих действий. Он окружил Мекку сетью шпионов, которые извещали его обо всем, что делал и говорил Абдулла. Таким образом наместник надеялся подстеречь благоприятный момент и арестовать опасного человека, но Абдулла вел себя осторожно и ни на шаг не отлучался из округа Мекки.

20

«Широкая глотка», а в переносном смысле «краснобай».