История изнутри. Мемуары британского агента.

Локкарт Робин Брюс

прокурором святейшего Синода и одним из лучших пред. ставителей своего класса. Его можно было обвинить в чем угодно, но не в отсутствии глубоко консервативных взглядов или преданности императору. Однако каждый либерал и социалист уважал его как честного человека, и тот факт, что император пожертвовал одним из своих самых верных слуг ради такого субъекта, как Распутин, был воспринят почти всеми в Москве как абсолютное доказательство бездарности царя. «Долой самодержа вие», — кричали либералы. Но даже среди реакционеров были такие, которые говорили: «Если вы хотите, чтобы самодержавие процветало, дайте нам хорошего само держца». Это был единственный случай, когда Распутин встретился на моем пути. Однако время от времени я видел следы зверя в доме Челнокова, где городской голова показывал мне коротенькие напечатанные запи сочки, в которых просили устроить

предъявителя сего на теплое местечко в Союзе городов. Записки были подписа ны безграмотными каракулями «Г. Р.» — Григорий Рас путин. Записочки неизменно выбрасывались стойким Челноковым. С наступлением зимы, а она была ранней в 1915 году, на фронте установилось затишье, а в связи с этим затишье и на политическом горизонте.

Мы с женой обедали в гостях шесть раз в неделю. Почти каждый день у нас к завтраку бывали гости — английские офицеры, генералы, адмиралы, полковники, проезжающие через Москву на пути в штабы различных русских армий. Раз в неделю жена принимала. Благодаря врожденному такту ей удавалось на этих приемах соеди нять волков с ягнятами. Она особенно была довольна, когда ей удавалось заполучить одного или двух социалистов.

Тем не менее приходили все — от коменданта Крем ля, губернатора, полицмейстера и генералов Московско го военного округа (далеко не все генералы были хорошо расположены к правительству и местным властям) до московских миллионеров, балерин, артистов и писателей, а также робких и отчасти неуклюжих политиков левого крыла. Насколько я припоминаю, на этих приемах не было никаких схваток, хотя в одном случае Саша Кро поткина, дочь старого анархиста князя Кропоткина, едва не подралась с графиней Клейнмихель по поводу отсутст вия военного духа в С.Петербурге. Это смешение раз личных групп москвичей было также полезно им, как и

яам. Были разрушены перегородки, на которые до сих пор никто не покушался. Благодаря этому мы располага ли самой разносторонней информацией.

Весьма оригинальным путем, когда был убит мой брат Норман в Лоосе, мне пришлось убедиться что среди русских есть такие, сердца которых устремлены к победе. Известие о смерти я получил в начале октября Мы были на прогулке за городом и обедали в «Эрмита же». Жена отправилась домой переменить ботинки. Там она застала телеграмму и позвонила мне в ресторан.

Впервые случилось, что о смерти любимого человека я узнал без всякого предупреждения. Я не выдержал и тут же в телефонной будке горько заплакал. Я рассказал своим русским друзьям, что случилось, и поехал домой. На следующее утро почти все московские газеты собо лезновали о моем брате и о потерях, которые понесли шотландские войска. В течение ряда дней я получал соболезнующие письма от русских всех классов и состоя ний. Приходили многие такие, которых я ранее'никогда не видел. Большинство из них кончало выражением уве ренности в окончательной победе союзников.

Не следует думать, однако, что моя жизнь была сплошной трагедией. Забастовки, политическое недо вольство, поражения стоят сегодня, как вехи на большой равнине, но они не были в то время событиями повседнев ной жизни или даже значительной части моей ежеднев ной жизни. У меня были свои дела. Я присутствовал на заседаниях комитетов (британская колония имела много различных организаций для раненых и беженцев: по при зыву новобранцев, по военному снабжению и т.д.) и занимался обыденной консульской работой, которая, неза висимо от моей политической работы, была основной. Некоторые мои неприятности были юмористическими, иные только раздражали. Я мог смеяться, когда жена мне звонила в консульство о том, что прислуга забастовала, или, вернее, отказывается идти в квартиру, потому что там ходит домовой, главный проступок которого состоял в том, что он бил ценную посуду. В действительности же редкая и дорогая икона сама упала, но так как моя жена стала на сторону прислуги, мне ничего не оставалось, как пригласить священника отслужить молебен. Тот пришел и за пять рублей обильно окропил домового святой водой. Дом был очищен, слуги возвратились, и, как это ни стран но, подозрительный шум и битье посуды 1хрекратились.

Менее забавным представлялись частые ссоры между членами консульства, аппарат которого значительно раз бух с появлением британских беженцев из Варшавы.

Бейли оставил мне наследство в лице Франсиса Грине па, известного лондонского адвоката. Это был красивый старик, всегда хорошо одетый; его серебряные волосы и монокль придавали солидность персоналу консульства, в котором я был едва ли не самым младшим членом.

Будучи в хорошем настроении, он был очарователен в своих манерах. Его работа также была выполнена пунк туально и хорошо. Но — и это было большое «но» — он был очень вспыльчив, обидчив, постоянно происходи ли сцены. Иногда он обижался на Александра, задевшего его достоинство. Другой раз, на Ст. Клера, варшавского вицеконсула, который состоял при мне. Будучи больше поляком, чем шотландцем, он гордился старинным шот ландским родом, к которому принадлежал. Это были странные капризные люди. Сами оскорбляли других, но не любили, когда другие оскорбляют их. Мне думается, я с ними обращался хорошо; во всяком случае, когда жи вешь месяцами и даже годами в маленьком учреждении в весьма напряженной обстановке, когда видишь изо дня в день одни и те же лица, и очень сильные нервы могут сдать; а нервы Грине па и Ст. Клера были далеко не крепкими. Мне удавалось сглаживать трения между чле нами консульства. Хуже обстояло дело, когда злость Грине па изливалась на посетителей. Я старался, насколь ко это возможно, не выпускать его из его же кабинета; разумеется, я не мог запретить ему входить в главную канцелярию при исполнении обязанностей. В длинной цепи инцидентов два имели серьезные последствия. Одна жды утром, когда я расшифровывал телеграмму, до меня донеслись из канцелярии сердитые пререкания. Из обще го шума выделялся голос Гринепа, дрожавший от ярости: «Делайте, что вам сказали, или убирайтесь».

Я выбежал вовремя, чтобы удержать моего вспыльчи вого старика от физического насилия над английским артиллерийским майором, который побагровел от негодования.

Скажите, вы возглавляете консульство? — обра тился он, заикаясь, ко мне.

Извольте извиниться, или я доложу о вас в Мивв стерство иностранных дел. Этот человек оскорбил коро левский мундир.

Ш

Гринеп стоял у конторки, указывая пальцем на вот рет короля, который украшал стену. "

— Снимите вашу шляпу, сэр, в присутствии Его Ко ролевского Величества. Он упорно повторял свое требо вание. С помощью клерка Фрица, который был свидете лем всей сцены, я установил истину. Офицер в форме вошел в консульство в шляпе. Гринеп, проходивший мимо, указал на портрет короля и при этом сказал до вольно вежливо: «Разве вы не видите королевского порт рета? Здесь не вокзал». Офицер на это не обратил никако го внимания. Тогда Гринеп уже более настойчиво повто рил свое требование, и тут страсти разгорелись.

Это был трудный случай. Фактически Гринеп был неправ, потеряв самообладание. Офицер, однако, проя вил бестактность. Он отстаивал свои права, утверждая, что, войдя в консульство, он поступил правильно, не сняв фуражку.

Ввиду того, что он упрямился, я не имел другого выбора, как уволить несчастного Гринепа, на что я, одна ко, не хотел бы идти отчасти потому, что он был мне предан и, вовторых, это означало бы выбросить Гринепа на улицу. Я пытался смягчить офицера, не жертвуя Гри непом, но офицер был неумолим и требовал удовлетворе ния. Я отказал. Он ушел, обещая еще свести счеты. Я доложил об этом случае послу, разделив вину поровну и представив все дело, как результат расстройства нервов вследствие войны. Больше я об этом ничего не слышал, в таким образом, к • счастью, для меня инцидент был исчерпан.

Более серьезным был аналогичный эпизод, в котором Гринеп резко обошелся с Балиевым, богатым армяни ном, братом знаменитого Никиты. В свободное время Гринеп для повышения своего заработка давал уроки богатым русским. Балиев был одним из его учеников. По видимому, у них возникли какието недоразумения на почве платы. Как бы там ни было, Гринеп затаил обиду. Это проявилось, когда Балиев в один прекрасный день явился в консульство за получением визы; к несчастью, Гринеп опять находился в канцелярии, и вид богатого человека, который, как он считал, лишил его заработан ных с таким трудом рублей, вывел его из равновесия, и я опять выступал в роли примирителя. На этот раз, одна ко, последствия оказались более серьезными. При инци денте были свидетели, и Балиев решил дать делу заков

ный ход. По счастью, его адвокат находился в приятель ских отношениях с нашим и был не в меньшей степени чем я озабочен предотвращением публичного скандала. Мы выработали такой компромисс, который мог бы удовлетворить задетое самолюбие Балиева и в то же самое время спасти Гринепа от увольнения. В конце концов Балиев согласился приостановить дело, если ему будет принесено публичное извинение в присутствии все го состава консульства, его самого и его адвоката. Текст извинения должен был быть набросан им самим.