История Консульства и Империи. Книга II. Империя. Том 4. Часть 2

Тьер Луи-Адольф

Одно обстоятельство окончательно расстроило императора Александра: прибытие в Компьень депутации Законодательного корпуса, явившейся приветствовать короля, тогда как Сенат в Компьене появиться не соизволил. Когда орган, имевший притязания представлять нацию и приобретший некоторую популярность недавним сопротивлением Наполеону, простирается ниц перед монархической властью прежде, чем та даст какие-либо гарантии, сдержанность Сената теряет свою силу и выразительность. И Александр начал чувствовать себя докучливым советчиком, а потому решил ни на чем более не настаивать и вернулся восвояси, весьма разочарованный, хоть и осыпанный любезностями.

Потратив три дня на отдых в Компьене, Людовик XVIII

решил двигаться в Сент-Уан, к вратам Парижа, чтобы сделать там последнюю краткую остановку перед вступлением в свою столицу. Он окончательно постановил, что обнародует лишь общую декларацию и тем расквитается с Сенатом. Тремя неделями ранее люди, которые хотели доставить Франции прочную свободу при старой династии, еще могли, опершись на Александра, преградить путь Людовику XVIII, пока он не предоставит всё, чего от него требовали. Но за несколько дней воодушевление народа достигло такого накала, что остановить короля стало невозможно: такая попытка выглядела бы как намерение остановить национальное движение руками иностранцев. Сенат, постепенно уступая, ослабил себя сам и с каждым днем сдавал позиции. Теперь сенаторы не могли уже добиться того, чтобы конституция происходила от взаимного соглашения нации и короля, что сообщило бы ей силу и неприкосновенность и обеспечило долговечность.

Итак, договорились ограничиться простой общей декларацией, и все сотрудники графа д’Артуа взялись за дело: Витроль, ставший его главным орудием, и господа Ла Мезонфор и Терье де Монсьель, известные роялисты. Король предоставил им действовать, доверив Блака присматривать за их работой и исправлять ее, а сам 1 мая прибыл в Сент-Уан.

Сенат пока не испрашивал аудиенции у Людовика XVIII. Однако следовало положить конец недопониманию между королем и учредительным органом, который, несмотря на всю ненависть и презрение к нему испытываемым, никто не осмелился распустить или упразднить, ибо за ним стояли чиновники, армия и государи-союзники. После достигнутого соглашения, то есть после допущения конституции и заполнения большинства мест в верхней палате, у Сената более не оставалось причин для серьезного недовольства. Сенаторы согласились нанести визит королю, и Талейран представил их в Сент-Уане Людовику XVIII, как представлял в Тюильри графу д’Артуа. Тщательно составленная речь Талейрана выражала идеи, уже повсеместно распространенные, и король в очередной раз выразил свое полное согласие.

День 2 мая был посвящен приемам, и времени для серьезных дел не оставалось. Декларация, которая являлась условием вступления короля в Париж, к концу дня не была даже составлена, вернее, имелось пять или шесть ее проектов. Блака провел с составителями часть ночи и принял один из проектов, достаточно смягчив выражения благодарности или демонстративной зависимости от Сената. Текст знаменитой Сент-Уанской декларации был датирован 2 мая, отправлен в королевскую типографию и к утру следующего дня размножен.

Вступление к декларации гласило:

«Призванные любовью нашего народа на трон наших отцов, просвещенные несчастьями нации, которой нам предназначено править, мы взываем к взаимному доверию, необходимому для нашего покоя и для благополучия народа.

Внимательно прочитав план Конституции, предложенной Сенатом на заседании 6 апреля, мы признаем, что основы ее хороши, но многие статьи несут на себе печать поспешности и в их нынешней форме не могут стать законами государства.

Решив принять либеральную Конституцию, желая ее мудрого составления и не имея возможности принять то, что нуждается в исправлении, мы созываем на 10-е число июня месяца нынешнего года Сенат и Законодательный корпус и обязуемся представить их взорам наш завершенный труд, заложив в основу Конституции следующие гарантии…»

За вступлением следовал перечень гарантий, оставшихся неизменными.

После обнародования

декларации, 3 мая 1814 года, Людовик XVIII приготовился вступить в Париж. Он отбыл из Сент-Уана в одиннадцать часов утра при стечении огромных толп, ехал в карете, запряженной восьмеркой лошадей, посадив рядом с собой герцогиню Ангулемскую, а перед собой обоих принцев Конде. Справа и слева от кареты двигались верхом граф д’Артуа и герцог Беррийский, за каретой – маршалы, за маршалами – кавалерия Национальной гвардии под командованием графа Дама.

Людовику XVIII был оказан самый теплый прием. Возможно, при встрече графа д’Артуа волнение от воспоминаний, которые пробуждали Бурбоны, и было сильнее, ибо тогда его испытывали впервые. Но размышления убедили всех, что нет ничего лучше, чем призвать Бурбонов, что только они обеспечат теперь мир и умеренность. Это было общее мнение среднего класса, судей здравых и беспристрастных в вопросах управления. Особенно хорошего мнения эти люди были о короле, заслужившем репутацию мудрого человека своим сдержанным поведением; а поскольку средний класс имел на народ большое влияние, то их рукоплескания Людовику XVIII вызывали горячие рукоплескания простых парижан. Благородное лицо монарха, смягченное удовольствием, понравилось всем, кто сумел его разглядеть. Радуясь миру (а миру радовались все), публика с готовностью принимала образ престарелого отца, возвратившегося к своим чадам, и самые почтительные возгласы сопровождали карету с семьей Бурбонов до собора Нотр-Дам. После религиозной церемонии августейшее семейство направилось к своему вновь обретенному дворцу.

На следующий день представители государственных органов посетили королевскую семью и повторили всё те же речи. Войска союзников продефилировали перед Людовиком XVIII, сидевшим на балконе дворца в окружении европейских государей, которые любезно уступили ему главное место, желая таким образом засвидетельствовать уважение к Франции и ее королю.

После нескольких дней церемоний и приветствий приходилось, наконец, браться за нелегкое дело примирения прошлого с настоящим. Следовало предоставить компенсацию классам, измученным длительным изгнанием, не оскорбив при этом нацию, которая не желала, чтобы ее приносили в жертву чьим-то частным интересам;

изыскать в двадцати пяти годах кровавых ссор крупицы истинного и верного и попробовать составить новую систему правления. Это было делом трудным, почти невозможным, если только решающее влияние на двор и правительство не окажет твердый и просвещенный ум самого короля, одного из принцев или министров. Произойдет ли что-либо подобное? Ответа на этот вопрос никто тогда не знал.

Во время недолгого правления графа д’Артуа правительство носило временный характер, а министры именовались комиссарами различных министерств. Теперь нужно было сформировать правительство окончательно. Людовик XVIII сохранил заведенное графом д’Артуа разделение на королевский совет и министров, притом что некоторые министры были постоянными членами совета, а иных вызывали на его заседания лишь по конкретным делам их ведомств. Он только сделал окончательные назначения на все должности, и вот каковы были эти назначения.

Никто не хотел отстранять от управления финансами барона Луи, который за недолгий срок приобрел всеобщее доверие. Он и был назначен главой этого департамента. Генерал Дюпон, достаточно хорошо знавший армию и старавшийся всячески удовлетворить ее требования, был оставлен на должности военного министра. Малуэ, честный и трудолюбивый человек, остался морским министром. Из королевского совета призвали в правительство, одновременно оставив и в совете, Талейрана и Монтескью. Хотя комиссаром иностранных дел был Лафоре, переговорами о перемирии руководил Талейран, и только он мог вести переговоры об окончательном мире, а потому получил постоянную должность министра иностранных дел, оставшись и первым после принцев членом королевского совета.