История Крестовых походов

Моноусова Екатерина

Но все христиане, как бы мимоходом замечал глава церкви, могут обрести вечное спасение, если примут участие в подготовке новой священной войны. Свои послания Иннокентий разослал по всем городам и весям — монархам и князьям, графам и баронам — всем, кто мог выставить за собственный счёт и послать за море соответствующие их возможностям боевые отряды. Предлагался и выбор — не можешь собрать воинов, плати звонкой монетой. Папа заранее давал крестоносцам полную индульгенцию за любые грехи и гарантировал защиту их собственных владений и имущества. Также для них на время домашнего отсутствия объявлялся мораторий на уплату долгов и процентов по ним.

В одном из своих страстных воззваний папа сокрушался по поводу печальной участи Святой земли и с особым негодованием высказывался о том, что говорят о христианах мусульмане: «Наши враги нас оскорбляют, — возмущался Иннокентий, — и говорят: где ваш Бог, который не может освободить из наших рук

ни себя, ни вас? Мы осквернили ваши святыни, протянули руки к предметам вашего почитания, яростно напали на святые места. Мы держим вопреки вам эту колыбель суеверия ваших отцов. Мы ослабили и сломали копья французов, усилия англичан, крепость немцев, героизм испанцев. К чему привела вся эта храбрость, которую вы возбудили против нас? Где же ваш Бог? Пусть Он поднимется и вам поможет! Пусть Он покажет, как Он защищает вас и себя… Нам более ничего не остается, как после избиения защитников, оставленных вами для охраны страны, напасть на вашу землю, чтобы уничтожить ваше имя и память о вас. Что можем мы ответить, — вопрошает папа, — на подобные нападки? Как отразить их оскорбления? Ведь то, что они говорят, есть отчасти сама истина… Поскольку язычники безнаказанно проявляют свой гнев во всей стране, постольку христиане более не смеют выходить из своих городов. Они не могут в них оставаться без содрогания. Извне их ожидает сабля, внутри они цепенеют от страха…»

Персональные письма глава церкви направил монархам Франции — Филиппу-Августу и Англии — Ричарду Львиное Сердце. Война между ними велась уже с 1194 года, с момента возвращения английского короля из плена. Папа призывал властителей двух великих европейских держав к миру или хотя бы к пятилетнему перемирию, угрожая наложить на их владения интердикт (в католицизме — временный запрет совершать богослужения и религиозные обряды). Столь радикальную меру понтифик собирался применить отнюдь не оттого, что война доставляла огромные бедствия жителям этих стран, а потому, что препятствовала вербовке отрядов для задуманного им крестового похода. В качестве папских легатов (личных представителей понтифика) должны были направиться в Палестину два кардинала. Перед ними стояла задача подготовить всё для прибытия армии. Имели они и другие специальные поручения. Кардиналу Соффредо предстояло договориться о поддержке с венецианским правительством. Кардинал же Петер Капуанский и того более — должен был провозгласить крестовый поход во Франции. Ещё двум послам-кардиналам нужно было включить все свое искусство дипломатии и красноречия, чтобы убедить враждующих пизанцев и генуэзцев тоже заключить мир и принять участие в задуманном папой походе.

Нейтрализуя германское влияние на Италию и усматривая главного врага папства в Гогенштауфенах, Иннокентий III стал поддерживать в Германии Оттона Брауншвейгского, избранного частью населения королем. Понятно, что такая поддержка была, прежде всего, направлена против Филиппа Швабского, брата покойного Генриха VI. По мнению некоторых историков, ситуация складывалась таким образом, что и византийские императоры могли подумать об осуществлении планов Комнинов на месте немецкого универсального государства создать такое же византийское. Во всяком случае, узурпировавший власть Алексей III увидел в папе союзника и писал ему: «Мы являемся двумя единственными мировыми силами: единая римская церковь и единая империя наследников Юстиниана; поэтому мы должны соединиться и постараться воспрепятствовать новому усилению могущества западного императора, нашего соперника». На самом деле положение Византии, как внешнее, так и внутреннее, не позволяло надеяться на реализацию столь далеко идущих планов.

Но глава католической церкви, одержимый своей главной идеей организации крестового похода, не только их не поддержал, а поставил византийскому императору в вину тот факт, что он не оказывает никакой помощи Святой земле. При этом папа явно претендовал на роль отца, а императора ставил на место непослушного отпрыска, которого недвусмысленно призывал признать папское главенство. Иннокентий желал видеть в восточном императоре не схизматика и ставил вопрос о церковной унии. Алексей не только не согласился, но разразился встречными обвинениями. Раздраженный понтифик пригрозил узурпатору поддержать в правах на византийский престол (заметьте — законных!) семью свергнутого и зверски ослепленного им Исаака. Но угроза эта, скорее всего, была лишь тактическим блефом. Дочь отставного монарха, как мы уже говорили, была женой Филиппа Швабского. А у Иннокентия, претендующего на безусловное мировое лидерство, было меньше всего поводов относиться к тому с любовью. Алексей III, как и следовало из всей логики переговоров, угрозам не внял и на унию не согласился.

Более того, в одном из очередных посланий он заявил, что императорская власть выше духовной. И отношения между Римом и Византией окончательно испортились…

Папский легат, кардинал Петер Капуанский тем временем собрал

в Дижоне ассамблею французского духовенства, перед которой зачитал папскую буллу, призывающую к новой крестовой экспедиции на Восток. Посланец-прелат получил сведения о том, что Филиппу-Августу не дает заключить перемирие с англичанами коалиция французских аристократов, приверженцев короля Ричарда. Среди них находились влиятельные вельможи — графы Бодуэн Фландрский и Луи Блуа, а также графы Болоньи и Тулузы. Тогда Петер встретился с Ричардом в Нормандии. Король настаивал на том, что он продолжает воевать лишь для того, чтобы вернуть вероломно захваченные в его отсутствие Филиппом земли. А ведь он участвовал в это время в Третьем крестовом походе. В своем пленении в Германии он тоже усматривал руку Филиппа, а папу при этом обвинил в том, что тот не защитил его как крестоносца, имеющего перед церковью значительные заслуги. Но, в конце концов, монарх уступил доводам кардинала и согласился с тем, что дело освобождения Иерусалима для христианского мира очень важно, а борьбу за внутренние интересы можно и отложить. Тем более что война с Филиппом на французской земле и так затянулась. Войска Ричарда брали верх над противником, нанося одно поражение за другим. Новые владения английского короля все расширялись, так что даже Париж стоял перед угрозой оказаться в кольце земель англичан и их союзников…

В начале 1199 года мирный договор все же подписали. Филипп вынужден был пойти на огромные уступки, в надежде, что придут и для Франции лучшие времена. А Ричард, едва заключив мир с Филиппом, пошел войной на своего вассала, виконта Лиможского Адемара. Король соблазнился возможностью легкого обогащения. В народе передавали слухи о том, что виконт похитил изрядную часть сокровищ покойного Генриха II, и хранятся они в замке Шалю. Но, видимо, верна пословица о том, что жадность губит… Во время осады замка пущенная со стены стрела ранила Ричарда в руку. Есть основания полагать, что наконечник был с ядом — войны на Востоке научили европейских солдат многим коварным приемам. Вот что рассказывает хроника:

«Пришел король Англии с многочисленным войском и осадил замок Шалю, в котором, как он думал, было скрыто сокровище… Когда он вместе с Меркадье (один из военачальников английского войска) обходил стены, отыскивая, откуда удобнее произвести нападение, простой арбалетчик по имени Бертран де Гудрун пустил из замка стрелу и, пронзив королю руку, ранил его неизлечимой раной. Король, не медля ни минуты, вскочил на коня и, поскакав в свое жилище, велел Меркадье и всему войску атаковать замок, пока им не овладеют… А когда замок был взят, велел король повесить всех защитников, кроме того, кто его ранил. Ему, очевидно, он готовил позорнейшую смерть, если бы выздоровел. Ричард вверил себя рукам врача, служившего у Меркадье, но при первой попытке извлечь железо тот вытащил только деревянную стрелу, а острие осталось в руке; оно вышло только при случайном ударе по руке короля. Однако король плохо верил в свое выздоровление, а потому счел нужным объявить свое завещание… Он велел привести к себе Бертрана, который его ранил, и сказал ему: „Какое зло сделал я тебе, что ты меня убил?“ Тот ответил: „Ты умертвил своей рукой моего отца и двух братьев, а теперь хотел убить меня. Мсти, как хочешь. Я охотно перенесу все мучения, раз умираешь ты“. Тогда король велел отпустить его, говоря: „Смерть мою тебе прощаю…“»

Так для французского Филиппа-Августа действительно неожиданно наступили лучшие времена, и гораздо раньше, чем он рассчитывал. Нелепая смерть подстерегла его врага — короля-рыцаря. Впрочем, логичных смертей на войне не бывает. А эта вполне вписывалась в витиеватый сюжет рыцарского романа, который назывался жизнью жестокого и великодушного, горячего и неустрашимого монарха Ричарда с романтичным прозвищем Львиное Сердце. Закончилась она клубком парадоксов — похоронить себя король велел в ногах отца, с которым тоже долго воевал, а родную Англию завещал брату Иоанну, при жизни неоднократно его предававшему…

Любопытно, что легендарный король и бесстрашный воин писал стихи, может, конечно, не так талантливо, как умел воевать. Из написанного им мало что сохранилось. Вот строки, сложенные Ричардом в германском заточении:

Поскольку речи пленного напор Не свойствен, как и речи тех, кто хвор, Пусть песнь утешно вступит в разговор. Друзьям, не шлющим выкупа позор! Мне из-за тех, кто на дары не скор, Быть две зимы в плену. Пусть знает каждый в Англии сеньор, В Анжу, в Гаскони, словом, весь мой двор, Что я их безотказный кредитор, Что мной тюремный отперт был запор И нищим был, скажу им не в укор,— А я еще в плену…