История любви одного парня
Шрифт:
на территорию американских горок – но если я не поем, то просто исчезну в своей комнате, где
одержимо буду перечитывать сообщения и возможно ступлю на менее здоровую территорию. Что
– будем честны – все равно произойдет.
На тарелке замотанной целлофановой пленкой приклеена записка: «ТЫ МОЯ ГОРДОСТЬ
И РАДОСТЬ». Я снимаю ее и улыбаюсь, хотя могу сказать, что сам не свой и слишком широко
распахиваю глаза.
Мама наблюдает за мной с другой стороны кухонного островка.
–
– Да, в полном, – тяжесть ее внимания преследует меня, пока я разогреваю еду и наливаю
себе попить. – Что произошло на работе?
Она обходит островок, прислоняясь к нему, как будто собирается ответить. Но телефон
вибрирует в моем кармане. Как обычно в это время приходит сообщение от Отэм.
Но есть еще сообщение от Себастиана.
«Кстати, спасибо за ланч»
«У меня был не самый лучший день, и ты его изменил».
«Спокойной ночи, Таннер»
Вагончик на американских горках в моем желудке достигает самого высокого холма и
зависает на краю.
– Таннер? – мама стягивает волосы в хвостик, скрепляя его резинкой со своего запястья.
Отрываю взгляд от экрана.
– Что?
Она кивает и наливает тот бокал необходимого вина, перед тем как указать мне, следовать
за ней.
– Продолжим.
Ой, черт. Я спрашивал ее об ее дне, а затем прекратил слушать. Оставив телефон на
столешнице, я следую за ней в гостиную.
На гигантском кресле в углу, мама подгибает под себя ноги, наблюдая за тем, как сажусь я.
– Ты же знаешь, что я люблю тебя.
Я внутренне содрогаюсь.
– Знаю, мам.
– И я так горжусь человеком, которым ты стал, что меня чуть ли не разрывает.
Киваю. Я везунчик. Я знаю, кто я. Но бывают такие моменты, когда выражение
восхищения становятся…излишним.
Она наклоняется вперед, используя свой мягкий голос.
– Я только переживаю за тебя, милый.
– Прости, что не слушал, о чем ты говорила про работу.
– Я не об этом.
Я уже понимаю.
– Мам, Себастиан – мормон, а не социопат.
Мама насмешливо выгибает бровь, как будто собирается отпустить шуточку, но не делает
этого. И от нахлынувшего безумного облегчения, я рад, что она не сделала этого. Его защита
нарастает жаром в моей груди.
– Но между вами все по– прежнему платонически, или…?
Я начинаю волноваться. Наша семья обсуждает все, но я не могу перестать думать об их
лицах в тот вечер за ужином, и осознавать, что у них довольно специфическое представление о
парне, с которым я однажды сойдусь: с кем– то, таким же, как мы.
– А что если у меня к нему
Она выглядит огорченной и медленно кивает.
– Не сказать, что я сильно удивлена.
– Я встречался с ним за ланчем.
Я вижу, как она проглатывает свою реакцию, будто полный рот густого сиропа от кашля.
– Ты же ничего не имеешь против? – спрашиваю я.
– Насчет того, что ты покинул территорию школы? – она откидывается на спинку, изучая
меня. – Не совсем, но я понимаю, что так делают все, поэтому выбираю – не спорить по пустякам.
Насчет твоей ориентации? Абсолютно, ничего. Тебе никогда не нужно беспокоиться насчет этого
при нас с папой, хорошо?
Сейчас я понимаю, что реальность большинства подростков– геев не такова. Я понимаю,
что невероятный везунчик. Слова выходят немного хриплыми из– за эмоций.
– Хорошо.
– Но против ли я твоего преследования подростка– мормона, парня или девушки? – она
качает головой. – Да. Таннер, я против. И это если быть честной. Возможно, это мое непонимание,
но оно действительно беспокоит меня.
Моя признательность моментально гаснет.
– И как это будет отличаться от того, что его родители говорят, что парни – под запретом?
– Это совершенно другое. Среди сотни прочих причин, ходить в церковь – это выбор. Быть
бисексуалом – это просто то, кто ты есть. Я оберегаю тебя от ядовитых комментариев церкви.
Я даже рассмеялся на это.
– А его родители делают это, чтобы уберечь его от ада.
– Так не бывает, Тан. Церковь не угрожает адским огнем.
У меня срывает планку.
– А откуда мне знать, что вообще говорит Церковь СПД обо всем? – спрашиваю я,
повышая голос. – Не похоже, что ты даешь нам хоть на каком– то уровне представление о том, во
что они, вообще, верят и как взаимодействуют. Все, что я узнал от тебя, – они ненавидят геев, они
ненавидят женщин, они ненавидят.
– Таннер…
– Мне, вообще, кажется, что Мормонская церковь не так уж много ненавидит. Ты –
единственная, кто ненавидит их.
Ее глаза распахиваются, а затем она отворачивает лицо, глубоко вдыхая.
Ох, черт. Я перегнул палку.
Если бы мама была жестокой женщиной, то, наверняка бы, встала и дала мне пощечину в
тот же момент. Я мог прочитать это по напряженной линии ее плеч, ее нарочито– спокойный