История моего безумия
Шрифт:
– Значит, не будете отвечать?
– Отвечать на что? Я не услышал вопросов – только субъективное мнение. Ему не нравится то, что я пишу… Ничего, как-нибудь переживу.
Часть аудитории зааплодировала.
– А как насчет утверждения Маркуса, что ваши романы однообразны?
– Я выстраиваю сюжет в точности по законам киноискусства. Закручиваю интригу, вывожу на сцену героев и веду читателя к развязке. Можете называть это «рецептом», если хотите.
Джек Лерман передал слово второму журналисту. Итан Мур, высокий тощий тип с темными кругами под глазами, был известен убийственными нападками
– Не стану обсуждать содержание вашего последнего романа, – объявил он. – Я согласен с мнением коллеги. Мне интересен человек.
Мур сделал театральную паузу.
– Хочу поговорить о моральном облике господина Сандерсона. Герои ваших книг без устали проповедуют честность, искренность, уважение к ближнему. Но в жизни вы ведете себя прямо противоположным образом. Так тот ли вы порядочный человек, которого ваш издатель уже много лет «продает» нам?
По большому счету, его вопрос был созвучен моим собственным беспрестанным сомнениям, но я интуитивно чувствовал, что за обличительной речью кроется ловушка.
– Я не собираюсь обсуждать с вами мою частную жизнь.
– Почему же? Вы ведь выставляете ее напоказ на страницах глянцевых журналов.
– Не я – редакции. Я в их игре не участвую.
– Предположим. Но меня интересует другое – расхождение между настоящим Сэмюэлем Сандерсоном и тем человеком, за которого он себя выдает. Как можно любить высокую литературу – а вы ведь все время клянетесь ей в любви – и писать подобную чушь? Стоит ли неисправимому бабнику вести разговоры о любви?
– Отвечу вопросом на вопрос: разве смысл жизни заключается не в том, чтобы свести это расхождение к минимуму?
– То есть?
– Взять хотя бы вас, господин Мур. Вы кажетесь суровым интеллектуалом, который дни и ночи читает классическую литературу, ходит по музеям, размышляет над тайнами души. Между тем я часто вижу вас на дискотеках и в модных барах под руку с красотками, совсем не похожими на студенток-филологинь.
Публика зааплодировала, Джек Лерман рассмеялся. Мой собеседник едва заметно улыбнулся, и я принял это за признак честной игры, но жестоко ошибся: Мур радовался, что я угодил в расставленный капкан.
– Хотите поговорить на эту тему, господин Сандерсон? Ну что же, прекрасно. Мы оба любим женщин, но я не перехожу границ приличия, не нарушаю закон.
В студии установилась тишина.
– На что вы намекаете? – удивился я.
– Хочу кое-что уточнить, господин Сандерсон. Сегодня утром я получил послание…
Он поднял руку.
– Можно вывести на экран фотографию?
Я взглянул на лицо женщины, и кровь мгновенно отхлынула от головы. Я смотрел не отрываясь и не понимал, что происходит.
– Хотел спросить, знакома ли вам эта девушка, но ваша реакция вполне красноречива. Так что необходимость отпадает, – с издевкой в голосе произнес Мур.
– К чему вы ведете? – бесцветным голосом спросил я.
– Это Карла Анчелотти, – проигнорировав мой вопрос, объяснил зрителям журналист.
Карла,
– Вы с ней знакомы, не так ли? У вас было… небольшое приключение, насколько мне известно.
– Я не намерен отвечать на подобные вопросы.
– Дело ваше, это ничего не меняет – мадемуазель Анчелотти уже все объяснила. Она утверждает, что вы соблазнили ее на Сардинии.
Зачем Карла это сделала? Кому она рассказала? Бред какой-то… Я назвался другим именем, как же всплыло настоящее?
– Она вольна заявлять что хочет. Допустим, мы действительно познакомились на Сардинии, но в чем проблема?
Голос у меня дрожал, я плохо себя контролировал и понимал, что мое замешательство видят миллионы телезрителей.
– А проблема в том, господин Сандерсон, что Карла… несовершеннолетняя.
Слово прозвучало, как пощечина. В студии воцарилась мертвая тишина.
– Вы ведь знаете, что закон запрещает вступать в сексуальные отношения с несовершеннолетними?
Раздался свист.
Я бросил затравленный взгляд в сторону кулис и увидел, что Нэйтан и Сэнди о чем-то бурно беседуют с девушкой режиссером.
– Вы не полицейский, не судья и не знаете, что между нами произошло.
– Верно. Я получил досье прямо перед началом передачи. Там были еще фотографии – куда более… выразительные, но я решил не показывать их. Мне известно, что полиция получила точно такие же одновременно со мной и очень скоро вас вызовут для дачи объяснений. Если факты подтвердятся – а они подтвердятся, судя по содержимому досье! – публика поймет, что вы – двуличный обманщик, и наконец узнает, кем на самом деле является автор, проповедующий в своих романах «добрые чувства и истинные ценности». Ведь это ключевой вопрос: кто он такой, этот писатель, взявший на себя роль ментора? Приличный человек? Маркетинговая пустышка? Тип без чести и совести? Соблазнитель читательниц, пользующийся их юным возрастом и наивностью?
– Возможно, этот человек грешник, – ответил я, надеясь, что зрители расслышали искренность в моем голосе. – Возможно… Но теперь я точно знаю, кто вы такой. Человек, который, не имея доказательств, вываливает на головы миллионов телезрителей непроверенные факты. И заметьте – вовсе не для того, чтобы, как вы утверждаете, разоблачить обманщика. Вы просто хотели устроить скандал и сыграть роль благородного борца за идею. Вы чувствуете собственную ничтожность и нападаете на людей, которые много работали, чтобы стать знаменитыми. Возвыситься вы можете, только пройдя по их трупам.
Мои слова прозвучали в тяжелой, гнетущей тишине.
– Это ваше мнение, – подал реплику Мур, слегка растерявшийся, но очень довольный тем, что все-таки «достал» меня.
Джек Лерман – ему было явно не по себе – взял микрофон и закончил передачу.
Первым, что я увидел, уйдя с площадки, было перекошенное от ужаса лицо Сэнди. Она попыталась было что-то сказать, но не нашла слов и только головой встряхнула, как будто хотела прогнать наваждение.
Стоявший у нее за спиной Нэйтан сохранял невозмутимость. Он похлопал меня по плечу и сказал: