История моего стыда
Шрифт:
– Кристина, это ты перешагнула через меня в ту ночь. Я понимаю, почему. Понимаю, что не заслуживал доверия. Но наша близость стала точкой отсчета всего. Ты центр не только моей работы, но и моих мыслей.
– Красиво говоришь, – сказала она, собравшись уезжать на приближающемся поезде.
– Ты очень дорога мне, и я это докажу, – только и успел сказать я вслед.
Вечером, раздеваясь, Крис обнаружила маленькую записку, которую я украдкой подбросил, пока она нянчилась с Блинчиком. Нарисованное на клочке бумаги сердце и всего пара слов: «Оно – твоё». Девушка злилась,
Вскоре я вспомнил обещание и расстался с Олей. Сперва старался увеличивать дистанцию и сокращать время вместе. Она требовала ответов, и я пригласил её в парк, где ссориться под взглядами случайных зевак было бы сложнее. Честно сказал, что охладел, но не к ней, а к самой возможности отношений с кем-то в данный момент (тут уже я лукавил). В общем, я пытался взять вину на себя.
– Это всё из-за Кристины! – она резко прервала меня.
– Да причем тут она? – я едва не перешел на крик.
Как девушки чувствуют подобное??
– То есть, ты не будешь пытаться строить с ней отношения?
– Нет, конечно, – я врал, глядя Оле в глаза, как Гермес, величайший мастер обмана среди греческих богов.
Она молча встала, влепила неуклюжую пощёчину и пошла прочь. Видимо, в искусстве лжи Гермес преуспел всё же больше, чем я…
Вечером, увидев красный след от пощечины, Раиса Ивановна философски сказала:
– С почином, дорогой!
Засыпал я с чувством вины, ощущая себя грязнейшим из людей. Никогда и ни при каких обстоятельствах я не желал быть последней сволочью и добиваться своих целей за счет других, но на этот раз вышло именно так.
Интерлюдия 7. Давид
Постепенно, через месяцы, я привык.
Я вновь стал ощущать себя мужчиной. Сильным. Имеющим право. Парни боялись и не выдерживали моего взгляда. Девушки – мечтали о нем. Я брал их рьяно и страстно. Кто-то приходил от этого в экстаз, но кому-то такой подход казался грубым и болезненным. Мне было все равно. Я никого не любил и никому не был должен. Все дорогое и родное осталось в горах. Там мать и отец. Там магия. Там Безымянный ручей, разделивший мою жизнь на «до» и «после».
Прошли годы. Я научился справляться с любыми трудностями, что вставали на пути. Часто я слышал, что у меня красивый, но острый и пронзительный взгляд, выдержать который мало кто способен. «Как у леопарда» – добавлял я про себя.
Я окончил университет с отличием – не потому, что любил учиться, а потому, что хотел быть первым и лучшим во всём. Вскоре я стал заместителем финансового директора в фирме дяди. Гордость отца и матери.
Только их я любил по-настоящему. Первые годы отец запрещал появляться в Армении, и родители прилетали ко мне в Москву. Каждая такая встреча являлась самым прекрасным моментом жизни.
Тоскуя по Родине и горам, через три года после бегства я уговорил отца на тайное посещение Еревана. Та первая после расставания встреча была ослепительно прекрасна. Как подросток, с воплями восторга я взбегал вверх по ступеням Большого Каскада, с придыханием прикасался к нагретой от солнца стене церкви Зоравор, от заката до рассвета бродил по закоулкам района Конд. Рассвет я встретил посреди руин храма Звартноц, что в нескольких километрах от Еревана. Еще малыми
Во дни сомнений и тяжелых мук совести только память о горах и Ереване согревала сердце и придавала силы. Я подолгу перелистывал фотографии далекой Армении, сделанные совсем в иной жизни. Мне снился шум водопадов, приносивших в долины новости от самых вершин, грезились острые пики, бликующие на солнце снежными зеркалами; я мечтал вновь дышать воздухом, а не автомобильным смрадом, что лежит в переулках Москвы. В миг долгожданного возвращения я наконец-то обрел всё это и впервые за долгое время чувствовал, что живу.
Так или иначе, та знаковая поездка закончилась, и мне пришлось вернуться обратно. По возвращении я окончательно принял то, что уже давно кружилось в моей голове. Я осознал, что практически утратил веру в Бога. Чем больше я погружался в мир мегаполиса и бизнеса, тем более убеждался, что Бог ушел отсюда. Меня разрывала на части мысль о том, что Его нет с нами, но подтверждение этого я находил повсюду. Главный – и самый страшный – аргумент я видел в простом и непреклонном факте существования зла. Именно существование зла, бед и несправедливости для меня стали абсолютно не совместимы со всеблагим и всесильным Богом. Зло возрастает повсюду, и Бог, кем бы он ни был, либо хочет искоренить зло, но не может; либо может, но вовсе не хочет. В первом случае Бог оказывается бессильным, а значит, это не тот абсолют, о котором нас учат; в во втором – Бог вовсе не так добр, как нам хотелось бы. Оба этих варианта устрашали меня.
В будущем насмешка судьбы сведет меня с женщиной, любящей Бога всем своим естеством. Кто из нас прав – я не узнаю до конца дней. Я вижу в этом иронию и особое проклятие…
Как-то в университете я озвучил свои мысли на лекции по философии. С легкой улыбкой преподаватель ответил, что крайне рекомендует мне всё же верить в Бога, независимо от того, существует Он или нет.
– В философии эта идея называется «Пари Паскаля», – пояснил он. – Суть её в том, что вера похожа на азартную игру, и с точки зрения логики и вероятности гораздо выгоднее ставить на то, что Бог существует. Ведь если Бог есть, то вера в Него обернется пропуском в рай, а неверие – жестокой карой в аду. А если Бога нет, то вера в Него хотя бы сделает из вас более нравственного человека, неверие же не изменит ничего. Выходит, последствия атеизма много хуже, чем веры, а значит, даже если вероятность существования Бога мала, гораздо разумнее верить в Него.
– Разумнее – может быть, – возразил я, – но как оставаться честным по отношению к самому себе? Да и вряд ли гипотетическому Богу нужна такая религия, основанная на азартном прагматизме и вероятности.
– Вы правы. Но этот вопрос выходит за рамки философии, друг мой.
Так я и жил, раздираемый противоречиями. Там, на Родине, посреди гор, так легко было принять великие возвышенные идеи христианства, но здесь, посреди механического мегаполиса, шестерни которого прокручивались без помощи небес, в окружении миллионов человеческих трагедий, где твое спасение и даже здоровье чаще всего определяется случаем и деньгами, мысли о невозможности Бога появлялись сами собой.