История моей жены. Записки капитана Штэрра

Фюшт Милан

Вспомнить только, какой характер у меня был прежде: либо да, либо нет. Решал мгновенно, рубил с плеча. А теперь все больше надеешься на авось. Куда кривая вывезет. Кодор диву давался на меня глядя.

— Что-то с тобой не так, Якаб, — озабоченно повторял он, поглаживая лысину.

— Что стряслось? Иллюзионистом заделался, что ли?

В это слово Кодор вкладывал другой смысл: уж больно, мол, я смахиваю на идеалиста. И тут он снова оказался прав, потому как я и впрямь стал идеалистом, а разных там реалистов запрезирал всех до единого. «Торгаши, что с них взять!» — пренебрежительно думал я про себя. «Что ты без толку язык распускаешь?» — так

и подмывало меня спросить, но я помалкивал. А Кодор вот по какой причине выходил из себя.

Почему я заявился с трехмесячным опозданием, и чего ради понадобилось собирать и тащить с собой все свои пожитки, если тебя срочно вызывают телеграммой? Неужто не понятно, что обстановка меняется с минуты на минуту?

— Заварил кашу — теперь расхлебывай, — говорит он мне. — Сейчас иностранцев нанимать не хотят. И ведешь себя как вельможа. Скажите, адмирал какой выискался!

С работодателями я и правда обошелся свысока. «Благодарствую, — сказал и поднялся с места. То бишь в конторе одной спасательной компании. — Может, в другой раз повезет», — добавил, не теряя достоинства.

Ни слову не поверил я из всей этой трепотни про упущенные сроки и так далее.

Заманили как последнего дурачка, а теперь измываются. Изучил я эту породу, знаю их как облупленных. Что им стоит немедленно вытребовать сюда человека, если Кодору вдруг приспичит? А когда ты явился, тебя ни в грош не ставят. «В данный момент вопрос не актуален», — заявили со всей предупредительностью.

Понимай так, что никто и не принимал этого дела всерьез. А я, видите ли, повел себя как вельможа!

Правда, история эта меня не очень-то волновала, но это уже другой вопрос. Даже самая выгодная сделка или первоклассная должность не могли заинтересовать меня в тот момент больше, чем чувства.

Но можно ли втолковать подобное этому чурбану бесчувственному, который относился к женщинам примерно так же, как и я в былые времена! Бабье… на них и слов жалко тратить. Преподнес коробку шоколада, сводил в театр, и дело с концом. И поскольку сам я с течением времени все же изменился в этом отношении, такой небольшой разницы во взглядах оказалось достаточно, чтобы сейчас смотреть на Кодора как на чужака.

— И вообще, с какой стати ты отправляешься на переговоры в одиночку, если я вызвал тебя сюда? — начинает он то же самое по новой. — А главное: откуда в тебе это невообразимое самодовольство?

— Видишь ли, Якаб, если будешь вести себя здесь как канцелярская барышня, тебе каюк, поверь моему слову. Это тебе не Италия, здесь живут сплошь отпетые негодяи, — втолковывал он мне с необычайной доверительностью, словно желая дать понять, что ему по душе именно отпетые негодяи. — Скажи откровенно, какая беда тебя гложет? Денег нет, что ли, а может, еще чего?

— Женщины, старина, женщины, — ответил я ему в шутку и, вероятно, сопроводил свои слова самой дурацкой ухмылкой. Даже собственный голос удивил меня — настолько глупо он звучал. — Женщины, они ведь могут связать человека по рукам и ногам, не правда ли? — поправился я и поймал себя на том, что сейчас способен на дальнейшие откровения, которые совсем уж ни к селу ни к городу.

Подыскал бы он мне хорошую должность — зачем мне снова выходить в море? — хотел было я растолковать ему. То есть хотел рассказать все.

К счастью, что-то удержало меня от опрометчивого шага.

Следует заметить, что я всегда обращался с этим похожим на цыгана человечком не иначе, как с чувством собственного превосходства. Мне очень быстро надоедали его благоглупости.

— Прощай,

надоел ты мне! — обрывал я его, когда он становился не в меру развязным.

Но на сей раз у меня было ощущение, будто я докучаю ему. И я по-прежнему стоял перед ним, не в силах сдвинуться с места. Пустота, как бездна, притягивает к себе человека. Я стоял перед Кодором, с изящно завязанным галстуком, хорошо отдохнувший, размягченный… Черт побери, к чему это приведет?

Услышав, что маюсь я с женщинами, мой приятель обошелся со мной весьма великодушно.

— Вон как? Женщины… — недовольно заметил он. — Все эти шуры-муры… В таком случае, не беда. — Он тотчас перестал интересоваться моими затруднениями. — Бывают осложнения подобного рода. Впрочем, каких только сложностей не бывает, — пробормотал он себе под нос. Разговор наш велся на итальянском. — Всего-то? Ладно, ничего страшного. Как-нибудь уладим. А теперь отправляйся по своим делам, у меня забот выше крыши… — Это был первый случай, когда он сам отослал меня, и я вынужден был проглотить унижение. Не помня себя, спустился я по лестнице, чувствуя, что мне конец, я раздавлен. Даже дыхание прерывалось. Сроду не мог бы подумать, что превращусь в неудачливого любовника и куплюсь на сладенькое. Это в мои-то годы!

Улица встретила меня осенним великолепием, солнечным сиянием, особенно ярким после дождя. И давно знакомый колоссальный транспортный поток. Время от времени я останавливался поглазеть по сторонам, разглядеть то да се и брел дальше. Брел медленно и, когда стал нарываться на подталкивания, рассердился и уже готов был схватить первого встречного за шиворот и швырнуть в гущу толпы.

— Эй! Эй, вы! — окликнул меня в тот момент полицейский регулировщик у перекрестка. — Оглохли вы, что ли, или с ума спятили?! — И сердито махнул автомобилям, чтобы объехали стороной. Я и впрямь чуть не угодил под колеса. Правда, причиной послужило не только мое душевное состояние: просто я не привык верить в опасность. Чтобы меня задавило автомобилем? Да полно вам!

Впрочем, оставим это. Всякая душа — не только чужая — потемки.

— Я из провинции! — походя бросил я полицейскому, чтобы как-то его смягчить. Однако мои слова не подействовали, судя по всему, это был суровый человек.

Затем я отправился к парикмахеру, сделал кое-какие покупки, приобрел себе красивые наручные часы, дюжину английских носовых платков самого наилучшего качества… и всякие разные мелочи. «С каких доходов ты позволяешь себе эти траты, надолго ли хватит твоих капиталов, если вы и впредь станете так транжирить, ты и твоя женушка?» — укоризненно прозвучал мой внутренний голос. (В ту пору и жена моя накупила себе всякой всячины, не считаясь с расходами, да не здесь, а еще в Париже.)

«Ладно, не беда! — отмахнулся я. — Не беда, сущие пустяки!» — и принялся насвистывать, не смущаясь оживленной толпою.

«Видишь, — говорил я сам с собой, — тебе это в диковинку, а жена твоя всегда живет так, порхая по жизни. Попытайся и ты хотя бы разок вкусить ощущение полнейшей беззаботности… Тогда и жизнь станет похожей на неумолчную сладостную песнь».

Все, что попадалось цветного, яркого, я внимательно разглядывал, блестящему, сверкающему я оборачивался вслед, не пропуская ни одной красивой женщины — под старость они стали нравиться мне до безумия.