История моей жизни и моих странствий

Шипов Николай

Тогда Фавишевич стал просить меня, чтобы я шел в аул и дал татарину задаток и чтобы масло было доставлено завтра рано утром в лавку. Хоть мне и не хотелось идти, потому что весь день провел на ногах, бегая по аулу, - но я хорошо знал полкового командира и просьба Фавишевича мне показалась основательной. Я пошел в аул. Солнце закатилось за горы, с которых потянулся ужасно густой туман. Близ обхваты попался мне навстречу знакомый унтер-офицер и спросил:

– Куда так поздненько идешь?

– В аул, - отвечал я.

– Смотри, Николай Николаевич, - сказал мне унтер-офицер, - теперь ходить опасно: как бы тебя чеченцы где не схватили. Проклятые азиаты замысловаты; они знают, что при тебе всегда есть деньги. Подкараулят и отправят в горы, а то так прямо на тот свет.

– Вот вздор какой, - сказал я, - позже ходил, да с рук сходило. Авось и теперь ничего не случится.

Мы расстались. Когда я шел по улицам аула, было уже очень темно, и я с трудом отыскал саклю татарина, у которого

утром сторговал масло; дал ему задаток и приказал привезти масло завтра пораньше. Отсюда я зашел в наш дран, где сиделец отдавал мне вырученные им деньги 200 рублей; но денег этих я не взял до завтра. Посидев немного в духане, я пошел домой. Темнота была ужасная, - хоть глаз выколи. При выходе за аульские ворота меня окликнул часовой: "Кто идет?" - "Маркитант", - отвечал я. От ворот дорога шла под гору; с левой стороны был утес горы, а с правой - к реке Акташу - крутой яр. Я шел близ самого утеса. Как раз на половине дороги от аула и форштата меня вдруг схватили неизвестные люди и потащили под гору к Акташу; вниз я скатился с ними по снегу. Я вздумал было кричать часового, но хищники обнажили свои кинжалы и приставили их к моей груди. Я об мер. Потом хищники надели мне на голову какой-то башлык - перевязали его так, что я не мог ничего уже видеть; руки мои тоже связали ремнем и повели. Мы прошли близ какой-то водяной мельницы, где я слышал разговор на кумыцком языке. Перешли вброд реку, вероятно Акташ; потом повели меня далее; но куда - я не понимал. Где-то вдали послышался лай собак Тут спутники мои начали разговаривать между собой по-чеченски; этого языка я почти не понимал. Прошли по снегу так версты 4. Лай собак стал слышнее. Перешли еще раз реку по колено, и я полагал, что это опять-таки Акташ. Мы поднимались как будто на гору. Потом хищники остановились и начали кого-то окликать. Откуда-то сверху тихо отвечали, потом что-то сбросили. Хищники перевязали меня веревкой поперек живота, развязали руки и по-кумыцки сказали: "Уста аркан" (держись за веревку). Я это сделал. Меня потащили вверх, где сажени через три я был принят за руки двумя человеками, которые вели меня потом с четверть часа. Затем они связали мне руки назад, толкнули в какой-то чулан, хлопнули дверью и заложили ее цепью. Мое новое помещение оказалось не из теплых: в него со свистом врывался холодный ветер. На мне были тогда бешмет и легкая на вате шинель; промокшие ноги холодели, связанные руки коченели. Я стоял на ногах, боясь ходить или двигаться. Так прошло довольно времени. Потом кто-то вывел меня в другое помещение и развязал мне голову. Тут я увидел большую саклю, которую освещало горящее на табуретке сало. Передо мной стоял кумык - высокий, стройный, широкоплечий, которого я никогда не видел. Он спросил меня:

– Танимсан менеке (знаешь ли меня?).

– Бельмейма (не знаю), - отвечал я.

Тогда кумык, указав мне на табуретку, сказал:

– Ултар (Садись).

Я исполнил это приказание. Кумык вынул из кармана нож и начал его оттачивать на бруске. У меня волосы на голове становились дыбом; сердце мое так сильно забилось, что, полагаю, и кумык мог слышать это биение моего сердца. Я мысленно прощался со своими родными и со всем светом, полагая, что настали последние минуты моей жизни... Кумык кончил точить нож, подошел ко мне, прижал к себе мою голову и, сказав: "Коркма" (не бойся), - принялся мылить мне голову. Я догадался, что он будет брить мои волосы. Сердце мое стало отходить. Кумык обрил мои волосы, подстриг бороду, надел на меня шапку, завязал тем же башлыком, отвел меня в прежний чулан и безмолвно затворил за мною дверь. Эту ночь я проводил очень беспокойно; от холода не мог сомкнуть глаз. Пропели в ауле петухи.

9 февраля

Вот я слышу: люди загалдели, буйволы заревели, арбы заскрипели, залаяли собаки. Должно быть, рассветало. Я то разминал свои коченевшие члены, то, сидя или стоя, прислонялся к стене и дремал. Какой-то человек отворил дверь и сказал: "Аман, Мекелей" (Здравствуй, Николай). Я очень обрадовался, что меня назвали по имени, и ждал с нетерпением, что пришедший будет говорить мне; но этого я не дождался: дверь захлопнулась. Вероятно, уже вечером меня опять привели в ту саклю, где вчера кумык обрил мне голову. Когда меня развязали, я увидел того же кумыка, который меня спросил:

– Ахча барма сенике (Есть ли у тебя деньги)?

– Иок ахча (Нет денег), - отвечал я.

Тогда кумык всего обыскал меня, но денег не нашел; только вынул из кармана в бешмете мою записную книжку с карандашом и сказал:

– Зжяс Осип кагас (Пиши Осипу записку).

– Не зжяздым (Что напишу)?

– Мень чебердым саган, берь ахча чус Тюмень кумыш (Я отпущу тебя; дай десять десятков серебряных рублей).

Я вырвал из книжки чистенький листок и Фавишевичу (Осипу) написал: "Нахожусь в плену и не знаю где; а выкупу за меня просят 300 рублей. Ради Бога, выручи несчастного Н. Шилова". Кумык взял эту записку и снова запер меня в чулан. Эту ночь я провел как и прошлую.

10 февраля

В этот день ко мне никто не показывался. Уже поздно вечером, когда в ауле все

смолкло, пришел татарин и повел меня из темницы. Чрез несколько времени мы остановились, и близ меня очутилось четыре человека; они развязали мне руки, которые обтерлись от ремня до крови; перевязали вокруг живота веревкой и, сказав по-русски: "Держись крепче", - столкнули меня с крутизны и начали спускать вниз. "Верно, в первую ночь меня здесь втаскивали", - подумал я. Внизу приняли меня два человека и о чем-то тихо поговорили с верхними. Потом, связав мне руки ремнем, повели меня вброд через речку; затем скорыми шагами пошли по снегу. Собачий лай оставался у нас назади. Дул не очень холодный ветер. Дорога шла то под гору, то в гору. Я стал догадываться, что теперь ведут меня к немирным черкесам в самые горы. Шли мы довольно долго. Ветер стал тише. Мы как будто подходили к лесу. Тут развязали мне глаза и руки. Передо мной стояли два, средних лет, татарина, которые имели при себе по ружью, шашки, пистолеты и кинжалы. Они глядели мне в глаза, а я на них смотрел; потом они спросили меня по-кумыцки - знакома ли мне местность, на что я отвечал отрицательно, - и стал осматривать окрестность. По обеим сторонам дороги тянулся небольшой лес; чем далее шли вперед, тем дорога делалась уже и уже. Ночь была пасмурная; на небе ни звездочки. Татары, насмехаясь надо мной, говорили мне:

– Согом саган керек, ахча бар (Надо тебе скотины; деньги имеешь) [16] . Я им сказал только, что теперь у меня нет денег. Ветер дул мне в лицо; я освежился; мне стало легче и приятнее. Прошли лесом несколько верст. Татары свистнули, на что последовал тоже свисток; а спустя немного, подошел к нам молодой татарин, который сделал моим провожатым приветствие: "саламаликам", давали друг другу руки и говорили по-чеченски. Пришедший и мне сказал: "аманма" (здорово). Я сказал ему то же. Потом все мы пошли узенькою снеговою тропинкой. Лес становился крупнее. Тропинка стала извилистой, под гору. Впереди я заметил как будто татарское кладбище, на котором стояли разные каменные памятники. Когда мы поравнялись с этим местом, татары остановились и громогласно сказали: "саламаликам". Тогда я спросил: - Не бу монда? (Что такое здесь?)

16

Это горький намек на мое теперешнее положение по сравнению с прежним, когда я покупал скот в Андреевском ауле для Осипа Фавишевича и при мне всегда находились деньги. Татары, очевидно, знали это. Н.Ш.

Один из них на каком-то странном кумыцко-русском языке отвечал: "Кардаш умрит, коп салдат убит, монда бардым аул" (Умерли братья, много убито солдат, здесь была деревня). Тогда я понял, что татары здравствовались с своими умершими родичами.

Мы пошли далее, и скоро послышался шум быстро текущей воды. Я спросил спутников - что это за река? Они сказали: "Эрак-су". Тут мне стало ясно, где мы идем, и я стал внимательно примечать местность. Перешли реку вброд и стали подниматься на гору. Потом вышли на ровную дорогу и шли довольно долго. Далеко впереди я увидел огонь и спросил:

– Кайда от-курнеда? (Что за огонь видно?)

Мне отвечали:

– Караул чечен-бар (Чеченский караул).

Подошли близко к огню. Для меня это было интересно. Я как будто позабыл, что я пленный и что могло со мной случиться. А могло случиться, как Я слыхал, вот что: у горцев есть будто бы обыкновение, что когда ведут пленного и в это время навстречу попадется кто-нибудь из хищников же, то между ними происходит большой спор и распря: встречному хочется взять что-нибудь с того, кто ведет пленного; а тот ничего не дает, потому что встречный не участвовал в поимке пленного, всегда сопряженной с большим трудом и опасностью. Тогда, со злобы, встречный хищник убивает пленного: пускай, мол, никому не достается. Вот что могло со мной случиться. Но, слава Богу, нам навстречу никто из хищников не попался.

Наконец мы подошли к плетневым воротам, по обеим сторонам которых были вырыты небольшие канавы с земляным валом и наверху накладен колючий терновник. Мы отворили ворота; нас окликнул вооруженный чеченец и повел к плетневой караулке, близ которой ярко горел огонь. У огня спали 4 черкеса. Когда мы пришли, черкесы встали и приветствовали нас. Потом они сели возле огня и стали разговаривать по-чеченски, после чего все легли спать. Прикорнул у огня и я. Скоро мои товарищи заснули; но мне было не до сна. У меня в голове роились разные мысли. Бог даст, думал я, как-нибудь удастся мне бежать из плена; тогда я буду вольный человек и потомство мое всегда будет благодарить меня. А что подумают гонители мои, когда узнают, что я с семейством свободен? Они будут очень недовольны собой, что выпустили меня из своих рук, и притом ни за копейку. Они никогда не простят за это ни себе, ни мне. А может быть, мне уже более никогда не придется видеть ни родины, ни милого семейства... Тут часовой разбудил моих спутников, и мы пошли далее. Дорога шла под гору, и опять начался крупный лес. В правой стороне от нас в лесу, на возвышенном месте, виднелся огонь и шумели люди. На вопрос мой провожатые ответили: "алтмиш-кши караул бар салдат зжиберьма" (60 человек караульных солдат не пускают).