История моей жизни
Шрифт:
На должность начальника Генерального штаба Сухомлинов избрал Мышлаевского, человека несомненно способного, но (выражаясь осторожно) не прямого и не владевшего иностранными языками. На первых порах они были крайне дружны, но затем произошло что-то непонятное; Мышлаевский уехал за границу и во время своей бытности там был уволен от должности с назначением корпусным командиром на Кавказ. После этого, в конце сентября Сухомлинов был у меня с визитом, который я ему отдал; я его спросил о причине смещения Мышлаевского, но он мне дал совершенно уклончивый ответ. Вернувшись из-за границы Мышлаевский 11 октября был у меня, сказал, что его обвинили по-видимому в интригах против Сухомлинова, который и ему не сказал, за что он был уволен*; Мышлаевский просил совета, что ему делать, чтобы обелиться? Я ему предложил обратиться к Столыпину
В начале октября мне пришлось выступить в окружном суде. Кавказский интендант генерал Агапеев возбудил обвинение в клевете против газеты "Новая Русь" за появившуюся в ней статью и ссылался на меня, что я могу засвидетельствовать о его безупречной службе. Идти в суд было неприятно, так как в те времена там можно было наслушаться всяких оскорблений, а потому я воспользовался правом особ II класса** и просил суд допросить меня на дому. Я думал, что для этого ко мне приедет кто-либо из членов суда и снимет показания; но утром, в день заседания ко мне приехал судебный пристав заявить, что суд должен приехать в полном составе, поэтому надо подготовить зал заседания. Беспокоить весь состав суда я отнюдь не хотел, а при неустройстве моей квартиры* мне даже было бы трудно устроить обстановку для заседания, поэтому я с приставом поехал в суд, где меня тотчас допросили. Об Агапееве я дал хороший отзыв. Чем кончилось дело я не помню.
Из-за неустройства квартиры мы до конца года почти ни у кого не бывали и принимали только близких друзей. Брату уже опротивела жизнь в Гатчине, и он вновь переехал в Петербург. В конце ноября вновь приехал лечиться Н. Н. Киселев, проживший у И. В. два месяца. Племянница Лиза Иванова стала невестой певца Барышева, который стал бывать у нас. Васильковские, вернувшись с кумыса и пробыв недолго в Петербурге, уехали на зиму в Давос; там они оказались в одной гостинице с князьями Иоанном и Гавриилом Константиновичами, с которыми они познакомились и близко сошлись.
Ввиду окончания разграничительных работ на Сахалине я в октябре получил ленту японского ордена Восходящего солнца, хотя я, собственно, к этому разграничению не имел никакого отношения.
Еще летом, по возвращении из Крыма я получил от Рентца заказанные ему пять дюжин своих портретов. При посредстве Забелина я разослал их всем моим бывшим близким сотрудникам по должности министра и тем чинам Канцелярии Военного министерства, которые в свое время имели личный доклад у меня по должности начальника Канцелярии. Первых я просил дать мне в обмен свои карточки. К моему огорчению, таковые я получил лишь от немногих. Забелина я видал лишь в Новый год и на Святой, когда он неизменно заезжал ко мне с визитом. Я его при таком случае спросил о причине, он меня сначала просил подождать, но потом (в 1911 году?) дал мне полное объяснение. Оказалось, что начальники главных управлений собирались поднести мне свои карточки в общей рамке; старший из них, Вернандер, отнесясь вполне сочувственно к этому предложению, взялся его выполнять, поэтому Забелин передавал ему получавшиеся портреты; но затем Вернандер охладел к этому делу, карточки оставил у себя и не сделал ничего! Очевидно, что им вначале руководили хорошие его отношения ко мне, а затем им овладела лень или же он стал опасаться, что Сухомлинов может косо взглянуть на эту затею. Вернандера я считал порядочным человеком, а потому, например, в 1904 году готов был объяснить перемену его отношения к А. М. Куропаткиной разными иными соображениями, а не тем, что положение ее мужа менялось к худшему; теперь же в оценке его личности я невольно приходил к иному заключению.
В денежном отношении для меня наступило довольно трудное время. В Государственном Совете из всего содержания делался вычет в казну в размере пяти процентов; получая номинально содержание в 18 000 и 1500 пенсии, я в действительности получал лишь несколько более 18 000, из коих 6000 отсылались в Царское, так что на жизнь оставалось 12 000. Устройство на новой
Начало 1910 года прошло тихо; мы бывали только у немногих хороших знакомых и не делали больших приемов. В январе приехал в Петербург эмир Бухарский; по старой памяти я у него расписался, и он пожелал быть у меня. В воскресенье, 7 февраля, он заехал к нам с четырьмя халатниками и девятью нашими чинами. Он просидел у нас полчаса, и мы угостили его достарханом; на прощание он подарил мне золотую медаль в память двадцатипятилетия его царствования, а через неделю, при своем отъезде прислал мне еще ковер и серебряную миску с подносом, крышкой и ложкой для кумыса.
Около того же времени я от чинов Канцелярии получил группу всех чинов, которым послал свои портреты; группа была вставлена в гладкую серебряную рамку с автографами участников.
Совершенно случайно у нас завязалось знакомство с Денисовыми. Он был членом Государственного Совета по выбору Донской области. В феврале, по окончании заседания Совета я отправился домой пешком, со мною пошел Денисов; когда мы дошли до моей двери, я счел долгом вежливости пригласить его зайти; он зашел и познакомился с моею женой, сделал нам визит, на который пришлось ответить, а затем они пригласили нас к обеду. Оказалось, что Денисовы, обладая большими средствами, живут не только богато, но роскошно, так что нам трудно будет поддерживать с ними знакомство, поэтому мы решили его не поддерживать. Сам Денисов был мне симпатичен и интересен тем, что у него было много сведений по экономическим вопросам, в которых я был совершенно несведущ, хотя и интересовался ими, поэтому я при случае охотно беседовал с ним. Он тоже был членом Финансовой комиссии, где мы часто встречались и поддерживали друг друга в военных и особенно казачьих вопросах. Затем мы с Денисовым стали встречаться в Павловске, у Рыковской, вследствие чего уклоняться от знакомства было трудно; тем не менее, мы под благовидным предлогом уклонялись от их многочисленных приглашений и ни разу не звали их к себе.
В конце февраля в Петербург приехала жена полковника Стржалковского, бывшего правителем Канцелярии начальника Закаспийской области, которого мой тесть знал с молодых чинов. Ревизия графа Палена отстранила его от должности, и он уже несколько лет с большой семьей бедствовал, получая ничтожное подсудное содержание, а между тем обвинение против него все еще не было сформулировано, и он не был предан суду. Я поэтому зашел к графу Палену и добился от него обещания ускорить ход дела, с этим делом мне пришлось возиться в 1911-12 гг.
От великого князя Константина Константиновича я получил 18 марта приглашение на один из исторических спектаклей, которые в ту весну ставились у него во дворце. Великий князь был со мною очень любезен; я там встретился лицом к лицу с государем, который мне сказал, что "вот, где нам пришлось встретиться".
На Святой мы с женой ездили к сестре в Юстилу, откуда проехали на водопад Иматру. Вскоре после того нам пришлось быть на свадьбе моей племянницы Лизы Ивановой с артистом Барышевым.
Жена взялась было за продолжение работы над моим портретом, начатым на Кирочной, но после двух сеансов он был отложен и затем висел в виде эскиза в гостиной до начала 1917 года, когда она вновь взялась за него.
У нашей англичанки, miss Carolina Peltz, мы со времени переезда в город уже не брали уроков; говорить по-английски мы еще не могли и с нею говорили по-французски, причем из-за ее сварливого характера выходили беспрестанно истории. Жена, наконец, решилась с нею расстаться и 1 марта мы от нее избавились. Воспользовавшись освободившейся комнатой, жена обратила ее в мастерскую и стала брать уроки скульптуры у художницы Диллон; под ее руководством она слепила две хорошенькие женские головки, которые были отлиты из гипса. На этом, однако, ее занятия скульптурой остановились, так как мы решили взять другую англичанку, для которой понадобилась та же комната. В конце мая к нам поступила miss Emma Austin, остававшаяся у нас до нашего отъезда из Петербурга в конце 1917 года.