История моей жизни
Шрифт:
Племянник Женя, тоже часто бывавший у меня, занимал хорошую должность податного инспектора в Лесном, под Петербургом; сверх того, он зарабатывал довольно много как член правления какого-то кредитного общества и как агент страхового общества, и постоянно рассказывал об успешном ходе своих дел. Между тем, он никогда не вспоминал о том, что он в разное время с 1904 года занял у меня свыше четырехсот рублей, из них он в 1902 году взял двести рублей на срок не свыше двух месяцев, впредь до залога имения его жены, но и о них он, казалось, забыл. Ввиду хорошего состояния его дел я ему напомнил о долге; он, ничуть не смущаясь, заявил, что долг уплатит мне по сто рублей в год, не думая просить моего согласия на такую комбинацию. Я не стал ссориться с ним из-за этой бесцеремонности, но она заставила
В течение 1912 года я в Государственном Совете был на 57 заседаниях Общего собрания, на 39 заседаниях Финансовой комиссии, 14 заседаниях Комиссии о воинской повинности, на 4 заседаниях согласительных комиссий: всего - на 114 заседаниях и 5 раз на собраниях членов правой группы.
Мое здоровье оставалось в общем хорошим, но в начале 1912 года я заметил, что у меня при ходьбе на морозе появляется боль в груди. Призванный в апреле врач определил у меня наличие склероза и прописал принимать йод. Для меня это лекарство оказалось крайне неприятным, так как оно еще более располагает к гриппу, которым я и без него часто страдал.
Следующий, 1913, год прошел без каких-либо особых служебных поручений или занятий, и досугов у меня было вдоволь, поэтому я в начале января начал заниматься металлопластикой, а затем сработал для столовой два больших панно, применив при этом выжигание по дереву, акварель, cloutage и металлопластику. Ничего художественного из этого не вышло*, но работа меня занимала и заполняла совершенно досужее мое время.
Во второй половине января Володя приехал на несколько дней для подготовки к своей свадьбе, которая состоялась в Харькове 27 января. Тотчас после свадьбы он приехал с женой в Петербург на две недели; первые дни они жили в меблированных комнатах, а потом переехали к нам; мы тогда впервые познакомились с Марусей.
В конце февраля праздновалось трехсотлетие Дома Романовых и для торжества жена впервые сшила себе очень красивое придворное (русское) платье.
21 февраля я был в Зимнем дворце на поздравлении их величеств, заключавшемся в том, что мы гуськом подходили к государю, жали ему руку, а затем целовали руку обеим императрицам. При выходе из Концертного зала каждому из поздравлявших вручался юбилейный знак с гербом Романовых. Это было совершенным сюрпризом и приходится удивляться, что успели сохранить секрет, несмотря на то, что к этому дню пришлось подготовить несколько тысяч таких значков.
Через день, 23 февраля, жена (в русском платье) также поздравляла императрицу Марию Федоровну (Александра Федоровна сказалась больной) и тоже получила такой значок.
Лично поздравлять их величеств были приглашены только придворные и старшие из других чинов, а равно депутации из провинции, поэтому эти значки, хотя и розданные в числе нескольких тысяч, достались только избранной публике; по положению об этих значках, они должны были переходить и к потомкам. Все это делало их предметом зависти, и многие лица, которые могли быть на поздравлении, но почему-либо не были, потом усердно хлопотали о получении значков, объясняя свое небытие во дворце болезнью и тому подобным.
22 февраля мы были с женой на парадном спектакле в Мариинском театре, где шла "Жизнь за царя" с большими купюрами. Нам отвели места в ложе бельэтажа, близко от царской ложи; с нами в ложе были Остроградские - он с женой и дочерью; с нами еще должны были быть Сухотины, но они не приехали; таким образом, в одной ложе хотели поместить наибольшее возможное число: семь человек. Театр, действительно, был битком набит и представлял красивую картину: массу парадных мундиров и дамские вечерние платья светлых цветов; но зато в нем было страшно жарко, как в бане. При разъезде из театра нам пришлось в его передней, на сквозняке, прождать чуть что не полчаса свою карету, результатом чего, конечно, явилась сильная простуда. Мы все же 24 февраля поехали во дворец на парадный обед; из дам, кроме придворных, были приглашены только жены лиц II класса, среди которых жена, конечно, была самой молодой; кстати, русское платье очень шло к ней; вообще, все эти придворные торжества представляли для нее большой интерес.
Ввиду сильной простуды мы не поехали на бал, который давало петербургское
Апрель месяц был занят скучными поисками другой квартиры. Срок контракта на нашу квартиру наступал 1 июля, и управляющий домом заявил мне, что цена ее с этого срока повышается на 480 рублей в год, и дрова впредь будут отпускаться не в мере надобности, а только по 35 саженей в год; новый контракт он предполагал заключить на три года. Предложенные изменения в контракте я считал для себя тяжелыми, кроме того, было желательно иметь большее число комнат, хотя бы и меньшего размера, дабы мы могли помещать у себя приезжих, и жена имела бы свою мастерскую; будуар бывал холоден в большие морозы. Все это побудило к решению искать другую квартиру, но поиски были напрасны: все квартиры, которые мы видели, были настолько хуже нашей, что мы решили остаться на ней, и я лишь выговорил себе, что количество дров было увеличено до 40 саженей в год, а срок нового контракта определен в пять лет, до 1 июля 1918 года.
Здоровье жены требовало новой поездки в Франценсбад; таким образом, и в этом году почти не приходилось пользоваться дачей в Царском, а между тем, ее содержание обходилось более 2000 рублей в год. Такой расход при пользовании дачей в течение нескольких недель представлялся чрезмерным, и я был не прочь сдать ее внаймы, но только в хорошие руки и на долгий срок, а не на одно лето. Хотя я и не объявлял о сдаче дома внаймы, но меня уже несколько раз запрашивали об этом, однако никто не давал той цены (6000 рублей в год), которую я назначил. В марте я получил требование об уплате за предыдущий год квартирного налога за дачу в размере 225 рублей. Этот новый расход по даче заставил меня окончательно решиться на сдачу ее внаймы, и когда меня вскоре попросили сдать ее на лето, я согласился, плата в 2000 даже не покрывала ежегодных расходов по даче. Это решение мне было тяжело, так как я любил дачу, особенно насаженный мною сад, но благоразумие требовало использования пустовавшего имущества. Со сдачей дачи внаймы она уже теряла для меня свою привлекательность; я готов был ее продать и на вопрос об этом нанимателя назначил цену весьма умеренную (70 000 рублей) лишь бы с нею покончить, но он на эту цену не согласился ввиду того, что земля под дачей была не моя.
Для сдачи дачи внаймы приходилось ее убрать и мы для этого переехали туда в апреле на одну неделю; лучшие вещи были взяты в город, другие были спрятаны в чуланы и на чердак. Это было последнее наше житье на своей даче.
Отъезд наш за границу задерживался поздним окончанием сессии Государственного Совета*. Чтобы уехать до ее закрытия, нужно было испрашивать отпуск, а между тем, председатель Совета Акимов, к которому я обратился за этим, просил меня обождать, так как не был уверен в том, что в Совете до конца сессии, когда придется обсуждать бюджет, сохранится нужный кворум (64 члена). Между тем, наша квартира становилась летом нестерпимо жаркой, и жена стала страдать головными болями. 12 июня в Совете при голосовании оказалось 105 членов, и Акимов согласился с возможностью моего отъезда. Билеты мне удалось получить на 19 июня. Государь был в шхерах, а потому его разрешение на мой отпуск было получено лишь за несколько часов до нашего отъезда.
Мы вновь проехали в Франценсбад, не останавливаясь в Берлине, а в Villa Imperiale получили такие же комнаты, как в прошлом году. Лечение пошло тем же порядком, как в прошлом году. Вследствие сидячей жизни, я за последний год прибавил весу почти на десять фунтов и дошел до 105,7 килограммов. Считая полезным похудеть, я сказал об этом доктору, который рекомендовал мне гимнастику на цандеровских машинах, я ее проделывал в течение пяти недель. Была ли от нее какая-либо польза, я сказать не берусь; похудел я в это лето несколько более, чем обыкновенно в течение лета и бытность на водах, но в следующую зиму я вновь пополнел.